— Садитесь, — сказал Герштеккер и указал кнутом назад, на сани.
— Я сяду рядом с вами, — ответил К.
— Я не буду садиться, — сказал Герштеккер.
— Но почему? — спросил К.
— Я не буду садиться, — повторил Герштеккер, и тут на него напал кашель, который так сотрясал его, что ему пришлось расставить для устойчивости ноги, а руками ухватиться за край саней.
К. больше ничего не сказал, сел сзади на сани, кашель понемногу утих, и они поехали.
Этот Замок там, наверху (удивительно уже потемневший), до которого К. надеялся добраться еще сегодня, вновь удалялся. И словно подавая ему какой-то знак к их временному расставанию, там зазвонил колокол — радостный, торопливый колокольный звон, от которого, пусть на одно только мгновение, так сжималось сердце, словно угрожало ему — ибо и боль была в этом звоне — исполнение того, о чем неясно оно тосковало. Но вскоре большой колокол умолк и его сменил маленький, звонивший слабо и однообразно, — может быть, еще наверху, а может быть, уже и в деревне. Этот перезвон, впрочем, больше подходил к медленному движению саней и к жалкому, но непреклонному вознице.
— Эй, — неожиданно крикнул К.; они были уже рядом с церковью, до трактира было теперь недалеко, и К. мог на что-то отважиться, — я все удивляюсь, что ты на свой страх и риск отваживаешься меня раскатывать, тебе это что — разрешено?
Герштеккер не обращал на него внимания, он все так же мерно шагал рядом со своей лошадкой.
— Эй, ты! — крикнул К., загреб с саней снегу, слепил снежок и бросил Герштеккеру точно в ухо.
Тот наконец остановился и повернулся, но, увидев теперь вблизи, совсем рядом (сани проехали еще немного вперед) сгорбленную фигуру этого человека, над которым, можно сказать, надругались, его красное, усталое, худое лицо с какими-то разными щеками (одна — плоская, другая — впалая) и его настороженно открытый рот, в котором оставалось лишь несколько одиноких зубов, — К. невольно повторил уже из сострадания то, что раньше сказал со зла: не накажут ли Герштеккера за то, что он возил К.?
— Что тебе надо? — бессмысленно спросил Герштеккер, но никаких объяснений в действительности не ожидал, прикрикнул на лошаденку, и они снова поехали.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда они подъезжали к трактиру — К. узнал это по изгибу дороги, — к его удивлению, было уже совершенно темно. Неужели он так долго отсутствовал? Нет, по его расчетам, всего час, может быть — два, а вышел он утром, и есть совсем не хотелось, и только что вокруг был ровный дневной свет, и вот теперь — темнота. «Короткие дни, короткие!» — сказал он себе, соскользнул с саней и пошел к трактиру.
На верхней ступеньке маленького крыльца стоял — К. рад был его видеть — хозяин и, подняв фонарь, светил ему навстречу. На мгновение вспомнив о вознице, К. остановился; где-то кашляли в темноте, это — он. Ну его он еще увидит. Только когда К. был уже на крыльце около смиренно приветствовавшего его хозяина, он заметил, что по обе стороны от двери кто-то стоит. Он взял из рук хозяина фонарь и осветил их, это были те двое, которых он уже встречал и которых тогда назвали Артуром и Иеремией. Теперь они отсалютовали ему. Это напомнило К. его военную службу, те счастливые времена, и он засмеялся.
— Кто вы? — спросил он, переводя глаза с одного на другого.
— Ваши помощники, — ответили они.
— Это помощники, — тихо подтвердил хозяин.
— Как? — спросил К. — Вы — мои старые помощники, которым я позволил отстать, которых я жду?
Они подтвердили.
— Это хорошо, — сказал К., немного подумав, — это хорошо, что вы пришли. Впрочем, — добавил К., еще немного подумав, — вы очень задержались, вы очень нерадивы.
— Далеко было идти, — сказал один.
— Далеко идти, — повторил К., — однако, когда я вас встретил, вы шли из Замка.
— Да, — сказали они без каких-либо объяснений.
— Где у вас аппаратура? — спросил К.
— У нас нет, — ответили они.
— Аппаратура, которую я вам доверил, — пояснил К.
— У нас нет, — повторили они.
— Ну что за люди! — сказал К. — В землемерском деле что-нибудь понимаете?
— Нет, — ответили они.
— Но если вы — мои старые помощники, так вы же должны в этом понимать.
Они молчали.
— Ладно, пошли, — сказал К., подтолкнул их в дом и вошел после них.
Вскоре они сидели в общей зале втроем за маленьким столиком (К. — посредине, справа и слева — помощники), преимущественно молчали и пили пиво. Кроме них, только за одним из столов сидели крестьяне — как и накануне вечером.
— Тяжело с вами, — сказал К., сравнивая уже не в первый раз их лица. — Как, собственно, прикажете вас различать? У вас различаются только имена, в остальном вы похожи друг на друга… как, — он запнулся, затем невольно продолжил, — в остальном вы действительно похожи друг на друга, как змеи.
Они усмехнулись.
— Вообще-то нас хорошо различают, — сказали они, оправдываясь.
— По-видимому, да, — согласился К., — я и сам был свидетелем этого, но у меня есть только мои глаза, и ими различить вас я не могу. Поэтому я буду обращаться с вами как с одним-единственным человеком и обоих называть Артур, тем более что так зовут одного из вас. Тебя, что ли? — спросил К. у одного.
— Нет, — ответил тот, — меня зовут Иеремия.
— Ну, это не важно, — сказал К., — я буду вас обоих называть Артур. Если я посылаю куда-нибудь Артура, вы идете оба, если я даю Артуру какую-то работу, вы оба делаете ее; правда, для меня это большое неудобство, что я не смогу использовать вас для разных работ, но зато и преимущество, поскольку за все, что я вам ни поручу, вы несете безраздельно общую ответственность. Как вы будете делить работу между собой, мне все равно, но после не вздумайте сваливать друг на друга: вы для меня один-единственный человек.
Они подумали и сказали:
— Так нам было бы очень неприятно.
— Еще бы, — подтвердил К., — разумеется, это должно быть вам неприятно, но так это и будет.
Уже некоторое время К. наблюдал за крестьянином, который все крутился возле их стола; наконец крестьянин решился, подошел к одному из помощников и теперь собирался что-то шепнуть ему на ухо.
— Прошу прощения, — сказал К., ударил ладонью по столу и встал, — это мои помощники, мы сейчас кое-что обсуждаем, и никто не имеет права нам мешать.
— О, пожалуйста, пожалуйста, — испуганно проговорил крестьянин и, пятясь, вернулся к своей компании.
— Это вам следует запомнить прежде всего, — продолжил К., снова усевшись. — Без моего разрешения вы не имеете права ни с кем разговаривать. Я здесь чужой, и если вы — мои старые помощники, то и вы — чужие. Мы, трое чужаков, должны поэтому держаться вместе, в знак этого дайте мне ваши руки.
Чересчур охотно протянули они их К.
— Уберите лапы, — сказал он, — а мой приказ выполнять. Я сейчас иду спать и вам советую сделать то же. Сегодня мы один рабочий день потеряли, завтра работа должна быть начата очень рано. Вам надо будет достать сани для поездки в Замок и в шесть часов утра быть с ними здесь, перед домом, наготове.
— Хорошо, — сказал один. Но второй вмешался:
— Ты говоришь «хорошо», хотя отлично знаешь, что это невозможно.
— Тихо, — прикрикнул К., — вы, кажется, начинаете отличаться друг от друга.
Но тут уже заговорил и первый:
— Он прав, это невозможно, без разрешения никому из чужих нельзя в Замок.
— У кого нужно запрашивать разрешение?
— Я не знаю, наверное, у кастеляна.
— Тогда мы запросим его по телефону, быстро звоните кастеляну — оба!
Они побежали к аппарату, попросили соединить (как они там толкались — внешне они были смехотворно послушны) и спросили, можно ли К. прийти с ними завтра в Замок. Ответное «нет!» было слышно и у стола К. Но ответ был более обстоятельным, он звучал: «Ни завтра, ни когда-либо еще».
— Я сам позвоню, — сказал К. и встал.
Если до этого на К. и его помощников мало обращали внимания — не считая мелкого происшествия с крестьянином, то последнее его замечание возбудило всеобщее любопытство. Все встали вместе с К. и, хотя хозяин и пытался сдержать их, столпились возле аппарата, окружив К. тесным полукольцом. Среди них преобладало мнение, что К. вообще отвечать не станут. К. вынужден был попросить их замолчать: их мнение его не интересует.
Из трубки послышалось гудение, какого К. еще никогда в телефонах не слышал, впечатление было такое, словно из гудения бесчисленных детских голосов… — хотя и гудения-то не было, а было пение очень далеких, бесконечно далеких голосов, — словно из этого гудения каким-то попросту невозможным способом образовался один-единственный тонкий, но сильный голос, который сверлил перепонки так, словно намеревался, минуя жалкий слух, проникнуть глубже. К. вслушивался и ничего не говорил; левой рукой он оперся на аппарат и так слушал.
Он не знал, сколько это длилось, — это длилось до тех пор, пока хозяин не потянул его за рукав: к нему пришел посыльный. «Прочь!» — закричал, не сдержавшись, К., наверное, прямо в телефонную трубку, потому что теперь там кто-то ответил. Произошел следующий разговор.
— Освальд слушает, кто говорит? — прокричал строгий, высокомерный голос с небольшой, как показалось К., картавостью, которую голос изо всех сил старался скомпенсировать еще большей строгостью.
К. медлил назвать себя, против телефона он был беззащитен, тот, на другом конце, мог его изругать, мог бросить трубку — и один, быть может, немаловажный канал будет для К. закрыт. Молчание К. вызвало на том конце нетерпение.
— Кто говорит? — повторил голос и добавил: — Я был бы очень доволен, если бы от вас не так много звонили, только минуту назад был звонок.
К. не стал ничего по этому поводу объяснять и с внезапной решимостью доложил:
— Говорит помощник господина землемера.
— Какой помощник? Какого господина? Какого землемера?
К. вспомнился вчерашний разговор.
— Спросите Фрица, — сказал он коротко.
К его собственному удивлению, это помогло. Но еще больше, чем то, что это помогло, удивило его единство тамошних служб. Ответ был: