Едва он ушел, — перед тем как отворить дверь, он, уже навалившись на нее плечом, замер на секунду и взглядом, который ни к кому по отдельности вроде бы не относился, обвел напоследок всю залу, — К. сказал помощникам:
— Пойду возьму из комнаты свои записи, обсудим ближайшие дела.
Оба вскочили, намереваясь пойти за ним.
— Останетесь здесь! — приказал К.
Они тем не менее все еще порывались идти. К. пришлось повторить приказ настоятельнее. В прихожей Варнавы не было. Но он ведь только что вышел! Однако и перед домом — опять повалил снег — К. посыльного не увидел.
— Варнава! — крикнул он.
Никакого ответа. Может, он в трактире? Пожалуй, больше ему и негде быть. Тем не менее К. еще раз что есть мочи выкрикнул его имя, громовым раскатом прокатившееся в ночи. И вдруг откуда-то издали донесся слабый отклик — вон, оказывается, сколько он уже отмахал. К. кликнул еще раз и сам пошел на голос Варнавы; когда они встретились, трактира позади не было видно.
— Варнава, — сказал К., не в силах унять дрожь в голосе, — я хотел еще кое-что тебе сказать. Я подумал, нескладно получится, если в своих сношениях с Замком я буду зависеть только от твоих приходов, а ты будешь являться, когда тебе вздумается. Если бы сейчас я чудом тебя не вернул — ты не ходишь, а летаешь прямо, я думал, ты еще в трактире, — кто знает, сколько бы мне пришлось потом тебя дожидаться.
— Но ты ведь можешь, — отвечал Варнава, — попросить начальника, чтобы я приходил в определенное время, какое ты установишь.
— Этого тоже недостаточно, — возразил К. — Мне, может, целый год ничего не понадобится, а потом, только ты уйдешь, как раз неотложная оказия и возникнет.
— Значит, мне доложить начальнику, чтобы с тобою другую связь установили, не через меня?
— Да нет же, — перебил его К., — совсем нет, это я так, к слову, сейчас-то я, по счастью, успел тебя вернуть.
— Может, вернемся в трактир, — предложил Варнава, — и ты дашь мне там новое поручение? — И двинулся было в сторону трактира.
— Да нет, Варнава, — сказал К., — в этом нет нужды, лучше я пройдусь с тобой немного.
— Но почему ты не хочешь вернуться в трактир? — удивился Варнава.
— Эти люди там, они мне мешают, — признался К. — Мужики эти назойливые, ты сам видел.
— Так в комнату к тебе можно пройти, — предложил Варнава
— Это комната прислуги, — отмахнулся К., — грязная, затхлая; я потому и захотел с тобой пройтись, чтобы там не сидеть, только вот, — добавил он, окончательно преодолевая нерешительность, — позволь мне за тебя ухватиться, вон как ты лихо вышагиваешь…
И К. ухватил Варнаву под руку. Кругом чернела тьма, лица Варнавы К. не видел, даже силуэт различал смутно, а руку он еще раньше пытался нащупать, да не вышло.
Варнава подчинился его желанию, и они шли теперь прочь от трактира. [Как странно, что образ этого человека, каким он представал в сознании К., ему самому казался далеким от действительности, словно перед ним не один человек, а двое, и словно только один К., но никак не действительность, способен этих двоих различать, — и еще К. подумал, что, наверно, вовсе не его бесхитростная уловка, а только его растерянное, исполненное робкой надежды лицо, которое Варнава, должно быть, даже в ночи сумел разглядеть, побудило посыльного взять его с собой. Только в этом К. и черпал теперь надежду, ибо в остальном…] Однако К. чувствовал, что, несмотря на все старания, идти с Варнавой в ногу он не в силах и поневоле висит на нем обузой; выходит, даже в самых обычных обстоятельствах из-за такого, казалось бы, пустяка все может рухнуть, тем более в здешних переулках, где К. давеча утонул в сугробах и где Варнаве, чего доброго, пришлось бы попросту выносить его на руках. Впрочем, сейчас К. гнал от себя подобные мысли, да и молчание Варнавы утешало его; раз они идут молча, значит, и Варнава согласен: одно только их продвижение вперед — и то имеет какой-то смысл и может считаться общим делом.
Так они и шли, правда, К. понятия не имел куда, он ничего вокруг не узнавал, даже не разглядел, прошли они уже церковь или нет. Из-за того что столько сил приходилось тратить на обычную ходьбу, он никак не мог собраться с мыслями. Мысли путались и сбивались, не в силах сосредоточиться на одной задаче. Почему-то вспоминались родные места, и воспоминания эти переполняли его, не давали покоя. Там, на родине, на главной площади тоже стояла церковь со старинным погостом за высокой стеной. Из мальчишек лишь очень немногим удавалось вскарабкаться на эту ограду, вот и К. еще ни разу не взбирался. Влекло их туда не любопытство, никаких таких тайн на кладбище не было, сквозь маленькую решетчатую калитку они частенько туда захаживали, только высокая гладкая стена манила их своей неприступностью. И однажды утром — тихая, пустынная площадь была залита солнцем, ни прежде, ни потом К., пожалуй, никогда больше ее такой не видел, — ему неожиданно легко все удалось; в том месте, где стена уже не раз его сбрасывала, он, с маленьким флажком в зубах, взлетел на нее с первого же приступа. Еще шуршала внизу потревоженная разбегом галька — а он уже был наверху. Он укрепил флажок, ветер расправил и натянул материю, он глянул вниз, по сторонам и через плечо назад, на тяжело ушедшие в землю кресты, — не было в это мгновение никого вокруг сильнее и выше, чем он! Мимо, как назло, проходил учитель, чей сердитый взгляд мигом согнал К. со стены, соскакивая, он расшиб колено, едва доковылял до дому, но на стене он все-таки побывал, и тогда казалось, что восторг этой победы послужит опорой во всей его будущей долгой жизни, — и, наверно, не такой уж это вздор, раз теперь, столько лет спустя, в заснеженной ночи, вместе с рукой Варнавы это чувство пришло ему на помощь.
Он уцепился еще сильней, чуть ли не повис на руке Варнавы, который его теперь почти тащил, но молчание между ними не прерывалось; о дороге К. мог судить только по состоянию улицы под ногами и, исходя из этого, заключил, что ни в какие переулки они, похоже, пока не сворачивали. Он строго-настрого наказал себе во что бы то ни стало идти вперед, отбросив мысли о трудностях пути и тем паче о тяготах возвращения, пусть его хоть волоком тащат, уж на это-то у него достанет сил. Да и возможно ли, чтобы у дороги не было конца? При свете дня Замок лежал перед ним легко достижимой целью, и посыльный наверняка знает кратчайший до нее путь.
Тут Варнава вдруг остановился. Где они? Неужто дальше не пойдут? Или Варнава вздумал с ним распрощаться? Ну уж нет, этому не бывать. И К. так вцепился Варнаве в руку, что самому больно стало. Или и вправду случилось невероятное и они уже в самом Замке или у замковых ворот? Но, сколько помнил К., они вовсе не поднимались в гору. Или Варнава провел его какой-то пологой дорогой, где подъем незаметен?
— Где мы? — тихо спросил К., скорее самого себя, чем Варнаву.
— Дома, — так же тихо отвечал тот.
— «Дома»?
— Только смотри не поскользнись, сударь, тут под уклон.
«Под уклон?»
— Тут всего два шага, — добавил Варнава, уже стуча в дверь.
Им отворила девушка, они стояли на пороге большой избы почти в полной тьме, только где-то слева, над столом, мерцала крохотная керосиновая лампа.
— Кто это с тобой, Варнава? — спросила девушка.
— Землемер, — отозвался тот.
— Землемер, — обернувшись к столу, громче повторила девушка.
При этих словах из-за стола поднялись люди: старик со старухой и еще одна девушка. Они поздоровались с К. Варнава всех ему представил — это были его родители и две сестры, Ольга и Амалия. У К. едва хватило сил поднять на них глаза, однако с него уже снимали промокшее пальто, чтобы высушить у печки, и он не пытался противиться.
Так, значит, не оба они дома, дома только Варнава. Зачем они пришли сюда? Отведя Варнаву в сторонку, К. спросил:
— Зачем ты привел меня к себе домой? Или вы живете в пределах Замка?
— «В пределах Замка»? — повторил Варнава, явно не понимая, о чем речь.
— Варнава! — не унимался К. — Ты ведь собирался из трактира в Замок идти.
— Да нет, сударь, — возразил тот. — Я домой собирался, а в Замок мне только завтра утром идти, я там никогда не ночую.
— Так, — протянул К., — ты, значит, не в Замок шел, а сюда? — Улыбка Варнавы показалась ему вдруг жалкой, да и сам посыльный в его глазах как будто сразу помельчал. — Почему же ты мне раньше не сказал?
— Так ты, сударь, не спрашивал, — отвечал Варнава. — Ты вроде еще одно поручение собирался мне дать, но ни в трактире, ни в своей комнате говорить не хотел, я и подумал, что тут, у родителей моих, ты без помех мне все и накажешь, ты только распорядись, они сразу же выйдут, да и переночевать можешь, если тебе у нас больше понравится. Или я что не так сделал?
К. не смог ему ответить. Выходит, это недоразумение, самое обычное, гнусное житейское недоразумение, а К. так доверился — и так обмишурился? Позволил ослепить себя шелковистым блеском ладно пригнанной куртки, которую Варнава как раз расстегивал и из-под которой лезла на свет грубая, грязно-серая, латаная-перелатаная рубаха, что прикрывала его костлявую, но могучую батрацкую грудь. И все вокруг было этой рубахе под стать, если не хуже: дряхлый, скрюченный подагрой отец, который, казалось, передвигается скорее с помощью шарящих в воздухе рук, нежели шаркающих по полу ног, мать с вечно сложенными на груди руками, тоже еле-еле, крошечными шажками таскающая свое непомерно тучное тело; оба они, и мать, и отец, едва только К. вошел в дом, из своего угла тронулись навстречу гостю, но путь этот обещал быть еще очень долгим. Сестры, обе белокурые, похожие друг на дружку и на Варнаву, только лицами погрубее его, рослые крепкие девахи, обступили вошедших и ждали от К. хоть приветливого словца, а он ничего вымолвить не мог, он думал, здесь, в деревне, любой житель для него важен, да, наверно, так оно и есть, вот только эти людишки почему-то нисколько его не интересуют.{3} Будь он в состоянии осилить дорогу до трактира в одиночку, он не раздумывая ушел бы сию же се