– М-да, немая сцена, понимаю, – негромко прокомментировал Дмитрий Сергеевич. – Ах, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух… Никакой подставы, Влад, Женечка по-настоящему тебя любит и рвется за тебя замуж. Не смотри так. Мы все те же. Ничего не изменилось.
– Это так, Влад, – негромко произнесла Женечка. – Я очень тебя люблю, для меня все это крайне неприятно… Ты даже не представляешь, насколько… Я умоляла отца, чтобы его костоломы не причиняли тебе вреда…
– Да, собственно, и не успели, – хмыкнул Поляковский, – больше всего досталось им самим. Ты красиво обходил все препятствия, Владислав, выкручивался из заведомо проигрышных ситуаций. Это подкупало. Злило, конечно… но и подкупало.
– Я не понимаю, – с усилием выдавил Влад. – Вы знали, что я честный… Зачем вам такой родственник? Ведь это то же самое, что чужой среди своих, рано или поздно обо всем узнаю…
– Когда-то я был таким же честным, – откровенно сообщил Поляковский. – Но люди меняются под воздействием обстоятельств и по мере информированности. Надеемся, ты все поймешь и проявишь благоразумие. Да и любовь, будь она неладна, ведь Женечка по уши в тебя втрескалась.
«А если я не проявлю благоразумие? – подумал Пургин. – Бритвой по горлу, и в колодец? И Женечка стерпит?» Хотя незачем его убивать, уголовное дело в отношении его никто не отменял, а статья за двойное убийство – более чем серьезная статья…
Женечка что-то чувствовала, пристально смотрела, пыталась понять, что у него в голове. Влад отхлебнул из бокала. Коньяк стремительно утрачивал первоначальную привлекательность.
– Ну что, дорогие соплеменники, отработаем обязательную программу и пойдем ужинать? – предложил Дмитрий Сергеевич.
– Скажите, когда пора, – подняла голову Софья Кирилловна, – и я пойду ставить воду.
– Разумеется, солнышко, – отозвался Поляковский. – Но пока придется повременить.
– Клиент не готов, – ехидно улыбнулась Тамара.
– Влад, я тебя умоляю, пойми все правильно! – взмолилась Женечка.
– Мы все желаем именно того же, – кивнул Дмитрий Сергеевич. – Мне кажется, ты уже морально готов встать на правильную сторону. Забудем про агента «Люси», черт с ним, не убежит. Ты думаешь, нам только это от тебя нужно? Ошибаешься. Думаешь, мы продали свою страну за деньги? Тоже ошибаешься. Деньги многое значат, но далеко не все. Окружающие не дадут соврать: я все делал не за деньги. Янки несколько раз предлагали вывезти нас в Америку, предоставить там шикарные условия для труда и быта. Я всегда отказывался. Неинтересно. Здесь моя страна, я русский человек, мне небезразлична судьба наших граждан. Я душой болею за свою страну, и плевать, что это звучит пафосно.
– Афганистан? – предположил Влад, и Поляковский споткнулся.
– Понимаю, что ты хочешь сказать… Да, именно там все переменилось. Я не отстреливался, пока последний раненый боец лежал без сознания. Вернее, отстреливался, потом перестал. Договаривался… Это не была трусость, надеюсь, ты понимаешь. Обвинять меня в трусости – это просто не представлять, о чем речь. Выбор осознанный, я давно к нему шел. Наша артиллерия раздубасила кишлак, где предположительно скрывался полевой командир Абирхан. Никакого Абирхана там не оказалось, но погибли полсотни стариков, женщин и детей. Сопутствующие потери, так сказать, и это никого не впечатлило… Считаешь, что еще в состоянии отличить добро от зла? А я считаю, что главное на сегодня зло – большевизм, и хрен меня переубедишь. Раньше был нацизм, но теперь его, слава богу, извели, остался… вот именно. Мы считаем мировым злом их, они считают нас, и, поверь, у них больше оснований это делать. Они не уничтожали миллионы своих и чужих людей, они просто жили, строили свой капитализм. Колониальные войны, истребление индейцев в Америке – пустяк по сравнению с тем, что творили советские властители. Капитализм, по уверению Маркса и Ленина, это плохо. Коммунизм – хорошо. И все поверили. Коммунизм Пол Пот построил – это то, к чему надо стремиться? Миллионы жертв в Гражданскую – цвет нации. Что не истребили – добили в тридцатые. Расстреливали самозабвенно, гноили в лагерях ни за что. Это не были враги, это были обычные люди. Надеюсь, ты в курсе, что такое 37-й год. А немыслимые и неоправданные жертвы в войну, – продолжал он, – гнали солдат на убой, как скот, лишь бы генералам было хорошо. Взяли Берлин, но какой ценой? Жуков по трупам гнал пехоту через Зееловские высоты, лишь бы опередить Конева, который подходил к Берлину с юга. Он же маршал Победы, а не кто-то другой… Германия за десять лет восстановилась, обогнала весь мир, а мы как живем? Назовите хоть одну объективную причину. Нет их, хозяйствовать не умеем, строй создали, при котором жить нельзя. Страна-победитель, а жрать нечего. Почему властям не стыдно? Разве можно так управлять? Социализм в понимании основоположников – кладбище для людей и экономики; про коммунизм даже молчу. Дай бог, чтобы он никогда не состоялся. Кто нами правит? Дряхлые старцы из Политбюро и ЦК. А если и не дряхлые, то не видящие дальше своего носа…
– Бракованная партия, – вставила Тамара.
– Умница, – кивнул Дмитрий Сергеевич, – хорошо сказала. Чем мы отличаемся от царизма? Те же баре, жандармы, холопы… Уже не графья с князьями, а секретари обкомов, горкомов, директора предприятий, чиновники. Все то же самое, только названия другие. При царизме никого не расстреливали. За теракты и призывы к свержению законного строя всего лишь в ссылку отправляли – даже не в тюрьму. Наш царизм никогда не был кровавым, как уверяли большевики – самые бессовестные в истории вруны. Сейчас всех подряд не расстреливают, народ и чиновники довольны, жрать, правда, нечего, надеть нечего. И слова не скажи, тут же наши коллеги закроют. Знаешь, как сказал однажды Шарль де Голль? «Сталин не ушел в прошлое, он растворился в будущем». Так что ждем. И когда-нибудь дождемся, если все это не прекратить. Мы должны жить в свободной стране, а не в этой, прости господи, тюрьме народов. Думаешь, я Запад идеализирую? Да боже упаси, там своего дерьма хватает. Но пока он единственный, кто может нам помочь. Ты сам прекрасно чувствуешь, куда клонится чаша весов. Наши братья по разуму, нерушимый Варшавский договор, скоро даст дуба. Все держится на страхе. Мы вливаем в них бешеные деньги, усиливаем карательный аппарат, и пока они держатся. Как долго это продлится? Скоро начнут отваливаться. На чем в нашей стране все держится? На том же страхе. И всегда так было. Шаткий колосс на глиняных ногах. Толкни – повалится. Можно принять какие-то меры через год-другой, продержаться еще несколько лет. Но не поможет. Лет пять, может быть, шесть – и все рухнет. Разлетятся, как осколки, республики. И мы в такую бойню попадем, что страшно подумать… Как сохранить государство? Пусть не всю страну – Россию? Вот наша главная задача. И американцам, скажу по секрету, невыгодно, чтобы у нас все ахнуло и щепки по миру полетели – им же и достанется. Знаешь, Владислав, это не я придумал, это наша жизнь к тому катится, и у кого есть мозги, начинают задумываться, как спасти страну. Так что это не мы лезем в политику, это политика лезет в нас. В чем я не прав?
– Да все правильно, Дмитрий Сергеевич, – проворчал Максим. – Нельзя тянуть до бесконечности это безумие.
– А ты как считаешь, Владислав?
– Боюсь, вы правы, Дмитрий Сергеевич…
– Боишься?
– Да, боюсь… Не хочу ничего объяснять…
– Не утруждайся, прекрасно тебя понимаю.
Самое печальное, что Пургин разделял многие суждения Поляковского. Да, его страна не идеальна. Многомиллионные жертвы ничем не обоснованы. КПСС тянет страну на дно. Властям плевать на граждан. Но это ЕГО страна! И не будут иностранцы решать, как жить советским людям! И присягу он давал не иностранцам – так же, кстати, как и Дмитрий Сергеевич.
– Итак, ты с нами, Владислав? – в лоб спросил Поляковский.
Пургин для приличия выдержал паузу, повертел бокал с недопитым коньяком. А ведь он не выйдет из этого дома без согласия сотрудничать с ЦРУ. В подвале закопают и Женечку не послушают. Дмитрий Сергеевич в благородном порыве «спасти страну» будет убивать без разбора.
– Насколько помнится, меня обвиняют в нескольких убийствах, в сопротивлении сотрудникам КГБ, и уж не помню, в чем еще. Как это согласуется с вашими словами?
– Тебя не смогут обвинить в этих преступлениях, ведь ты их не совершал. – Дмитрий Сергеевич хитро сощурился. – Порешаем, Владислав, все с тебя снимут, вернешься к работе.
– А вы такое не учитываете, Дмитрий Сергеевич: сейчас я соглашусь, а уже завтра сдам вас со всеми потрохами? Ну так, чисто гипотетически.
– Влад, пожалуйста… – напряглась Женечка.
– Если гипотетически, это нормально, – крякнул Поляковский. – Но я бы не советовал даже так. Не хотелось бы угрожать, но это плохо для тебя кончится. Улик у тебя никаких, одни измышления, то есть поклеп и клевета. Ты переспал со своей сотрудницей Волошиной, Женечка узнала и послала тебя к чертовой матери. Вот ты по злобе и решил нас всех засадить…
С сотрудницей Волошиной Пургин не спал, и вряд ли имелась необходимость это доказывать Женечке.
Снаружи донесся шум, гневный голос – видимо, того, кто имел наглость обыскивать майора. Распахнулась дверь, и в дом вбежали люди. В гостиной сразу стало тесно. Мужчины в комбинезонах и с автоматами встали по углам. Трое были в штатском. Один из них – с физиономией капитана Муренича – подбежал к Бригову, разоружил его. Максим перевернулся вместе с креслом, закричал от боли. Окаменели Тамара и Женечка. Побледнела, превратившись в мраморное изваяние, Софья Кирилловна. Другой сотрудник – с физиономией капитана Зыбина – рывком поднял с пола Максима, стал его обыскивать. Максим медленно покрывался красными пятнами…
Влад мелкими глотками допил коньяк. Уже лучше – и вкус появился, и послевкусие, и обволакивающая пряность во рту.
В гостиную неторопливо вошел генерал Жигулин собственной персоной. Он был в плаще, в старомодной шляпе, какой-то торжественный, с маской невозмутимости на лице.