— Интересная оценка, — с каким-то мрачным юмором, сверкнув на меня глазами, произносит Добрынин, и я слегка краснею, вдруг понимая, что и кому сказала.
— Я не это имела…
— Ваше дежурство закончено? — мою попытку смягчить ситуацию игнорируют.
— Да, я ведь уже го…
— В таком случае, вы свободны! — резко бросает Добрынин. — И впредь думайте, прежде чем открывать рот!
От такого окончания разговора я хватаю тем самым ртом воздух, а этот… хам разворачивается и выходит из кабинета.
— Если не уйдёте в течение десяти минут, можете считать, что у вас началось следующее дежурство! — с угрозой доносится из-за двери.
— Ах ты… — шепчу себе под нос, но, собрав и закрыв в шкафу истории болезней, быстро иду на выход.
Не стоит нагнетать ситуацию, знакомство и так получилось… далёким от того, что я хотела и планировала. Да и сам Добрынин — не ожидала я… такого! Спускаюсь во врачебную раздевалку и прохожу к своему шкафчику. Помещение в хирургическом отделении, выделенное под место для переодевания, не слишком большое, вдоль стен и поперёк, разбивая комнату на коридорчики, несколькими рядами выстроились шкафчики-пеналы. Иван Павлович не так давно подсуетился, выбил где-то небольшую сумму, и нам их даже поменяли — теперь стоят не страшные металлические, а деревянные. Никто, конечно, не будет выделять отдельные раздевалки для мужчин и женщин, в больнице помещений не хватает, поэтому так уж повелось, что, как говорится, «девочки — направо, мальчики — налево».
Открываю своё «хранилище» и вытягиваю оттуда джинсы и свитер, чуть не роняя тяжёлую куртку — на дворе уже март, но зима никак не хочет уходить.
— Аннушка Николаевна! — из-за угла вдруг выглядывает Верочка — медсёстры, как и врачи, тоже переодеваются здесь, свои собственные кабинеты есть только у заведующих.
— Господи, Вера, напугала, — я, прыгая на одной ноге, стаскиваю хирургические брюки. — Что случилось?
— Говорят, Добрынин уже пришёл! Сегодня!
Морщусь. Ну надо же, сколько энтузиазма в голосе.
— Да, пришёл, — согласно киваю и натягиваю джинсы.
Вера, уже одетая, выплывает ко мне в проход. И как она не падает на таких каблуках?
— Вы его видели, да? Да? Ой, Аннушка Николаевна, ну расскажите же, какой он?
— Мужчина, — хмыкаю саркастично. — Две ноги, две руки, голова. Остальные органы тоже на месте, полагаю. Насчёт аппендицита и гланд не уверена, анамнез не собирала.
— Красивый? — до Верочки мой сарказм не доходит.
— В среднем по больнице? — поднимаю на неё взгляд, отчего-то отвечать не хочется. Опять потерев виски — головная боль разыгралась только сильнее после незапланированного сна и встречи с новым руководством — вытаскиваю металлические шпильки из туго скрученного пучка и распускаю его. Уф-ф, сразу легче стало!
— Ну, Аннушка Николаевна! — канючит Вера.
— Вер, ну что ты заводишься из-за ерунды! Обычный мужчина, — тяну через голову форменную рубашку, которая цепляется за что-то в волосах. Шпильку что ли какую-то не вытащила?
Слышу вдруг странный писк Верочки и, дёрнув, таки снимаю верх. Освобождённые волосы падают на плечи, и первое, что я вижу, подняв голову — тёмные глаза стоящего напротив Добрынина.
Глава 2
Мда, не то чтобы я стеснялась. Когда ты оперирующий хирург, быстро привыкаешь ко всему — в конце концов, ургентные* случаи никто не отменял. Иногда приходится впопыхах натягивать на себя стерильные пижамы, путаясь в штанинах, рядом с анестезиологом — тоже, между прочим, мужского пола и весьма симпатичным — и пере…бравшим половину медсестёр нашего и смежных отделений.
Поэтому, опустив взгляд и убедившись, что моя тройка надёжно прикрыта спортивным бюстгалтером, опять гляжу на начальство. Тот вскидывает бровь, и мне всё же становится немного неловко. Надеюсь, он не решит, что я пытаюсь его соблазнить.
— Никита Сергеевич, позвольте задать сакраментальный вопрос, — натягиваю через голову свитер и вытаскиваю волосы из-под воротника, оставляя лежать на плечах. — Вы заблудились?
— По-моему, я нахожусь как раз там, где мне надо быть! — не задумавшись и на секунду, выдаёт Добрынин. — В раздевалке! А вот что вы делаете?
— По-моему, это очевидно, — отвечаю в том же тоне, — переодеваюсь.
— Здесь?
— Ну, это же раздевалка!
Мы ведём странные диалоги, как фехтовальщики, нападая и отступая, отбивая подачи друг друга и ловя момент, когда противник ослабит защиту. И почему-то у меня такое ощущение, что мой соперник не задумываясь заколет меня шпагой, когда ему представится удобный случай.
— Это же мужская раздевалка? — говорит Добрынин, склонив голову.
Вот ты и приоткрылся! Получай укол воображаемой рапирой!
— К сожалению, вы ошибаетесь, Никита Сергеевич, — спокойно достаю из шкафчика куртку, накидываю на плечи. — У нас нет отдельных мужской и женской раздевалок, это общее помещение для всех, мы привыкли. Но вас вряд ли должно это волновать, вы ведь будете переодеваться у себя в кабинете.
Краем глаза вижу явное разочарование на лице Верочки. Впрочем, начальство тоже не выглядит довольным.
— Почему нет отдельных раздевалок? — хмурясь, цедит мужчина.
Господи, он прямо как с луны свалился, честное слово. Хотя… вспоминаю, что, вроде бы, последние годы Добрынин в основном работал за рубежом. Ну, пусть привыкает к родной действительности.
— Никита Сергеевич, думаю, вы знаете, что такое оптимизация, — я уже собралась, надо выходить, а то вспотею, стоя здесь в куртке. — Вот у нас и оптимизировали…
— Что конкретно? — мужчина преграждает мне дорогу.
— Всё, Никита Сергеевич, всё — расходы в основном, ну и помещения тоже, как видите. Позвольте пройти?
Он слегка сдвигается, складывает руки на груди.
— До свиданья, — киваю и протискиваюсь мимо высокой фигуры.
Верочка начинает что-то щебетать, но я торопливо выхожу из раздевалки, правда, тут же замедляюсь. Опять наваливается усталость и головная боль, медленно тащусь в сторону стоянки, где оставила машину. Права я получила сразу, как возраст стал подходящим — так мне хотелось уметь водить, а вот машину смогла купить только чуть больше года назад.
Кредит за свой малолитражный опель мне выплачивать ещё несколько месяцев, поэтому за расходами слежу очень внимательно. Но всё же заезжаю в супермаркет, чтобы купить что-нибудь вкусненькое, побаловать себя и ещё одного жильца в моей квартире.
Заползаю домой и плюхаюсь на пуфик возле двери.
— Привет, мистер Дарси! Скучал?
Меня встречает мой питомец — огромный чёрный котище с белыми усами и белой манишкой на груди. Два года назад я подобрала грязное трясущееся нечто в луже недалеко от дома. Этот клок шерсти даже пищать не мог, первые пару дней я боялась, что вошь со слезящимися глазами и хвостом-зубочисткой сдохнет.
Но характера этому созданию было не занимать. Я нарекла его мистером Дарси, героем из своего любимого английского романа, и со временем котёнок полностью доказал правоту капитана Врунгеля, певшего «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт». Или я просто угадала, не знаю.
— Пойдём, сэр, угощу тебя, пока не заснула, — я соскребаю себя с пуфика и тащусь на кухню. Кот величественно шествует за мной и даже снисходит до того, чтобы потереться о ногу, пока я открываю его любимый паштет. Вообще-то, мистер Дарси совершенно точно не голоден — на кухне у меня стоит шайтан-машина, которая выдаёт кошачью еду порциями по расписанию. Но у нас с ним есть традиция совместных ужинов после моих суточных дежурств. Даже если это не ужин, а… смотрю на часы и понимаю, что время подходит к трём часам дня.
Я жую салат, купленный в магазине, не чувствуя вкуса и не соображая, что именно ем, прохожу в спальню, по дороге снимая с себя одежду и падаю на кровать лицом вниз. Последнее, что чувствую — это как Дарси устраивается рядом с моей головой, а потом отрубаюсь.
Кажется, что настойчивый трезвон откуда-то снизу раздаётся спустя минуту. Я открываю глаза, но по темноте в комнате понимаю, что уже точно ночь. Или вечер. Или раннее утро. Со стоном поднимаюсь и, нашаривая на полу джинсы, вытаскиваю из кармана мобильный.
— Да? — отвечаю на звонок.
— Аннушка, знаю, что ты сегодня с суточного, но тебе нужно приехать! — раздаётся в трубке голос старшей медсестры.
— Что случилось, Надя? — мы с ней в дружеских отношениях, поэтому в личных разговорах субординацию не соблюдаем.
— Твоя подопечная из четвёртой палаты скандалит, Колоскова!
— О, господи, опять? — вырывается у меня из груди стон. Эта пациентка недовольна всем и всегда.
— Да, вот только сегодня здесь Добрынин, — переходит на шёпот Надя, — и, похоже, он принимает всё всерьёз.
К больнице я подъезжаю спустя полчаса — слава богу, живу недалеко, да и дороги в одиннадцатом часу уже свободны. Быстро переодеваюсь и поднимаюсь на этаж, где лежит скандальная пациентка.
— Добрый вечер, — здороваюсь спокойно и сразу прохожу к кровати у окна, где лежит Колоскова, при виде меня страдальчески закатившая глаза. — Что случилось, Татьяна Ивановна? На что жалуемся?
— Доктор, это просто невозможно, — начинает она со сварливыми интонациями, — мало того, что мне постоянно хамят ваши медсёстры, так они ещё и не делают свою работу, когда человеку плохо!
— Какому человеку? — спрашиваю опрометчиво.
— Да мне же! — краснея от негодования, выдаёт пациентка. — У меня такие боли в сердце! Внутри всё горит! А никто и ухом не ведёт!
— Вот как? — беру тонометр и надеваю на тут же подставленную руку.
— Да! А вы почему так долго не приходили?
— У меня закончилось дежурство, — отвечаю, измеряя давление. — 130 на 80, неплохо. Где конкретно болит?
— Вот здесь прямо печёт, доктор! — она показывает на грудину. — А когда ложусь, вообще ужас! Умру здесь, никто и ухом не поведёт, — заводит свою обычную жалобную присказку женщина.
Стенокардия? Давление было бы выше… Да и вообще, состояние у неё явно в норме — те, кому и в самом деле плохо, так возмущаться не способны. Задумавшись, тяну носом воздух — какой-то знакомый запах рядом с кроватью, но не могу понять, что это такое.