– Или прорваться внутрь, – продолжила я, вспомнив о Доне Буркхардте-младшем.
В единодушном молчании мы прихлёбывали капучино, который я принесла с собой. За разговорами он, к сожалению, успел почти остыть, но кофе в отеле был настолько хорош, что его можно было пить даже холодным.
Я чувствовала, как напряжение и нервозность уступают место спокойствию.
Консьерж месье Роше действовал на меня успокаивающе, как бальзам на душу. Понятия не имею, как это ему удавалось, но в его присутствии я становилась увереннее и спокойнее. Конечно, мои проблемы при этом никуда не девались, но словно бы уменьшались в размерах. Вот и сейчас ссора с Гортензией и утреннее пихание локтями в душе показались мне мелочами – такими, что я даже не рассказала о них месье Роше.
Возраст консьержа было практически невозможно определить. С одной стороны, на его бледном вытянутом лице я почти не могла разглядеть морщин – только лучики вокруг глаз. С другой стороны, его седые волосы, а также забота о других и мудрость позволяли предположить, что он, скорее, годился мне в дедушки, чем в отцы. Однажды я спросила у него, сколько ему лет. В ответ он недоумённо посмотрел на меня и сказал: «Ах, люди, люди!.. Вечно вы интересуетесь цифрами», после чего я утвердилась во мнении, что месье Роше гораздо старше, чем кажется.
После недавнего скандала и лихорадочной суеты спокойствие, воцарившееся в фойе, казалось особенно благостным. Я наслаждалась каждой его минутой, отчётливо понимая, что это затишье перед бурей. Бен в это время разбирал документы. Господин и госпожа Людвиг из номера 107 сидели на диване перед пылающим камином, периодически тихонько шурша газетами. А оба посыльных стояли, беспомощно озираясь вокруг, и выглядели так, будто их сейчас заставят танцевать марш оловянных солдатиков из «Щелкунчика».
Несколько гостей уже прибыли, но большинство мы ждали сегодня вечером и в течение завтрашнего дня. Перед Марой Маттеус на стойке зарегистрировался немолодой одинокий мужчина неприметной наружности, которого я сочла бы скучным… если бы не месье Роше.
– Ну уж нет! Скучным этого человека не назовёшь… – пробормотал он. – Посмотри повнимательнее. Возможно, сначала, в пальто, это не слишком бросается в глаза, но он в прекрасной физической форме. Прибавь к этому мягкую походку, костюм, сшитый по индивидуальным меркам в ателье, цепкий взгляд, которым он незаметно обшарил фойе… Кроме того, ты заметила? У него под мышкой что-то оттопыривается. Это, несомненно, кобура, а в ней пистолет.
– Ага! – возбуждённо проептала я, действительно разглядев что-то под пиджаком мужчины. – Это наёмный убийца? Или… э-э-э… брачный аферист, который… э-э-э… почему-то носит оружие… Наверное, нам нужно сообщить куда следует, что один из постояльцев разгуливает по отелю с пистолетом? Он же может на кого-нибудь напасть!
Однако месье Роше только улыбнулся:
– Он поселился в номере 117, рядом с панорамным люксом, поэтому я практически уверен, что он телохранитель, которого наняли обеспечивать безопасность семейства Смирновых.
– А-а!
Эта версия показалась мне менее увлекательной, но более безопасной, чем гипотеза о наёмном убийце. Семейство Смирновых из России, забронировавшее панорамный люкс, похоже, было весьма специфическим. Вне всякого сомнения, они считались особенными гостями, и в первую очередь – богатыми. Помимо приветственного угощения за шестьсот франков и букета роз (в придачу шампанское, трюфели, чёрная икра и японская клубника), они заказали ещё и цветочную композицию из тридцати пяти белых амариллисов и четверть килограмма сырой шаролезской говядины. Мясо следовало положить в холодильник. По всей видимости, оно предназначалось для их собаки – исключения из правил отеля номер четыре, помимо мопса Дитрихштайнов и пуделей Мары Маттеус. (Судя по заказанному количеству говядины, собака Смирновых была лилипутом или сидела на жёсткой диете.)
Я поставила чашку из-под капучино на стойку. Снаружи уже смеркалось. Как будто нарочно выждав подходящий момент для своего появления, с лестницы грациозной походкой сошла составить нам компанию Запретная кошка. Она запрыгнула на стойку и уселась между настольным звонком и моим локтем, изящно изогнувшись, словно китайская ваза эпохи Мин. Точнее, уникальная китайская ваза эпохи Мин, которая мурлычет и вылизывается.
При виде Запретной кошки супруги Людвиг подтолкнули друг друга локтями и заговорщицки улыбнулись друг другу. Пожилая парочка из номера 107 входила в число моих любимцев: они всюду ходили, трогательно взявшись за руки, читали друг другу стихи и вообще были в высшей степени очаровательны. Он называл её «моя красавица», она его – «мой любимый». Со своими старомодными причёсками и костюмами, которые, вероятно, казались им самим донельзя элегантными, а со стороны выглядели бедновато и просто, супруги словно перенеслись сюда из середины прошлого века. Они явно не привыкли к тому, чтобы их кто-то обслуживал, и страшно стеснялись этого. Супруги Людвиг ежедневно оставляли на комоде пятифранковую монету с запиской: «Это Вам, милая горничная!»
Заправляя постель, я всегда клала каждому из них на подушку по две шоколадки вместо одной, а потом честно опускала монету в копилку чаевых для персонала в офисе, хотя, очевидно, эти деньги предназначались именно мне. Помимо того факта, что остальные горничные в отеле с трудом подходили под описание «милый», Людвиги регулярно осыпали меня похвалами за то, что я выполняла какие-то их пожелания. Вообще-то это были совершенно обычные просьбы. Например, заменить подушку на более жёсткую или обработать обувь водонепроницаемым средством.
В юности госпожа Людвиг мечтала станцевать вальс на новогоднем балу в «Шато Жанвье», и чтобы всё было как полагается: в роскошном бальном платье, с диадемой в заколотых наверх волосах. Год за годом она листала журналы для дам, выискивая фотографии новогоднего бала в отеле, на которых знаменитости, миллионеры и прочие сливки общества танцевали, смеялись и пили шампанское.
«Глядя на эти фотографии, я слышала, как поют скрипки», – прошептала мне однажды пожилая леди. А её супруг с воодушевлением добавил: «Да-да, это правда!» – и бросил на неё влюблённый взгляд.
Когда будущей госпоже Людвиг исполнился двадцать один год, она познакомилась с господином Людвигом и наконец поняла, с кем хочет танцевать на этом балу. Они поженились спустя лишь четыре месяца после знакомства. Новоиспечённые супруги Людвиг не относились к категории богатых и знаменитых, поэтому отдых в «Шато Жанвье» по-прежнему был им недоступен, что не помешало им быть счастливыми. Шли годы, они вырастили троих детей, построили маленький домик и усердно работали, выплачивая за него кредит.
– Однако она продолжала мечтать о Замке в облаках, – подчёркивал господин Людвиг, рассказывая эту историю (я немного подсократила её), а его супруга добавляла:
– Мечтать не вредно: кто мечтает, тот всё ещё молод.
Именно по этой причине господин Людвиг тридцать лет тайно брал уроки танцев и тайно же откладывал деньги, пока не скопил сумму, достаточную для того, чтобы пожить в «Шато Жанвье» с Рождества до Нового года.
– Он даже хотел купить мне диадему для бала, – вспоминала госпожа Людвиг, любовно поглаживая плечо своего супруга. – Но я решила, что это будет уж слишком. Вероятно, я буду самой старой барышней, когда-либо танцевавшей на здешнем новогоднем балу, но зато самой счастливой. Не правда ли, любимый?
– Ты будешь самой красивой, дорогая! – восклицал господин Людвиг.
Я украдкой стёрла со щеки слезу умиления: в жизни не видела ничего более романтичного.
Конечно же супруги Людвиг не случайно заняли наблюдательный пост в холле прямо напротив вращающейся двери. Как и я, они прямо-таки лопались от любопытства и не хотели пропустить приезд знаменитостей, ожидавшихся на праздники. Прибытие Мары Маттеус привело их в бешеный восторг. В не меньший восторг они пришли, увидев миллиардершу и меценатку, известную как баронесса фон Подшипников, которая вместе со своим спутником (мужчина был значительно моложе её) поселилась в номере 110.
Британский актёр, семейство американского текстильного магната и экстравагантные русские также должны были прибыть сегодня. При некоторой доли везения – ещё до ужина.
Я искоса взглянула на Бена. Теперь, в отсутствие его отца, я наконец осмелилась заговорить с ним.
– Хочешь конфету? – вполголоса окликнула я его. – Марципановый трюфель мадам Клео, второй сорт.
– С превеликим удовольствием! Бросай, – ответил Бен. – Я умираю с голоду.
Секунду я боролась с искушением выполнить его просьбу буквально и запустить в него трюфелем через весь холл. Но, во-первых, до стойки регистрации было довольно далеко, во-вторых, тогда мне пришлось бы как-то ухитриться и не задеть колонну, украшенную еловыми ветками, а в-третьих, трюфели кондитерши мадам Клео были слишком хороши, чтобы ронять их на пол, если я вдруг промахнусь.
– Иди, не беспокойся, – сказал месье Роше, словно читая мои мысли. – На своём веку я съел уже достаточно трюфелей.
В холле по-прежнему царила тишь да гладь, поэтому я взяла вазочку с конфетами и вышла из ложи консьержа. Покинуть её можно было либо перелезая через стойку(конечно, это представлялось более быстрым способом, но для столь солидного заведения крайне неприличным), либо через ту дверь, за которой находилось служебное помещение без окон, но с кучей дверей, и одна из них вела как раз в фойе.
Начался снегопад. Плавно снижаясь, снежинки плясали в свете фонарей возле входа в здание. Из бара на восточной стороне отеля доносились звуки рояля. Я предложила конфеты Людвигам («О, какая прелесть! Какое исключительное обслуживание!») и обоим посыльным.
Один из них, Нико, на мгновение замешкался:
– Во время работы есть не полагается.
– Хм-м! – заметила я, и у меня это прозвучало далеко не столь снисходительно, как из уст месье Роше.
Нико поднял руку, чтобы в задумчивости почесать в затылке, но это ему сделать не удалось: на этом месте красовалась идиотская круглая шапочка.