аботающая по указанию одного или немногих. Такая власть каждый день действует по-разному вследствие многочисленности и невежества людей, вмешивающихся в управление, поэтому, желая удержаться, она должна быть приятной для всех и, насколько возможно, предотвращать внутренние распри, ибо подавить их она не может или не умеет, а они могут открыть дорогу перемене правления. Народная власть действительно должна соблюдать во всем справедливость и равенство, обеспечивая всем безопасность, отсюда произойдет общая удовлетворенность, каковая послужит основой для сохранения народного правительства, опирающегося не на малочисленных приверженцев, которых ему не удержать, а на бесчисленных друзей. Править же методом сильной руки тут невозможно, иначе народное правление переменится на другое, а это не сохранит свободу, а лишь разрушит ее.
22. Сколько раз говорится: если бы сделали так или не сделали этак, то произошло бы то или другое! Если бы была возможность проверить эти мнения на деле, люди узнали бы, насколько они ложны.
23. Будущее так обманчиво и подвержено таким случайностям, что даже мудрецы часто судят о нем ошибочно; если бы записать их суждения, в особенности о подробностях, ибо общие черты событий чаще угадываются, то окажется, что разница между мудрецами и людьми, считающимися не столь мудрыми, очень мала. Поэтому упускать благо, которое у тебя в руках, из страха перед будущими бедами – это большей частью безумие, исключая случаи, когда беда неминуема, или близка, или слишком превышает благо, иначе ты очень часто теряешь благо из опасения, которое потом оказывается пустым.
24. Нет ничего более преходящего, чем память о благодеяниях со стороны того, кому ты их оказывал; поэтому больше рассчитывай на людей, которые не предадут тебя в силу собственных обстоятельств, чем на людей, которым ты сделал добро, – ведь последние часто либо забывают об оказанных им благодеяниях, либо невысоко их ценят, либо считают, что их оказывали по обязанности.
25. Остерегайтесь делать людям приятное, если для этого нужно в равной мере причинить неприятное другим, ведь обиженные не забывают обиду, напротив, они ее преувеличивают, а облагодетельствованный либо забудет о благодеянии, либо сочтет, что его облагодетельствовали меньше, чем на самом деле, и тогда скорее всего благодетель потеряет гораздо больше, чем приобретет.
26. Людям должно быть гораздо дороже дело как оно есть, его суть, нежели внешние формы, тем не менее трудно поверить, насколько прельщают человека любезное обхождение или слова благодарности; это происходит потому, что все считают себя достойными великого уважения и негодуют, если сочтут, что ты уважил их не в той мере, в какой они, по убеждению своему, заслуживают.
27. Обезопасить себя по-настоящему от человека, в котором ты сомневаешься, можно, лишь так устроив дела, чтобы он не мог тебе повредить, даже если бы захотел; обманчива безопасность, которая зиждется на воле и порядочности другого, и это свидетельствует о том, как мало доброты и верности в людях.
28. Не знаю, кому больше, чем мне, неприятны честолюбие, жадность и изнеженность духовенства – и потому, что пороки эти отвратительны сами по себе, и потому, что все они, по отдельности и вместе, мало подходят людям, жизнь которых, по словам их, отдана Богу, и, наконец, потому, что пороки эти противоположны, так что совмещаться могут разве лишь в весьма странном субъекте. Тем не менее высокое положение, которое я занимал при нескольких папах, заставляло меня любить их величие в силу моих собственных обстоятельств. Не будь у меня такого отношения к их величию, я бы возлюбил Мартина Лютера[21], как самого себя, но не ради того, чтобы презреть законы христианской религии, как она обычно толкуется и понимается, а ради того, чтобы видеть, как скрутят эту шайку злодеев, то есть заставят их или очиститься от пороков, или остаться без власти.
29. Я МНОГО РАЗ ГОВОРИЛ, и говорил истинную правду, что флорентийцам труднее было приобрести власть над малыми владениями, чем венецианцам – над большими; объясняется это тем, что флорентийцы владеют краем, где много свобод, которые трудно искоренить; поэтому нужны великие усилия, чтобы одержать победу, и не меньшие, чтобы ее сохранить. Кроме того, с флорентийцами соседствует Папское государство, могучее и неумирающее: пусть иной раз ему и приходится тяжко, но в конце концов оно утверждает свои права еще крепче прежнего. Венецианцам же достались земли, где все привыкли подчиняться и не упорствуют ни в самозащите, ни в мятеже; к тому же соседями их были светские правители, которые не вечны ни сами по себе, ни в памяти людей.
30. Кто вдумается, тот не сможет отрицать, что фортуна имеет огромную власть в делах человеческих, ибо мы видим, что ежечасно случайности дают толчок большим переменам и не во власти людей предупредить их или избежать; как ни много зависит от человеческих усилий и хлопот, их одних недостаточно, необходимо еще благоприятствование фортуны.
31. Даже те, кто всё приписывает мудрости и доблести человека и не признает власти фортуны, должны согласиться, что очень важно попасть или родиться в такое время, когда высоко ценятся те дарования или качества, какими ты в себе дорожишь. Это видно на примере Фабия Максима[22], которому природная медлительность потому и создала великую славу, что проявилась в войне, где горячность была гибельна, а медлительность полезна; в другое время могло бы случиться обратное; его счастьем было именно то, что как раз тогда возникла надобность в качествах, какими он обладал. Кто умеет, однако, менять природу свою по условиям времени, что крайне трудно и даже невозможно, тот намного меньше зависит от фортуны.
32. Не нужно проклинать честолюбие и поносить честолюбцев, если они добиваются славы честными и достойными способами; напротив, именно такие люди творят дела великие и славные. У кого нет подобных устремлений, тот холоден духом и более склонен к праздности, чем к деятельности. Гадко и презренно лишь то честолюбие, единственная цель которого – собственное величие, как обычно бывает у государей: оно для них идол, поклоняясь которому они жертвуют совестью, честью, человечностью и всем прочим.
33. Есть пословица, что богатство неправедное идет впрок только до третьего колена. Если так обстоит потому, что нечист источник богатства, казалось бы, еще менее оно должно идти впрок тому, кто его неправедно нажил.
Отец мой объяснял это так: по словам блаженного Августина[23], нет такого злодея, который не сделал бы какое-нибудь добро, поэтому Бог, который не оставляет никакого добра без награды и никакого зла без наказания, дает злодею наслаждаться в сем мире в воздаяние за его добро, чтобы в полной мере наказать его за зло в мире ином, хотя и при этом непонятно, почему неправедное богатство идет впрок не более чем до третьего колена. Я отвечал отцу, что не знаю, верна ли пословица, ибо мы знаем из опыта немало примеров обратного; однако если верна, то можно истолковать ее так: естественный ход событий мира сего приводит к тому, что богатство сменяется бедностью обычно уже при наследниках, а не при первом хозяине, ибо чем больше прошло времени, тем вероятнее такая перемена. Наконец, хозяин, то есть тот, кто нажил богатство, больше его любит: раз он сумел приобрести состояние, то он владеет и искусством его сохранять; познав в юности бедность, он не расточает богатства. У наследников же нет этой любви к имуществу, доставшемуся от семьи, без труда; они уже воспитаны в богатстве, не учились искусству его приобретать, а потому неудивительно, что от расточительности или неумения они выпускают состояние из рук.
34. Все, что должно закончиться не одним ударом, а от истощения сил, длится гораздо дольше, чем человек поначалу воображает. Посмотрите, например, на чахоточного: про него думают, что он уже при последнем издыхании, а он все живет, и порой даже не дни, но недели и месяцы. Так же и город, который хотят взять осадой: обычно все обманываются насчет того, насколько в нем хватит продовольствия.
35. Как отлична практика от теории! Как много людей, которые все хорошо понимают, но либо забывают, что знают, либо не умеют претворить в действие свое знание! Для таких людей ум их бесполезен; это все равно что держать в ларце сокровище, обязавшись никогда его оттуда не вынимать.
36. Кто намерен приобрести расположение людей, пусть помнит, что не надо прямо отказывать в просьбе, лучше отвечать общими словами, ибо тому, кто просит, может быть, потом не понадобится твоя услуга, а может быть, явятся препятствия, которые оправдают твое бездействие. Кроме того, люди так просты и так легко позволяют убаюкивать себя словами, что, даже не делая того, что тебе неудобно или невозможно, ты часто благодаря одной лишь ловкости ответа вполне удовлетворишь того, кто наверняка остался бы тобой недоволен, если бы сразу получил отказ.
37. Всегда отрицай то, что не хочешь дать узнать другим, и, наоборот, утверждай то, что хочешь внушить другим; пусть многое противоречит твоим словам и даже опровергает их, но если ты нагло утверждаешь или отрицаешь, то можешь сбить с толку того, кто тебя слушает.
38. Могущественнейшему дому Медичи с его двукратным папством[24] трудно удержать власть над Флоренцией, много труднее, чем это было простому гражданину Козимо, которому помимо его необычайного могущества способствовали и условия времени. Ведь Козимо приходилось бороться с могуществом немногих, его действия не раздражали народ, не ведавший свободы; наоборот, при всех распрях между знатными и при всех переменах выдвигались люди среднего и даже самого низкого положения. Теперь же, когда народ узнал, что такое Большой совет, речь не о четырех, шести, десяти или двадцати гражданах, желающих захватить и удержать власть, а о целом народе, чье стремление к свободе таково, что он ее не позабудет, какую бы мягкость ни проявляли Медичи или другие властители и как бы они ни угождали народу и ни превозносили его.