Я смотрела на Салли и понимала, что он действительно позвонит. У Салли не было моего номера, но его это не остановит: мерзавец станет названивать всем знакомым, пока не добьется своего. Что ж, на этот раз ему придется смириться с отказом. Ничто не заставит меня столько времени возиться со скульптурами для того, чтобы типы, называющие себя Душистый Горошек или Горчичное Зерно[8], болтались на моих творениях, как на цирковых трапециях. У меня есть своя гордость.
– Кто это был? – поинтересовалась Джейни. Я кратко описала ей Салли и его последнюю великую идею. К моему удивлению, Джейни тут же заявила, что не видит абсолютно ничего дурного в таком предложении.
Я непонимающе уставилась на нее:
– Ты серьезно? Ты же знаешь, в каком я состоянии! Меньше всего мне сейчас хочется уродовать свои работы на потеху кучке вампиров из театра. Вообще-то я мечтаю свалить отсюда куда подальше…
– Где теплые мальчики и холодная выпивка. Знаю, ты постоянно об этом твердишь. У тебя тысячу лет не было парня, с тех пор, как ты послала того совершенно нормального…
– Он был слишком правильным, – угрюмо пробурчала я. – Пытался даже затащить меня к своим родителям в Сассекс на воскресный обед, а его отец – священник, черт подери. Ну да, он отличный парень, но, кроме секса, у нас не было ничего общего. Да, да, – упредила я возражения Джейни, – сначала все шло отлично, но через несколько месяцев отношения всегда скисают, сама ведь знаешь. К тому же я все время работала. У меня не было времени думать о чем-то другом. Так что сейчас мне требуется только отпуск.
– Но ты все равно пока не можешь. Сама же говорила, что тебе нельзя уезжать из Лондона в ближайшие два месяца, потому что надо закончить работу и написать текст для каталога. А так ты смогла бы вырваться из рутины. Ты же счастлива, только когда работаешь.
Со старыми друзьями вечно одно и то же: они абсолютно точно знают, как ты должна жить. (Кроме того, друзья гораздо лучше тебя в мельчайших подробностях помнят всю историю твоей сексуальной жизни. И им просто неймется заполнить пробелы информацией, которую тебе не хотелось бы делать достоянием потомков.)
– А что ставят? – поинтересовалась Джейни.
– «Сон в летнюю ночь», в театре «Кросс».
– Серьезно? – Ее голубые глаза расширились до размеров блюдец. – Хелен прошла туда пробы! Представляешь, как было бы здорово, если бы вы могли работать вместе!
Джейни – вечная оптимистка. Она никак не может понять, что ее подружка Хелен питает ко мне глубочайшее отвращение, естественное по отношению ко всякому, кто не поддается чарам ее силиконового обаяния. Я тоже не сильно симпатизирую Хелен, но для моей неприязни есть куда более серьезные основания, особенно после того случая, когда Хелен изменила Джейни с неким телепродюсером Куртом (мужчиной, заметьте!), посулившим ей главную роль в своем сериале. Роль Хелен так и не дали, и она вернулась к Джейни, ничуть не печальнее и не мудрее, зато источая раскаяние и клятвы в вечной верности. Подозреваю, что «верность» для Хелен – понятие более растяжимое, чем резинка трусов Мика Джаггера, но свое мнение держу при себе, поскольку дорожу дружбой с Джейни. Не так давно я по глупости вдрызг разругалась с одним своим приятелем, а потому не собираюсь наступать на те же грабли.
– На какую роль она пробовалась? – поинтересовалась я.
– Мечтает сыграть Титанию. Хелен показалось, что она выступила здорово, однако что думает режиссер, никто не знает. Спектакль ставит Мелани Марш. Я с ней не знакома, но, говорят, она настоящий ас. Правда, Хелен уверяет, что Мелани похожа на дохлую рыбину.
В переводе это означало, что Мелани Марш оставила без внимания заигрывания Хелен. Наверное, возьмет ее на роль Елены, которую обычно никто не хочет играть.
– В любом случае, – спокойно и настойчиво продолжала Джейни, – ничего ужасного не случится, если ты покажешь этому Салли свою студию. Что ты теряешь?
Я пожала плечами:
– Меня достала работа, Джейни, я совершенно измотана. Иногда мне кажется, что я все это время разрабатываю всего одну идею. После того что произошло с Натом, я с головой ушла в работу, стараясь забыть и отвлечься, так что теперь просто-напросто перегорела.
– А ведь это было давно. – Джейни встревоженно посмотрела на меня: не так часто я вспоминаю Ната.
– Пару лет назад. Иногда мне кажется, что пару недель… Если бы не он, я бы никогда не начала заниматься мобилями. Надо будет рассказать всю эту историю придурку, который пишет наш каталог.
– Боже, только этого не хватало! – Джейни побледнела под слоем пудры.
У нее очень красивое пухлое лицо, как на полотнах восемнадцатого века, – круглые щеки, губы изогнуты, словно лук Купидона, белокурые кудряшки. Кожа Джейни напоминает дорогой белый бархат, истончившийся до такой степени, что от него остался только легкий пушок. Я всегда представляю ее девушкой с портрета в массивной позолоченной раме: вся в пене голубого шелка, томно возлежит в креслах, в руке веер, рядом – блюдо воздушных пирожных. Даже прорезиненное платье, которое она натянула на себя сегодня, было так щедро отделано оборками и увешано таким количеством ожерелий, что распознать в нем клубную спецодежду было нелегко. Джейни была моей ближайшей и самой старой подругой и сейчас сверлила меня своим особым взглядом: «Старшая сестра позаботится о твоей душе». Я даже обмякла под тяжестью этой заботы.
– Так вот почему последние два года ты ни с кем не встречаешься! Да на тебя страшно смотреть. Все время думала о нем, да?
– А что я могла поделать, Джейни? – просто ответила я. – Последние несколько месяцев просидела в студии, работала без продыху, жила как отшельница… Знаешь, мне иногда кажется, что я мастерила эти мобили лишь для того, чтобы как-то прийти в себя… Как я могла не думать о нем?
Джейни смотрела на меня с такой тревогой, что я решила поскорее отречься от своих слов. Мне никогда не хватало времени на то, чтобы поверять другим свои сокровенные мысли; или же в этом просто не было никакого смысла.
– Ладно, забудь! – беспечно сказала я. – Просто меня достала работа, вот и все.
– Не переживай. Мои сценаристы тоже такие, – вздохнула Джейни. Теребя один из бесчисленных серебряных браслетов, она не сводила с меня мудрого взгляда. – Нет, правда, тебе нужно переключиться на новый проект. Сама увидишь. Главное – вонзить во что-то зубы.
– На самом деле, – возразила я, – мне нужно выпить еще стаканчик. – Я помахала бармену пустым бокалом. – Еще две «голубые Маргариты», пожалуйста.
– Две чего? – изумилась Джейни.
– Тебе понравится. Обещаю.
У меня в мастерской так давно никто не бывал, что я уже забыла, какое впечатление она обычно производила на посетителей даже без пятнадцати гигантских мобилей, гроздьями свисающих с потолка. Все эти громадины медленно покачивались на сквозняке. Груда инструментов, щитков для сварки и рабочих перчаток, сваленных под мобилями, будто тянулась к висящим скульптурам. Сталактиты и сталагмиты. Порядка в моих владениях не наблюдалось даже в лучшие времена, а за последние несколько месяцев мастерская окончательно пришла в запустение, – впрочем, как и я сама. Я-то, по крайней мере, вынуждена регулярно принимать душ, вычесывать металлическую стружку из волос и драить лицо после многочасовых вахт со сварочной маской на голове. Кухне повезло меньше, чем мастерской: еду я заказывала по телефону, чтобы не мыть посуду и не разгребать для трапез кухонный стол, заваленный рабочим барахлом. С однокомнатными студиями всегда так – хлам постепенно расползается повсюду…
Первым делом Салли скептически осведомился:
– Ты и жить здесь?
Мне так часто задавали этот вопрос, что я давно перестала обижаться; к тому же мне польстило внимание, с которым Салли долго разглядывал болтающиеся под потолком мобили.
– Сплю вон там. – Я показала на платформу, прикрепленную к дальней стене в двенадцати футах от пола. – Просыпаюсь среди ночи, а голова – на одном уровне с мобилями. Классное зрелище, особенно в лунном свете, хотя получается, что я совсем не расстаюсь с ними – ни днем, ни ночью.
Иногда скульптуры шевелятся на сквозняке, и тогда я воображаю, что они разговаривают друг с другом. Стоит их повесить – и они оживают. М-да, неудачная фраза. Но Салли не обратил внимания на мои слова. Мелани Марш, которую он представил как ММ, хранила упорное молчание, хотя мы были знакомы уже целых пять минут. Я заподозрила, что таков ее стиль: говори, если есть что сказать. Ковбойская этика.
– Можно залезай на стремянку и смотри получше? – живо спросил Салли.
– Конечно. Только не на простыни, ладно? Побереги свои нежные чувства.
Следующие несколько минут Салли провисел на стремянке, по которой я забиралась на свое ложе. Он щурился на мобили и напоминал обезьяну, которой дали новые игрушки. Вспомнив о гостеприимстве, я удалилась в угол, служивший кухней, и поставила на огонь чайник. Чая у меня всегда хватает.
Гости заставили меня взглянуть со стороны на убогую холостяцкую жизнь, которую я предпочитала в последнее время, – пустые пивные банки, коробки от пиццы и китайской еды, грязные простыни. Пора с этим кончать. Решено – вывезу мобили и устрою генеральную уборку. Надо будет, наверное, взять напрокат пожарный шланг и закатить всему жилищу битву при Ватерлоо.
– Хотите чаю? – спросила я Мелани Марш.
– Да, спасибо.
Она все так же стояла в центре комнаты среди мобилей и медленно покачивалась взад-вперед. Широко расставленные ноги, руки в карманах, неподвижный, почти пустой взгляд. Выглядела Мелани невзрачно: мышиные волосы, сколотые на затылке, в меру тощая, – и точно так же невзрачно одета: джинсы, грубые ботинки, несколько свитеров. Описать ее трудно – главным в ней была аура: эта женщина словно излучала спокойствие, силу и энергию. Она знала, что делает, или, по крайней мере, знала, куда нужно двигаться. Я невольно восхищалась ею.
Я принесла чашки, встала рядом с Мелани, и, прихлебывая чай, мы вместе стали пялиться на скульптуры. Под едва ощутимым воздействием ее ауры я чувствовала, как расслабляюсь, как могу наконец оторваться от своих творений; мне вдруг показалось, что нить, крепко привязывавшая меня к ним, потихоньку истончается и я вот-вот стану свободной. Пока Салли не слез со стремянки, мы с Мелани не произнесли ни слова.