– Магистр Праер! Добрый вечер! – нежный, немного детский голосок, светленькие завитки вокруг тонко очерченного личика и розовенькие мочки изящных ушек. – Очень рада видеть вас, магистр! Прикажете накрыть ваш обычный столик?
– А, крошка Беатрикс! Пожалуй, сегодня мы возьмём центральную комнату. Сегодня же будет какое-то представление, не так ли? – и Сертус весьма вольным движением приобнял девушку за талию.
– Прошу прощения, господин Праер, но центральная комната уже занята, – Беатрикс изящно выскользнула из-под руки магистра. – У нас сегодня особые гости. Весьма важные персоны, которые не хотели бы показываться прочей публике.
– В самом деле? – Сертус был явно разочарован. – Ну что ж, тогда придётся довольствоваться тем, что есть. Что скажете, господин Щековских?
Но Майнстрем не отвечал. Он вообще ничего не видел и не слышал с того мгновения, как рука магистра Праера коснулась узкой талии прекрасной разносчицы. Кровь оглушительно стучала в его висках, и даже полумрак, казалось, не мог скрыть пылающих негодованием щёк. Но Сертус с невозмутимым видом бесцеремонно похлопал Майнстрема по плечу и направился к крайней комнате.
Обстановка второго этажа разительно отличалась от первого, где посетители вынуждены были ютиться за общими столами и на общих же лавках.
Скромный бюджет магистра изящной словесности едва позволял ему «выход в свет» раз в месяц, а о том, чтобы заказывать отдельную комнату, речи и вовсе не шло. Поэтому, едва справившись с отчаянным сердцебиением, Майнстрем захотел взглянуть на публику сверху вниз.
Сейчас он мог бы сравнить харчевню с крохотной моделью целого государства. Там, внизу, у самого выхода, ютились простолюдины всех мастей – наёмные работники, студенты, разносчики и крестьяне, случайно оказавшиеся в большом городе, и готовые довольствоваться жидкой похлёбкой и кисловатым разбавленным вином; чуть ближе к центру обосновались те, кто называл себя средним классом – скорняки, пекари, краснодеревщики, словом все те, кто не гнушался честной работой и мог иногда потратить пару монет на жарко́е из индюшки и стаканчик яблочного сидра. У самого же очага, как правило, рассаживались те, кто и понятия не имел о том, как тачают сапоги или сколько труда вложено мастером в костяную трубку, однако (не без удовольствия) пользующиеся всеми этими благами – заимодавцы, ростовщики, рекрутёры и владельцы доходных домов. Тут они могли, протянув заплывшие салом голяшки к самому огню, предаться спокойным беседам, а иногда и обсудить с нужным человеком условия «крайне выгодной» сделки, наслаждаясь говяжьей вырезкой, красным вином и запахом восхитительного барашка, подвешенного на вертеле. Однако же сам барашек был не по карману даже этим уважаемым господам. Он, румяный и заботливо приправленный всевозможными специями, отправлялся прямиком на второй этаж, туда, где нередко бывала знать, туда, где сейчас, предусмотрительно поджав тощие ноги в залатанных сапогах под стул, сидел магистр изящной словесности Майнстрем Щековских.
Тем временем стол уже убрали сежей скатертью и заставили всевозможными закусками и напитками.
– Господин Щековских, да прекратите уже вертеть головой во все стороны, вы привлекаете излишнее внимание, – буквально прошипел Майнстрему в ухо Сертус Праер.
– О, простите, магистр, дело в том, что я…
– Впервые тут, наверху? Так сказать, поднялись над толпой? Я же не ошибаюсь? – усмехнулся Праер.
И хотя Майнстрема немного смутило это выражение, но он решил не заострять внимания на неосторожных словах.
– Честно говоря, да. Не то чтобы я не захаживал в «Голодный селезень» раньше, но тут, на втором этаже мне бывать не приходилось.
– Знаю, – самодовольно улыбнулся Сертус. – Я видел вас прежде, ещё до вашего триумфального возвращения в университет. По-моему, вы предпочитали размещаться где-то на дальних лавках со всякими портняжками.
На этот раз Майнстрем вспыхнул:
– Магистр Праер, мой отец – обычный деревенский кузнец, и дед был кузнецом, и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы разделять свою трапезу с простыми людьми!
– О, простите покорнейше, друг мой! – прервал его с лёгкой усмешкой Сертус. – Я ни в коем разе не желал оскорбить вас! Я только хотел сказать, что теперь вы относитесь к высшему классу, и, полагаю, сами понимаете, что не всё то, что позволительно кузнецу будет приемлемо для университетского магистра, согласны?
– На мой взгляд, всё это глупые предрассудки, господин Праер! – вспылил Майнстрем.
– Тише, тише, коллега, успокойтесь. – Праер похлопал магистра по руке. – Я уважаю вашу пылкую убеждённость. Более того, мой отец, к примеру, был каменщиком и столяром, но это же не значит, что я должен иметь пристрастие к булыжникам и строительным смесям и прожить всю жизнь в нищете, починяя дома или стругая мебель. Хотя, признаюсь, некоторые жизненные ориентиры батюшка мне указал.
– Любопытно было бы послушать, – буркнул Майнстрем.
Праер же, словно не услышав нот обиды, продолжил:
– Помимо возведения хлевов и загонов для скота мой отец время от времени наведывался в местный монастырь, где помогал настоятелю мелким ремонтом.
– И что же? – Майнстрем всё ещё был раздражён.
– Видите ли, друг мой, прихожане крайне неаккуратны в своём религиозном рвении. Они то так торопятся на мессу, что споткнутся о камень, то лавку покарябают в неистовстве молитвы…
– И вы, также как ваш досточтимый отец, решили помогать храму, да? – спросил Майнстрем.
– Мой, как вы изволили выразиться, «досточтимый отец» помогал беднякам и делал это на совесть, поэтому за всю свою жизнь не скопил и сотни золотых! – неожиданно резко заявил Сертус. – Тогда-то я и понял, что нет никакого толку в профессии, не приносящей приличного дохода.
– Но тогда я не понимаю вас.
– Всё очень просто, – Праер до краёв наполнил кружки вином. – Стоит ли строить стены насовесть, если можно сложить их так, что через пару-тройку лет они потребуют ремонта? Зачем же лишать себя гарантированного дохода, а?
– Но это же не совсем… Не совсем честно, магистр! – робко предположил Майнстрем.
– «Не совсем честно»! – рассмеялся Сертус. – Ох уж мне эти галантные манеры! Это называется воровством, друг мой! Воровством! И это, как вы, думаю, понимаете, противозаконно!
– Простите, Сертус, но тогда я окончательно сбит с толку.
– Не будьте младенцем, друг мой. Выдирая гвозди из церковных лавок, мой батюшка так ловко навострился орудовать щипцами, что иной раз дёргал гнилые зубы крестьянам. Он не брал за это платы, поскольку наивно верил в то, что поскольку никогда не обучался этому ремеслу, то и денег брать не в праве. Но это приносило своего рода доход. Давали, кто что мог – кто яблок, кто яиц, а кто и курицу. Мы не бедствовали. Но всё переменилось, когда в нашем селении появился цирюльник.
– Почему?
– А кто захочет идти к простому столяру, когда есть обученный мастер? Тогда я решил, что выучусь на цирюльника и напросился к нему в учение. Но со временем я понял, что и мой первый учитель не был недостаточно дальновиден.
– Что вы имеете в виду?
– Что зарабатывает цирюльник в сравнении с лекарем? Зубов у человека куда меньше, чем всего того, что ещё может болеть.
– Правильно ли я вас понял, магистр, и заранее прошу извинить, если слова мои покажутся вам оскорбительными, но вы пошли в университет, чтобы… чтобы…
– Чтобы зарабатывать больше, – закончил за Майнстрема Сертус.
– Но разве приносить пользу людям не самое благородное занятие? Разве можно измерять его деньгами? Как же, в конце концов, высший замысел? Высший суд?
– Высший суд? – Праер рассмеялся и налил себе ещё вина. – Что же вы думаете, любезный, неужели не подумает обо мне с благодарностью очередной благочестивый прихожанин, избавленный от боли? Да и в конечном счёте, не буду ли я, избавлявший людей от страданий, более милостиво принят тем самым вашим «судьёй», чем тот, кто всю жизнь махал топором в лесу или тачал сапоги?
– Вы хотите сказать, что уже позаботились о тёплом местечке для себя там, где однажды окажется каждый из нас?
– Скажем так, это моё вложение в будущее, – усмехнулся Праер. – На тот случай, если там что-то всё-таки есть. Да и потом, сама природа, сам так называемый «творец» позаботился о том, чтобы я не оставался без работы, ведь человеческое тело так хрупко…
– Но как же цель и средства? В конечном счёте, всё измеряется не деньгами, а намерениями, добрым замыслом! Неужели вы не понимаете, что ни одно доброе дело не может в основе своей иметь пошлую корысть. Вы же превратили благороднейшее занятие в… в…
– В промысел, вы хотите сказать? – глаза Сертуса стали холодными и острыми, словно клинки.
В этот момент тяжёлая гардина колыхнулась и в проёме появилась Беатрикс.
– Прошу прощения, господа. Не желаете ли ещё вина? – пропела она своим нежным голоском и, не дожидаясь ответа, поставила на стол очередной кувшин.
Сердце Майнстрема сжалось и тоскливо заныло. Он ощупал лист пергамента в кармане. Нет ещё не время. Не сейчас, не при Сертусе. Только не в его присутствии!
– Беатрикс, красавица! Посидите с нами немного! – воскликнул магистр Праер, и взгляд его стал масляным, даже липким.
– Покорнейше прошу меня простить, уважаемые господа, но сейчас начнётся представление, – и девушка выпорхнула также изящно, как и появилась минуту назад.
Сертус проводил взглядом хрупкую фигурку и самодовольно сощурившись спросил:
– Не деньгами, говорите?.. Бьюсь об заклад, магистр Щековских, что, если бы мы сидели в центральной ложе, они наверняка была бы куда сговорчивей!
– Как вы можете, магистр Праер! Это несправедливо! – горячо возразил Майнстрем. – Презренный металл тут ни при чём. Всё решают только чувства!
– Чувства? – Сертус скривил тонкие губы. – Помнится, когда вы сидели внизу, среди прочей публики, она в вашу сторону и не смотрела вовсе. Более того, полагаю, она даже и не подозревает, что из-за неё вы вылетели из университета и едва не сломали свою жизнь!