– Не верю, – бормотала Женечка, ощупывая и разглядывая элегантную вещь. – Не верю своим глазам, не верю своим тактильным ощущениям… Я померю?
– Сделай милость.
Она умчалась, плотоядно урча, в спальню, судорожно сбросила с себя одежду, вползла в обновку и вернулась – в бюстгальтере и джинсах, которые сидели как влитые. Повертелась перед зеркалом, повиляла бедрами. Порой она была как малый ребенок, и не скажешь, что человеку недавно исполнилось двадцать восемь.
– Отпад, – заулыбался Пургин, – лучше и быть не может!
Она засмеялась, снова прыгнула ему на шею. Так и дошли до кухни: она – на весу, он – ногами.
– Я так похожу, хорошо? А то опять одеваться, потом раздеваться… Подожди… – вдруг задумалась она, забавно сморщив носик, – то есть ты ездил не в Уренгой?
– А я сказал, что еду в Уренгой?
– Кажется, да… Хотя, возможно, это был Нижневартовск. Или Сургут? Ты меня совсем запутал.
– Да неважно, – отмахнулся Пургин, – ты же знаешь, какая у меня работа. Все настолько засекречено, что сам не понимаю, куда ездил. Пусть это будет Братск, договорились? Или Тайшет. А джинсы продавались в тамошнем универмаге.
– Да будет так – Женечка запечатлела на его щеке благодарный поцелуй. Обрадовалась, обнаружив в сковородке недоеденную яичницу, стала есть – сковородка в одной руке, вилка в другой.
– Ты прирожденный повар, – похвалила она. – Так и решим, в нашей семье готовить будешь ты. И добывать дефицитные вещи тоже будешь ты. Слушай, а ничего, что я буду на работу ходить в этом «идеологическом оружии»? – Она с сомнением покосилась на свою обновку. – Я вся такая комсомолка, активистка, призываю к трудовым свершениям, к отказу от буржуазных соблазнов, а сама…
– Ничего, – перебил ее Пургин, – заявляю со всей ответственностью, как сотрудник Комитета государственной безопасности. Страна крепка, чтобы развалиться из-за штанов или музыки – это просто смешно. А нашей легкой промышленности пусть будет стыдно, что не научилась шить легкую и красивую одежду.
– Аминь, – заключила Женечка. – Кстати, мне тоже предложили поехать в длительную командировку. И примерно в те же края. Это БАМММ… – она изобразила затухающее гудение колокола. – Ну, помнишь – «Это время гудит – БАМ, на просторах крутых – БАМ…» Сколько песен и речей было сложено…
«Сколько веры и леса повалено», – подумал Пургин. Комсомольская стройка века, энтузиазм молодых – это для телевизора.
– В последние годы приумолкли, но продолжали строить, представляешь? И практически доделали. Аврал, штурмовщина… ну, как обычно. 1 октября текущего года на станции Куанда торжественно возложат последнее, так называемое, «золотое» звено. А через несколько недель запустят сквозное движение поездов на всех участках пути. В это трудно поверить, но от Байкала до Амура мы проложили-таки магистраль. Прянишников, мой редактор, тот еще козел, предложил пожить пару недель на БАМе, впитать, так сказать, в кожу воздух свершений, а потом выдать серию сногсшибательных репортажей о великой комсомольской стройке. А то стало затухать количество этих строек, не те уже комсомольцы. Постарели, видать… Ну а что? – рассуждала Женечка, складируя грязную посуду в раковину. – Сколько можно торчать в этой Москве? Жизнь проходит стороной. Поселюсь в Сибири, найду себе какого-нибудь симпатичного путевого обходчика… И все, прощай, мы расстаемся навсегда…
– Эй, никаких длительных командировок! – испугался Пургин. – А то приеду на БАМ и испорчу тебе всю ссылку.
– Да шучу я, – засмеялась Женечка. – До свадьбы точно никаких командировок. Так и сказала Прянишникову: иди лесом. Похоже, перестаралась. А он такой редкий… Ладно, не думаю, что уволит.
Он уже не мог, натерпелся! Схватил ее в охапку, потащил в постель. Джинсы практически не снимались, что за мерзкая одежда? Женечка смеялась, шутливо отбивалась. Потом сама стащила с себя американскую обертку, стала зарываться под одеяло, как шахтер в глубины сибирских руд, сдавленно смеялась, льнула к нему. Увещевания родителей ее не сильно останавливали – Домострой, слава богу, пережили.
Женечка действительно его любила, тут не требовался дневник наблюдений. Как настоящий чекист, через две недели знакомства он навел справки о ее прошлом. Замужем не была, девственность потеряла еще в процессе учебы на факультете журналистики. Ту историю пережила легко – был парень, но сама его бросила: не сошлись характерами. Дальше решила, что никакой постели без любви, училась, затем осваивала свою творческую специальность, ждала того самого, единственного. Пробивной характер, умение писать – она всегда старалась выбраться из жестких рамок, но ничего криминального, двигалась в русле, очерченном партией и правительством. А инициатива разве наказуема? Украдкой писала рассказы – на бытовые темы, какие-то фантазии, скатывалась до детских сказок, которые ей удавались лучше всего. Появление «единственного» выбило из рабочего графика, напомнило, что работа не главное, заставило пересмотреть очень многое…
Они лежали, обливаясь потом, восстанавливали дыхание.
– Вот и пробежали… – сдавленно шептала Женечка, – кросс десять километров с полной выкладкой по пересеченной местности…
– И парой кирпичей в вещмешке для усиления эффекта… – добавил Влад. – Ты знаешь так много неженских слов…
– Мне было скучно без тебя, знакомилась с материалами событий вокруг острова Даманский. Ну, помнишь, та история, сколько лет уже прошло… когда китайцы затеяли с нами маленькую победоносную войну… Ну, это они думали, что война станет победоносной. Я расписалась, что не стану разглашать полученные сведения, а потом волосы вставали дыбом, пока читала, не знаю, как теперь все это забыть… Слушай, ты прости, что я такая, – она пристроила головку ему на грудь. – Готовить не умею, ничего не понимаю в бытовых вопросах, веник не знаю, с какого конца хватать…
– Разберемся, – ухмыльнулся Пургин. – Главное, чтобы ты хотела всегда быть со мной.
– Так я и хочу… Правда, очень хочу, вот честное комсомольское… Ты меня просто околдовал, майор Пургин, будь ты неладен, все планы мои порушил – на карьерный рост, на то, чтобы разогнать всех этих бездельников из «Комсомолки» и установить там единоличную, но справедливую власть. Ведь прекрасное было издание – звало, направляло, без всякой фальши, вранья. Куда все ухнуло? Формализм, работа для галочки, не видят очевидных вещей, лишь бы досидеть до конца рабочего дня… Господи, о чем это я? Не слушай, это Прянишников довел. Клянусь, я научусь готовить, убираться, пользоваться стиральной машиной. Обязательно выучу расписание, по которому приходит мусорная машина. Давай начнем с несложных операций, например помою сковородку, что-нибудь починю или доломаю…
– Ладно, пошли в душ, – засмеялся Пургин. – Если честно, мне не нужна жена, измученная бытом. А сковородку ты замочить забыла, ее теперь просто так не отмоешь…
Ближе к вечеру включили телевизор, но постельный режим не нарушали. В воскресный вечер показывали художественный фильм «Понедельник – день обычный», снятый на киностудии «Грузия-фильм» по заказу Гостелерадио СССР. Главный герой работал председателем горисполкома. Весь день он только и делал, что помогал незнакомым людям, вникал в их нужды, выполнял их просьбы, разрешал проблемы, урегулировал споры и конфликты – то есть вел себя, как самый заурядный чиновник в любом горисполкоме страны.
– Они серьезно? – восхищалась Женечка, следя за сюжетом. – Ну, вы, ребята, даете, мне аж завидно… Слушай, Влад, а может, отпустишь меня на БАМ? Я такой гимн напишу, что мы еще два БАМа за пятилетку построим…
А когда настала ночь, она опять отказалась от своих завоевательных планов. Обернулась вокруг жениха, как вьюн вокруг дерева, сладко мурлыкала: про предельно допустимую норму счастья, про то, что они всю жизнь будут вместе – пока смерть… или еще какая-то ерунда не разлучат их. Пургин икал от смеха, умолял ее остановиться, пора спать – завтра предельно тяжелый день, причем у обоих…
Рано утром она металась по квартире, переворачивала стулья, клялась, что, когда станет хозяйкой этой «медной горы», первым делом тут все переставит и лишнее выбросит. Похоже, Женечка проспала. Сбросила с жениха покрывало, уселась верхом.
– Подъем, гражданин, вы арестованы за непристойное поведение! – Потом вдруг спохватилась: – Нет, некогда, бежать надо, делать свою работу, получать люлей от начальства за то, что лучше всех ее делаю… В другой раз, извини. – Женечка стала одеваться, сетуя на свойство всего хорошего так быстро кончаться. – Прости, не смогу тебя добросить до работы, давай уж сам – не могу ждать, пока соизволишь встать… Ну, все, родной, пока, побегу! Да, забыла вчера сказать: ты помнишь, что у отца в субботу кое-что намечается? Полукруглый полуюбилей, как он выразился. Отмечается в нашем доме в Отрадном – и только в кругу своих. Чужие поздравят в пятницу – когда, собственно, и будет день рождения. Подарком можешь не заморачиваться, я его организую. Главное, чтобы ты освободил этот день.
– Вот черт, кажется, запамятовал, – признался Влад. – Ладно, пять дней еще впереди, дожить надо.
– А есть сомнения? – удивилась Женечка. – В общем, осмысливай, я побежала!
Все хорошее действительно улетучивалось стремительно. Вернулось напряжение в груди, беспокойные мысли. В кабинете генерал-майора Жигулина было глухо, как в танке, звуки извне практически не поступали. Потертый стол устилало зеленое сукно, но шары по нему не катали. Из рамочек строго и принципиально смотрели Феликс Эдмундович Дзержинский и Константин Устинович Черненко – текущий генеральный секретарь. На столе хозяина кабинета был идеальный порядок – селектор, стакан с карандашами и ручками, стопка папок в коленкоровом переплете. Генерал Жигулин был частью обстановки – сидел неподвижно, внушительный, с тяжелой челюстью, поедал глазами подчиненного. Голова была полностью седая, волосы – жесткие, коротко стриженные. Поговаривали, что в быту он нормальный человек, обожает малолетних внуков, но это было из области легенд и сказаний.