ного кома превратиться в буйный сад.
Я постигал науку, а где-то далеко происходили безумно интересные вещи. Разлетевшиеся по всей Солнечной системе аппараты присылали данные. Оказалось, планеты намного разнообразнее, чем принято было считать. У спутников Юпитера и Сатурна под странно гладкой корой плескались океаны. Бастион земного эгоцентризма пошатнулся. Мы, как выяснилось, строили гипотезы на основе единственного образца данных. Возможно, жизнь не нуждается в поверхностных водах. Возможно, для нее и поверхность не обязательна.
Я стал свидетелем одной из величайших революций в области человеческого мышления. Еще несколько лет назад большинство астрономов были убеждены, что не доживут до открытия хотя бы одной планеты за пределами Солнечной системы. Когда я был на полпути к окончанию аспирантуры, восемь-девять известных планет превратились в десятки, а затем в сотни. Поначалу обнаруживали в основном газовые гиганты. Потом запустили «Кеплер», и миры хлынули потоком – включая и те, что были ненамного крупнее Земли.
С каждым семестром мы узнавали что-то новое о Вселенной. Наблюдая за мельчайшими изменениями света, подмечая уменьшение яркости в несколько делений на шкале из миллиона, люди вычисляли невидимые тела, которые затемняли далекие звезды, проходя между ними и Землей. Незначительные сдвиги в траектории массивных солнц – ускорение или замедление менее чем на метр в секунду – выдавали размер и массу незримых планет, вовлеченных в гравитационное взаимодействие. Точность измерений была поразительная. Все равно что с помощью линейки определить величину в сто раз меньшую, чем расширение этой же самой линейки от тепла человеческой руки.
Но мы все равно это сделали. Мы, земляне.
Новые места обитания обнаруживались повсюду, и не было им конца. Горячие Юпитеры и мини-Нептуны, алмазные планеты и никелевые, газовые карлики и ледяные гиганты. Суперземли в зонах обитаемости звезд спектральных классов K и М выглядели столь же подходящими для зарождения жизни, как и наш собственный дом. «Зона обитаемости» стала необычайно широкой концепцией. Формы жизни, которые мы обнаружили в самых негостеприимных регионах Земли, могли бы без труда поселиться на многих планетах, найденных в каждом уголке космоса.
Как-то утром я проснулся и посмотрел сверху вниз на свое тело, лежащее в постели. Я увидел себя со стороны, изучил, как моя первая наставница, доктор Макмиллан, могла бы изучить новый вид архей. Взвесил себя – свое происхождение, склад ума, совокупность недостатков и талантов – и понял, что хотел бы сделать до того, как мое участие в гигантском эксперименте под названием «жизнь» подойдет к концу. Я хотел бы посетить Энцелад, Европу и Проксиму Центавра b, пусть даже с помощью спектроскопии. Научиться читать их историю и биографию, зашифрованные в атмосфере. И прочесать эти далекие воздушные океаны в поисках малейших признаков хоть чего-то живого.
В один прекрасный день, когда моя докторская была почти дописана, я вернулся в университет после недели полевых исследований и оказался в компьютерном классе рядом с рассвирепевшей, но дружелюбной девушкой, которая никак не могла справиться с одним из немногих капризов университетской файловой системы. Я знал, как решить проблему. Девушка наконец-то повернулась ко мне, чтобы попросить о помощи. С ее губ слетели первые искренние слова – «Вы не знаете, к-к-к-к…» – и обернулись таким тяжким приступом заикания, что она сама растерялась.
Девушка произнесла слово, а затем и фразу. Я совершил то маленькое цифровое волшебство, какое было мне по силам. Она поблагодарила меня за то, что я спас ее от провала на экзамене по законодательству о защите животных. К третьей фразе заикание прекратилось.
– Если вам когда-нибудь понадобится совет на тему жестокого обращения с животными, дайте знать.
Все в ней казалось знакомым, как будто я оказался на изведанной территории. Она часто поджимала губы, гримаса получалась слегка удивленная и чуть-чуть задумчивая. Ее каштановую шевелюру разделял пробор посередине. Макушка доходила мне до плеча. Она постоянно вела себя как спортсмен на низком старте; не жизнь, а сплошной вызов. Она была сама себе предназначение, вещь в себе. «Маленькая Вселенная». Казалось, мой любимый поэт Неруда влюбился в нее одновременно со мной.
На ней были походные ботинки «Миль-Спек» и зеленый жилет: вид такой, словно она только что приехала из Шира. Я попытался познакомиться, как умел.
– Знаете, а я провел неделю в горах Сан-Хуан.
Она заинтересовалась. Я набрался наглости и спросил, не хочет ли она поглядеть на наш научный лагерь. Ее губы изогнулись особым образом – получилась то ли кривая улыбка, то ли ухмылка. В уголках карих глаз проступили морщинки от смеха.
– Я могу несколько дней обходиться без душа.
Заикания и след простыл.
Потребовалось несколько месяцев, чтобы поверить в свою удачу. Я встретил себе подобного: человека, который любил ходить в походы больше, чем большинство людей любят спать. Меня поразило, что женщину вроде нее возбуждает латинская терминология. Самая причудливая радость заключалась в том, что она смеялась над моими шутками, даже когда я сам не понимал, что шучу.
Мы не слились в единое целое, однако были друг другу полезны. Я пробуждал в ней стойкость и утолял любопытство. Она обучала меня оптимизму и разжигала аппетиты, пусть и вегетарианские. Вот в чем суть: бросьте кости – и повстречайте того, с кем случится мощная химия. А если бы некто пришел на десять минут позже или сел на три компьютера дальше, сигнал из глубокого космоса так и остался бы незамеченным.
Алисса защитила диссертацию по праву, когда я еще воевал со своей. И мы по-прежнему были вместе. Нашли приличную работу в одном и том же невероятном городе. Поселок чокнутых, Сырный край: из Вашингтонского университета в Висконсинский. Место, о существовании которого мы раньше не догадывались, вскоре стало для нас домом. Мы полюбили Мадисон, и спорили лишь о том, какая его часть лучше – восточная или западная. Нашли место недалеко от озера Монона, на расстоянии недлинной пешей прогулки от кампуса. Дом был хороший – типовой среднезападный, немного безвкусный, староватый, окруженный соснами. Его много раз ремонтировали, но световые люки все равно протекали. Для двоих был в самый раз. Троим стало тесновато. А когда позже нас вновь осталось двое, дом наполнился гулкой пустотой, словно пещера.
Али трудилась, как динамо-машина: раз в две недели составляла тщательно продуманные стратегические планы для одной из ведущих неправительственных организаций по защите прав животных в стране, а в свободные минуты занималась дипломатией посредством электронной переписки и сочиняла пресс-релизы. За четыре года она поднялась по карьерной лестнице, из прославленного специалиста по привлечению спонсоров превратившись в координатора всего Среднего Запада. Законодатели штатов от Бисмарка до Колумбуса одновременно боялись и обожали ее. Алисса неторопливо шла своим путем, сыпля красочными ругательствами и сардонически усмехаясь. Мерзости животноводческих ферм пробуждали в ней стальную волю. Ей случалось полностью терять веру в себя, но лишь изредка, а в промежутках между кризисами она сохраняла решимость от рассвета до заката. Вечера мы тратили на красное вино и стихи для Честера.
В Висконсине я впервые почувствовал себя по-настоящему дома. Я нашел соратника. Страйкер занимался теми разделами молекулярной астрофизики, которые находились за пределами моих познаний. Мой вклад подразумевал науку о живой природе. Вместе мы изучали спектры далеких атмосфер, пытаясь определить, каким образом линии поглощения могут помочь найти нечто биологическое. Мы усовершенствовали свои модели биосигнатур и опробовали их на практике: взяли данные со спутников и отрегулировали масштаб таким образом, словно наблюдали за Землей с помощью четырехметрового телескопа из далекого космоса. Научились разбираться в мелькании данных. Поток информации позволил нам определить состав планеты, вычислить ее климатические циклы, взглянуть на яркие континенты и вихри океанских течений. Суровая Сахара и плодородная Амазонская низменность, зеркальные ледяные шапки и переменчивые леса умеренных широт – все это превращалось в полоски шириной в считаные пиксели. Я был очень взволнован: мне удалось взглянуть на Землю через замочную скважину и увидеть ее такой, какой она предстала бы перед инопланетными астробиологами с расстояния в триллион миль.
У нас были успехи, и немалые. Затем в Вашингтоне испортилась погода, и финансирование сократили. Огромные телескопы, в которых мы нуждались, – телескопы, которые предоставили бы реальные данные для проверки наших моделей, – все никак не получалось сдать в эксплуатацию. Но мне все еще платили за подготовку к тому, как узнать, одни мы во Вселенной или окружены чокнутыми соседями.
У нас с Али было больше проектов, чем часов в сутках. Потом жизнь изменилась, и все из-за полуторапроцентной вероятности того, что излюбленное противозачаточное средство может не сработать. Неожиданный поворот ошеломил нас обоих. Как будто оборвалась долгая полоса везения и момент оказался худшим из возможных – по доброй воле мы бы ни за что его не выбрали. Мы и так тратили все силы каждый на свою карьеру. У нас не было ни знаний, ни средств, чтобы вырастить ребенка.
Прошло десять лет, и каждое утро, проснувшись, я думаю об этом. Я знаю правду. Если бы мы с Али могли что-то решать, то главное счастье моей жизни – то, что поддержало меня, когда удача повернулась ко мне задом, – никогда бы не появилось на свет даже в самой дерзкой из моих моделей.
Первая ночь дома далась Робину с трудом. Отдых в горах погубил все привычные ритуалы, а ведь термодинамика давным-давно доказала, что собрать вещь заново куда сложнее, чем разобрать. Он метался по дому, напряженный и сбитый с толку. После ужина я почувствовал, что он регрессирует: восемь лет, семь, шесть… Я приготовился: сейчас будет ноль, и бабахнет.