– Да черт с тобой, клевещи, – отмахнулся Пургин. – Этот змеиный клубок уже ворочается и плюется. Главное, чтобы в опалу не попал Жигулин – с ним мы потеряем не только нормального руководителя, но и ценную агентуру за кордоном. Воздержись от дальнейших контактов с генералом. Есть у меня одна бредовая мысль…
– Не поделишься? – встрепенулась Ульяна.
– Нет. Позднее. Мне нужно оружие и кое-что еще… – Он в нескольких словах обрисовал пожелания.
– Нет, Влад, даже не проси! – решительно замотала головой Ульяна. – Ты знаешь, как я к тебе отношусь, но это уже перебор. Штуковина, которую ты просишь, на дороге не валяется, получить ее – надо кучу бумажек подписать. Это не моя прерогатива. Обеспечить тебя оружием… это, извини, только через Жигулина. Я на такое не пойду, да и Жигулин вряд ли одобрит такую инициативу. Хватит уже боевых действий, я боюсь за тебя. Не хочу психовать, уже и так вся на нервах… Ты же не хочешь подогнать меня под тюрьму? – пробормотала Ульяна. – Не сочти за малодушие. В нашей ситуации лучше подождать, сообщить наверх – должны быть пути, не всем у нас заправляет твой будущий тесть. А то, извините, абсурдная ситуация вырисовывается. Есть сигнал – должна быть проверка, пусть скрытая. Чебриков, конечно, не любитель ходить наперекор мнению ЦК, но его считают умным человеком.
«Неплохо бы встряхнуть это застоявшееся болото, – подумал Влад. – Да и Виктору Михайловичу – дополнительные баллы».
– Извини, наверное, ты права, требую невозможного. Но ждать нельзя. Если Поляковский навесит на нас, включая Жигулина, всех собак при участии своих высокопоставленных приятелей – пойдем ко дну, загубим большое дело: потеряем агента в Вашингтоне, а эта фигура важнее сотни других. Говорю открытым текстом, Ульяна, но, прости, имя не назову. Поляковский понимает, что уже испачкан. Пусть даже выпутается – осадок, как говорится, все равно останется. Однажды он пропадет, всплывет на Западе, где и доживет свой век, злорадствуя над глуповатыми коллегами. Попробую решить вопрос самостоятельно.
– Эй, не вздумай! – испугалась Ульяна. – Мы что-нибудь придумаем, обещаю. Что ты сейчас можешь предложить? Вступить в контакт с Жигулиным – нереально. Поехать в Отрадное и сесть в засаду? И что ты там увидишь? Как пенсионер всесоюзного значения копает грядки? Ждут там тебя, долго в кустах не просидишь. Группу захвата никто не даст – за что захватывать, за твои инсинуации? Вот невеста-то твоя обрадуется… Поклянись, что не будешь совершать ничего непродуманного.
– Клянусь, – вздохнул Пургин, – памятью предков.
– Отлично! – обрадовалась Ульяна. – Решение найдется, вот увидишь. Ну, все, спасибо, как говорится, этому дому, пойдем к другому… Посуду сам помоешь, я тебе не нанималась.
– Уже уходишь? – расстроился Пургин.
– Имеем прогресс, – заулыбалась Ульяна, – ты не хочешь, чтобы я уходила. Мне приятно, Влад. Но правда, пора. Мама будет волноваться, брательник опять что-нибудь выкинет. В комсомол вступать собрался, дело, конечно, хорошее, но не пойму, в чем подвох.
– Может, у него просто детство кончилось? – предположил Пургин.
В комсомол народ вступал охотно – хоть на беседах в райкоме комсомола и спрашивали всякую чушь. Пионерское детство уходило в прошлое, начиналась так называемая взрослая жизнь – во всяком случае, ее иллюзия (маму можно уже не слушаться, хотя кормить она обязана).
Влад проводил Ульяну до прихожей, выслушал наставления сидеть и не дергаться.
– Завтра вряд ли приду, Влад… Боюсь, за мной наблюдают. Сегодня я их обманула, завтра не буду искушать судьбу. Попробую поговорить с нашими ребятами, надеюсь, согласятся помочь. Ну все, пока… – Она развернулась и выскользнула за дверь, даже руку не пожала.
Он заперся, задумался. Потом спохватился, побежал на кухню к окну. Ульяна вышла из подъезда, подняла голову, выискивая его окно. Влад отпрянул и глухо выругался…
Эту женщину он засек в половине седьмого вечера. Она вышла через задний двор – не одна, с коллегой женского пола. Коллега что-то ворковала, женщина односложно отвечала, вежливо улыбалась. У выхода на большую улицу они расстались, одна пошла налево, другая – направо. Пургин наблюдал с внушительного расстояния. Слежки за дамой не было. А могла бы и быть. Но, видимо, ресурсы у оппонентов не безграничные.
Дул прохладный ветер, Пургин поднял воротник куртки. На носу покоились очки с небольшими диоптриями – он нашел их в шкатулке у Зои Федоровны. Лицо они меняли, а смотреть на мир удавалось поверх них. Дама шла по тротуару, помахивая сумочкой, особо не спешила. Приятное время – рабочий день уже закончился, а домашние дела еще не навалились. Особе было под пятьдесят, но выглядела она моложаво. Одевалась стильно, в походке чувствовалась грация. На работе – исполненная достоинства, прекрасно знающая свои обязанности и где что лежит, а в обыденной жизни – как все. Она что-то вспомнила, остановилась, стала рыться в сумочке. Нет, не потеряла – застегнула молнию и пошла дальше. Пургин наблюдал со стороны – слежку бы не пропустил. Особа спустилась на станцию метро «Кузнецкий Мост», села в вагон. Пургин – в следующий, почти не рискуя – знал, где она выйдет. Именно там гражданка и вышла, слилась с потоком горожан, перебралась на кольцевую ветку. Теперь они вошли в один вагон. Женщина выглядела совершенно спокойной, пару раз взглянула на часы. Она стояла лицом к окну, держалась за поручень. Место не уступали – не старуха, чтобы уступать. Весь ряд пассажиров дружно читал – газеты, журналы, книжки небольшого формата. Мужчина интеллигентной наружности перелистывал томик из собраний сочинений Михаила Шолохова – не смущал настоящих книголюбов объем и вес. Особа вышла на ВДНХ, прогулялась мимо творения Мухиной «Рабочий и колхозница», пересекла по подземному переходу проспект Мира. Она не оборачивалась – не видела причин опасаться. Выйдя из перехода, направилась к небезызвестному дому на ножках с шахматными балконами, где, собственно, и проживала. Пургин опять проверился, догнал особу в тот момент, когда она шла под домом. Фактически это был дом на сваях, построен по оригинальному проекту в 1967 году. Сваи казались не очень монолитными, и всякий раз, когда он попадал в этот район, всплывал вопрос: почему дом не падает?
– Вера Ильинична?
Секретарша Жигулина обернулась, сделала изумленное лицо.
– О, батюшки, Влад… Владислав Анатольевич! Так вы же…
– Поклеп, Вера Ильинична. Ложь, трындеж и провокация. Я никого не убивал, не совершал ничего предосудительного, о чем и заявляю со всей ответственностью. Да вы и сами понимаете. А если нет, то нам разговаривать не о чем.
– Подожди, Влад… – заколебалась женщина. – Никто не верит в твою вину, Михаил Юрьевич старательно обходит эту тему, злится, когда напоминают. Но там серьезные улики…
– Они и обязаны быть серьезными, если хотят подставить. Отойдем, Вера Ильинична?
Между сваями можно было играть в «казаки-разбойники». Вера Ильинична пребывала в замешательстве. Женщина была приличной, заслужила хорошую репутацию. Однажды Жигулин признался, что не представляет на ее месте кого-то другого. Муж ее скончался несколько лет назад, он был старше супруги и большую часть жизни посвятил преподавательской деятельности в высшей школе КГБ.
Вера Ильинична не скрывала волнения, косилась по сторонам. Она не боялась, но все же дорожила своей должностью.
– Все в порядке, Вера Ильинична, за вами никто не шел.
– Вот прямо успокоил, Влад, – натянуто улыбнулась она. – Почему за мной должны идти?
– А за мной почему должны? – парировал Пургин. – За нашими ребятами, лично за товарищем Жигулиным? Вы разбираетесь в людях, надеюсь, что мнение обо мне у вас не изменилось. Враги проводят специальную операцию – всего лишь. Для начала – скомпрометировать, затем обвинить в тяжких грехах. Вам лучше не знать, кто эти люди. Единственная просьба: передать Михаилу Юрьевичу все, что я сейчас скажу. Это очень важно. Я не преступник, не больной. Вы сами видите, что происходят крайне неприятные вещи.
– Да, нам приказали приостановить все международные операции до особого распоряжения. В Управлении работают люди из Центрального комитета. Что они делают, нам не докладывают. Думаю, они имеют право по закону, поскольку мы являемся партийным инструментом…
– Но мы не работаем на шпионов Запада, а именно это сейчас и происходит…
Она слушала не перебивая, выражение лица не менялось, только само лицо приобретало серый оттенок.
– Надеюсь, вы все услышали и запомнили, Вера Ильинична. Просьба не делать неправильных выводов. Подговаривать других не хочу, за кабинетом Жигулина наверняка идет наблюдение. Все, с кем он общается, невольно попадают в поле зрения. А вы работаете с ним, можете говорить безбоязненно. Прошу простить, что подвергаю вас гипотетической опасности, но другого выхода не вижу. Убедите Михаила Юрьевича, пусть задумается. Мы знаем, кто враг, нужно лишь до него дотянуться. Не смею вас больше задерживать, Вера Ильинична, у вас, наверное, масса домашних дел. Всего доброго.
– И тебе, Владислав… – Она не переспрашивала, не задавала дополнительных вопросов. Профессия предполагала схватывание на лету и удержание в уме большого объема информации. Секретарша обернулась только один раз, прежде чем свернуть во двор…
Время тянулось невыносимо медленно. Темные силы под дверью не скапливались, но настроение не поднималось. Он превращался в затворника, сутки никуда не выходил, питался остатками «Докторской» колбасы и рисовой кашей. Перестал выходить на балкон, курил в ванной. Неспокойно было на душе, начинался какой-то психоз. Влад пытался успокоиться, но не находил внутри себя ничего успокаивающего. Ставил себя на место Поляковского – и снова, как ежик, барахтался в тумане.
К вечеру зарядил дождь, стало совсем муторно. Он слетел с дивана, когда прозвучали три коротких гудка, и бросился открывать, забыв про свою скалку.
– Добрый вечер, товарищ майор, – поздоровалась Ульяна, проникая в квартиру. – Ужасно выглядишь, что опять? Я чего-то не знаю?