ВИЛЬГЕЛЬМ ЛЕМАН
Вильгельм Леман (1882–1968). — Долгое время был известен только как прозаик, первые стихи опубликовал в пятидесятилетнем возрасте. Его камерная, по преимуществу пейзажная, лирика, родственная стихам Лерке, также приобрела «широкую известность в узком кругу» интеллектуалов и писателей ФРГ. Книги стихов «Ответ молчанья» (1935) и «Зеленый бог» (1942) резко отличались по тону от большинства произведений, публиковавшихся в фашистской Германии. В книге «День-долгожитель» (1954) поэт углубляет философские мотивы своего творчества. Стихи Лемана переводятся на русский язык впервые.
НА ЛЕТНЕМ КЛАДБИЩЕПамяти Оскара ЛёркеПеревод Л. Гинзбурга
Вспорхнула птица… Вновь все стихает…
Могила — в розах — благоухает.
Мир в тишину погрузился весь.
Восстань, воскресни, лежащий здесь!
На синеву эту посмотри.
Пот со лба моего сотри.
Сладостно лето в цветенье своем.
Сладко нам вновь посидеть вдвоем…
Зенитка лает… Сирена воет…
О нет! О нет! Воскресать не стоит.
Жизнь— это подлых убийц торжество!
Уж лучше оставь меня одного.
Уйдя из мира, где смерть и злоба,
Надежней скрыться под крышкой гроба!
ГЕОРГ ФОН ДЕР ВРИНГПеревод В. Леванского
Георг фон дер Вринг (1889–1968). — Автор близких к фольклорной и романтической традиции стихов песенного типа, порою — с религиозной окраской: «Песни Георга фон дер Вринга. 1906–1956» (1956). С 1940 по 1943 г. был в рядах вермахта. Предполагают, что он покончил жизнь самоубийством. На русский язык переводится впервые.
НА РОДИНЕ
Там, где Везер[63], Нижний Везер, —
Снова ты такой, как встарь.
Травы режутся, и ветер
Говорит с рекой, как встарь.
И приносит мать-старушка
Бедный ужин твой, как встарь.
Хлеба черного горбушка,
Свежий сыр, такой, как встарь.
Пароходов поговорки
И гудки всю ночь, как встарь.
Пахнет камфорой в каморке,
И уснуть невмочь, как встарь.
Распахнешь окно — и глянет
На тебя звезда, как встарь.
Снова даль куда-то тянет,
Не понять куда, как встарь.
НЕ СМОГ
Не знал любви — и был слепым.
Прозрел — но видит бог,
Что всей душою стать твоим
Я не сумел, не смог.
Твой нежный взор и разговор —
Бальзам от всех тревог.
Но исцелиться до сих пор
Я до конца не смог.
И ты баюкала дитя,
А я сидел у ног.
И наглядеться на тебя
Я не сумел, не смог.
И смерть сразила милую
Безжалостно, не в срок.
Заплакать над могилою
Я не сумел, не смог.
А жизнь была как взмах крыла.
Ты видишь между строк:
Благодарю и все дарю —
Что смог и что не смог.
ГОТФРИД БЕНН
Готфрид Бенн (1886–1956). — Вначале был экспрессионистом, позже выдвинул своеобразную концепцию творчества как виртуозной игры. Автор философской лирики, затрагивающей самые различные аспекты бытия, истории и культуры. Со своей элитарной позиции поначалу принял нацизм, но уже в 1934 г. отошел от него; подвергся нападкам гитлеровских культур-политиков — вплоть до запрета писать. Как поэт и теоретик поэзии имел очень большое влияние на послевоенное поколение западногерманских поэтов. Основные книги стихов: «Морг и другие стихи» (1912), «Неподвижные стихотворения» (1948), «Пьяный поток» (1949). На русском языке были опубликованы некоторые стихотворения Бенна.
ГРУСТНЫЙ ВАЛЬСПеревод В. Микушевича
На смену битвам и схваткам,
После гроз и после побед,
Изнеженностью, упадком
Новый тянется след.
Великая сцена у Нила[64]:
Что фараонов трон,
Если рабыня пленила
Героя, кем держится он!
Щиты, пращи, каменья,
Эллинский дозор.
Уносит ладью теченье
Вдаль, на морской простор.
Белым богам Парфенона[65]
Кощунство грозит искони.
Прослыли во время оно
Декадансом[66] они.
Сколько пробоин и трещин!
Хмель не для мертвых тел.
Веком веку завещан
Великий чужой удел.
Танец из вымершей дали,
Из храмов, из руин.
Потомки и предки пропали:
Никого! Ты один…
Танец при северных скалах, —
Грустный вальс! Танец мечты —
Грустный вальс! В звуках усталых
Человек! Ты!
Розы в полном цветенье,
В море впадают цвета.
Дышат глубоко тени,
Ночь голубым залита.
Там, где все реже и реже
Кровоточит волшебство,
На мировом побережье
Тождество всех и всего.
Сначала в стихах заклинали,
В мраморе, в красках картия,
Музыкою поминали…
Никого! Он один!
Никого! Ниже, ниже
В терновом венце чело.
С гвоздиными язвами ближе
Бессмертье к тебе подошло.
Складки твоей плащаницы,
Уксус — тебе питье,
Чтобы потом из гробницы
Воскресенье твое.
«Твоим ресницам шлю дремоту…»Перевод В. Микушевича
Твоим ресницам шлю дремоту
И поцелуй твоим губам,
А ночь мою, мою заботу,
Мою мечту несу я сам.
В твоих чертах мои печали,
Любовь моя в твоих чертах,
И лишь со мною, как вначале,
Ночь, пустота, смертельный страх.
Слаба ты для такого гнета.
Ты пропадешь в моей судьбе.
Мне ночь для моего полета,
А поцелуй и сон тебе.
АСТРЫПеревод Г. Ратгауза
Астры — о, дни тревоги…
Облик древней чары возник,
И чашу весов держат боги
На краткий и зыбкий миг.
И вновь — золотое стадо
Небес, лепестки и свет.
Что древней жизни надо
Под крылом умирающих лет?
И вновь желанное — въяве,
Хмель, роза и красный восход.
Лето в речной оправе
Следит касаток полет.
И снова — предположенье,
Но все уже ясно давно.
И ласточки льнут к теченью
И пьют эту ночь, как вино.
ПРОЩАНИЕПеревод В. Топорова
Ты кровь моя, наполнившая раны,
Ты хлынула, ты льешься все сильней,
Ты час, когда негаданно-нежданно
Очнется на лугу толпа теней,
Ты аромат невыносимой розы,
Глухое одиночество потерь,
Жизнь без мечты, падение без позы,
Ты горе, ты сбываешься теперь.
Ты жизнью не стыдясь пренебрегала,
Растерянно глядела и звала,
Неменьшего страдания искала,
Но равного партнера не нашла;
Лишь в глубине, ничем не замутненной,
Куда не достигает наша ложь,
Свое молчанье, скорбный путь по склону
И запах поздней розы ты найдешь.
Порой сама не знаешь, что с тобою,
И пребываешь словно в забытьи:
Твои черты, твой образ — все другое,
Твои слова, твой голос — не твои;
Мои черты успели позабыться,
Мои слова, мой голос — все не в счет;
С кем было так — того не добудиться,
Он прошлое за милю обойдет.
Последний день, безмерные пределы, —
И ты плывешь, куда велит вода;
Прозрачный свет над рощей поределой
На листьях застывает, как слюда;
Кто станет жить в листве мертво-зеленой,
Ведь сад увял и птичий крик затих?
А он живет — отринутый, лишенный
Воспоминаний: можно и без них.
ЭРИХ КЕСТНЕРПеревод К. Богатырева
Эрих Кестнер (псевдонимы — Роберт Ноймер, Мельхиор Курц, Ханс Бюль, Эмиль Фабиан, Бертольт Бюргер; 1899–1974). — Автор меланхоличных, часто иронических стихов, примыкал к направлению «новая вещность». Известны также сатирические стихи, тексты для кабаре, проза и детская проза поэта. Основные книги стихов: «Шум в зеркале» (1928), «Песня между двух стульев» (1932), «Тринадцать месяцев» (1955). В 1934 и в 1937 гг. был репрессирован нацистами. Стихи Кестнера выходили у нас отдельной книгой («Маленькая свобода», М., 1962).
ПИСЬМО МОЕМУ СЫНУ
Уже давно пора иметь мне сына.
Я думаю о нем не первый год.
Для достижения мечты старинной
Мне матери к нему недостает.
Но не любая барышня — невеста.
Я убеждаюсь в этом все сильней.
Пока я счастью не пришелся к месту,
Мы не узнаем матери твоей.
Но я наверняка тебя увижу.
И я заране этой встрече рад.
Ты с каждым шагом будешь мне все ближе.
Но первый шаг твой будет наугад.
Сперва ты будешь плакать, корча рожи,
Пока к другим делам не перейдешь,
Пока твой ум и взгляд не станут строже,
Пока того, что надо, не поймешь.
Ты снова перестанешь понимать,
Когда научишься смотреть, как взрослый.
Сперва нужна ребенку только мать.
Отец ему понадобится после.
Я поведу тебя средь пышных вилл,
Потом пройду с тобою шахтной толщью.
Ты будешь удивляться что есть сил.
Я буду поучать тебя. Но молча.
Я в Ипр и Во[67] с тобою вместе съезжу.
На океан крестов мы молча взглянем.
Охватят чувства нас одни и те же.
И слез — ни ты, ни я — скрывать не станем.
Нельзя судить о жизни по рассказам.
Я к жизни поверну тебя лицом.
Я верю в то, что побеждает разум.
Я не пророком буду, а отцом.
Но если будешь одного покроя
Со всеми, меряясь под их аршин,
Назло всему показанному мною,
То ты не будешь сыном мне, мой сын.
ГОЛОСА ИЗ БРАТСКОЙ МОГИЛЫ
Мы здесь лежим. Мы здесь насквозь прогнили.
Вы думаете: «Крепко спится им!»
Но мы не можем глаз сомкнуть в могиле.
Но мы от страха за живых не спим.
Во рту полно земли. Чтоб не орали!
Мы криком бы могилу разнесли.
Мы с криком из могилы бы восстали.
Но мы молчим. Во рту полно земли.
Прислушайтесь, как запросто порою
Попы вверяют господу страну,
А он, который проиграл войну,
Оставить просит мертвецов в покое.
Вы служащим у господа поверьте!
Ведь столько благородства в их речах,
И так красивы их слова о смерти:
«Жизнь далеко не лучшее из благ!»
И мы лежим. Во рту полно земли.
Мы думали, что будет все иначе.
Мы умерли. И здесь нас погребли.
Вас завтра ждет такая же удача.
Война. Четыре года преисподней.
Вы думаете: «Крепко спят они!»
Четыре года — и венки сегодня.
О, не вверяйтесь милости господней!
Будь проклят, кто забудет эти дай!
ЭЛИЗАБЕТ ЛАНГГЕССЕР
Элизабет Ланггессер (1899–1950). — Трудную для восприятия, изощренно-метафорическую лирику («Садовник и роза», 1947) и прозу Ланггессер считают одним из основных источников «магического реализма» — направления, весьма популярного в литературе ФРГ 50-х годов (магический реализм основан на смешении реальных и фантастико-символических мотивов и образов). Подверглась расовым преследованиям в нацистской Германии; одна из дочерей поэтессы погибла в концлагере.
ПРАВИТЕЛЬ МАРСПеревод В. Микушевича
Он барабанит
по шару земному.
К чувствам-сиротам немилостив гром.
С ревом грядет он, и руслу речному
стать суждено
разоренным гнездом.
Бой барабанный,
вихрь ураганный,
опережая
зло и добро.
А непоседа
Нике-победа
только одно
уронила перо.
Он в барабанные
бьет перепонки,
дробью рассыпав отчаянный страх.
Прыгают палочки в бешеной гонке,
треск деревянный даже в цепях.
Жалобный голос.
Только ли колос —
цеп сокрушает
себя в молотьбе.
В натиске бреда
Нике-победа
первой сломала
крылья себе.
МАРИЯ ЛУИЗА КАШНИЦ
Мария Луиза Кашниц (полное имя: фон Кашниц-Вайнберг; 1901–1974). — В зрелом творчестве поэтессы преобладает антифашистская и пацифистская тематика. Опубликовала в послевоенные годы стихи, написанные во «внутренней эмиграции»: «Пляска смерти» (1946). В «Новых стихах» (1957) и др. отчетливо видна гуманистическая позиция Кашниц. Стихи поэтессы публиковались в журнале «Иностранная литература».
«Когда они поэта хоронили…»[68]Перевод В. Топорова
Когда они поэта хоронили,
На кладбище был фоторепортер,
И снимок напечатали. Мы видим:
Горбатый, чтоб не тесно голове,
И все же тесный гроб, сырую землю
И горсть сырой земли в руке у друга
(В руке, размытой дрожью) — но не бог весть
Кто умер иль, вернее, бог весть кто.
На снимке не хватало бургомистра,
На снимке не хватало профессуры,
Зато хватало жестяных венков
(Кто час кончины в силах приурочить
К цветенью роз?). Священник говорил,
Не по погоде, долго. Дети зябли.
Невидимые, жались в стороне
Две нимфы, семь дриад и саламандра, —
Не то чтоб он их вечно воспевал,
Но им казалось: это их знакомый.
А те, кто плоть и кровь, сморкались — тихо,
Но тщательно — и кутались в меха:
Не простудиться б. Смерть грядет за смертью.
Глядели не на землю — в небеса:
Там туча проплывала, так черна
И так фотогенична, что фотограф
Решил заснять ее — не для печати,
А для себя, на всякий случай. Правда,
На пленке этой тучи не нашлось.
КОШКАПеревод В. Топорова
Кошка о которой пойдет речь сидела на помойке и орала
Ночь напролет две напролет три напролет.
В первый раз он спокойно прошел мимо
Не думая ни о чем и под ор за окном уснул.
Во второй раз он ненадолго задержался
Глядя на орунью попробовал ей улыбнуться.
В третий раз он одним прыжком настиг зверя
Схватил за шкирку назвал «кошкой» не придумав иного имени
И кошка прогостила у него семь дней.
Ее клочковатую шерсть не удавалось ни отмыть ни расчесать.
Вечером по возращении он еле отбивался от ее зубов и когтей.
Ее левое веко нервически подергивалось.
Она раскачивалась на занавесках хозяйничала на антресолях.
В квартире стоял звон гром и треск.
Все цветы приносимые им домой она съедала.
Она сбивала вазы со стола раздирала нераспустившиеся бутоны.
Ночами она бодрствовала у него в изголовье —
Глядела на него горящими глазами.
За неделю его гардины были располосованы
Кухня превратилась в помойку. Он бросил ходить на службу
Бросил читать бросил играть на рояле.
Его левое веко нервически подергивалось.
Он начал скатывать пулю из серебряной фольги
Которую она долго недооценивала. Но на седьмой день
Сделала ловкое обманное движение. Он выстрелил
Серебряной пулей — и промазал. На седьмой день
Она прыгнула к нему на колени заурчала позволила себя погладить
И он подумал: моя взяла.
Он ласкал ее чесал ее завязал ей на шее бантик.
Но тою же ночью она спрыгнула с четвертого этажа
И убежала — недалеко — как раз туда откуда
Он ее взял. Там в загадочном лунном свете
Расцветала помойка. На старом месте
Кошка летала с камня на камень сверкала облезлой шерстью
И орала
ХИРОСИМАПеревод В. Топорова
Сбросивший гибель на Хиросиму
ушел в монастырь бить в колокол.
Сбросивший гибель на Хиросиму
отпихнул ногой табурет, повесился.
Сбросивший гибель на Хиросиму
еженощно сражается с демонами безумия —
с сотнями тысяч демонов безумия,
уничтоженных им, но воскресающих для него.
Все эти слухи недостоверны.
Буквально вчера он попался мне на глаза
в саду на своей пригородной вилле.
За новеньким забором росли ухоженные цветы.
(Правда, не лотос, а розы.) И недостаточно пышные,
чтобы затеряться в их зарослях.
Я рассмотрела
дом, рассмотрела хозяйку в цветастом платье,
маленькую девочку рядом с ней
и мальчика чуть постарше — у него на плечах,
занесшего кнутик над головой отца.
И его самого я хорошенечко рассмотрела!
он стоял на четвереньках в траве,
беззаботно ощерясь улыбкой, ибо фотограф
притаился за забором — недреманное око мира.
ДЖЕНАЦЦАНО[69]Перевод Н. Гребельной
Дженаццано, горный город,
вскарабкавшийся
с ослиным упрямством
по западной крутизне
среди зимнего,
стеклянного
позвякиванья.
Здесь стояла я у колодца.
Здесь я вымыла свою невестину рубашку.
Здесь я вымыла свой саван.
Мое лицо легло белым
в черную воду,
в сквозную прозелень платанов.
А мои руки стали
двумя ледышками
с пятью сосульками на каждой.
И позвякивали.
ПРЕДМЕСТЬЕПеревод Н. Гребельной
Только лишь два дерева
остались от рощи.
Только лишь два ягненка
от большой отары.
Один почернее, другой побелее.
Никто более не видит
на западе
красноватых
зубцов ограды.
Непригодные для жилья дома
остались от городка,
сбежавшего,
куда-то запропавшего,
белого,
со сверкающими стеклами окон,
наполненного
мальчишками,
трещащими,
двухколесными.
Неисчислимыми.
Мальчишки
упрямо укореняются
по всей округе
с почерневшими кипарисами,
комариными прудами,
ложбинами,
полными цветущего дрока.
ВОЛЬФГАНГ ВЕЙРАУХ
Вольфганг Вейраух (публикует стихи и под псевдонимом Йозеф Шерер; род. в 1907 г.). — Установка на формальный версификаторский эксперимент сужает возможности той острой критики капитализма, к которой поэт стремится в своих стихах («Песнь против смерти», 1956). Более непосредственны антифашистские стихи Вейрауха («Конец и начало», 1949; «Мелом на стене», 1950, и др.), в которых обобщен, в частности, и его личный опыт солдата вермахта. На русский язык переводились лишь отдельные стихотворения Вейрауха.
СТУЧИТСЯ ВЕТЕР ОБ ОКНОПеревод И. Грицковой
Стучится ветер об окно,
И на дворе уже темно.
И мы заснем спокойно.
Но вклинится в беспечный сон
Зловещий крик, протяжный стон.
И мы проснемся разом.
И нам почудится беда,
Как в те кровавые года,
Когда мы спать боялись.
Быть может, это неспроста —
Кромешной ночи темнота
Пугает нас, как прежде.
Заплачут дети за окном,
Что умирали день за днем.
И не унять их стоны.
Убиты или сожжены —
Они погибли в дни войны.
И в том повинен Гитлер.
Они восстали из земли
И в нашу комнату вошли,
Обуглены пожаром.
А те, что мерзли в холода
И превратились в груду льда,
Пришли, чтоб отогреться.
И, не успев войти, тотчас
Они гурьбой обступят нас.
И сердце сводит ужас.
И стала комната тесна.
Нам этой ночью не до сна.
И до смерти нам стыдно.
Гуляет ветер средь полей.
Мы укрываем потеплей
Свое дитя родное.
А те, погибшие, потом
От нас пойдут в соседний дом.
А мы погасим лампу.
ГЮНТЕР АЙХПеревод Е. Витковского
Гюнтер Айх (1907–1972). — По преимуществу лирик и радиодраматург, считается создателем поэтического радиотеатра. В годы войны находился во «внутренней эмиграции». В творчестве Айха буржуазно-гуманистические устремления сочетаются с постоянными сомнениями в силах и возможностях человека. Автор книг стихов: «Заброшенные хутора» (1948), «Метро» (1949), «Депеши дождя» (1955), «Избранное» (1960) и др. Стихи Айха в русском переводе печатались с 1960 года.
МГНОВЕНИЕ
Постоянно перед глазами
тополя на Леополъдштрассе,
но всегда стоит осень,
всегда и все заткано пряжей туманного солнца
или же сеткой дождя.
Где ты, даже если ты рядом со мной?
Это вечно: пряжа далеких времен,
прошедших и будущих,
жизнь в аду,
вековечное троглодитово время,
грусть перед колоннами Гелиогабала[70]
и приютом святого Морица.
Серые трущобы и бараки —
начало счастья,
блеклого счастья.
Ответ: пожатье твоей руки,
Архипелаг, цепь островов, наконец — песчаная отмель,
обрывок суши, где можно помечтать
о счастье слиянья.
(Но мы одной крови:
на камнях, возле зарослей сада,
возле стариков на парковых скамьях,
там, где звенит трамвай номер шесть,
где анемоны — в этот миг собирая
воедино
властность слез и влажность губ…)
И это всё
пряжа, что нас сопрягает,
минувшее настоящее,
несостоявшаяся любовь,
редкая листва тополей,
осень в сточных канавах,
предписанная городской управой,
и заполненный вопросник о счастье.
ДНИ СОЕК
Сойка не бросила мне
голубого пера.
Катятся в утреннем сумраке,
словно желуди, крики сойки.
Горькие зерна —
пища на целый день.
В красной листве целый день
долбит она клювом
темную ночь
из веток и диких плодов —
пестрый покров надо мной.
Ее полет — как биение сердца.
Но где она спит
и что ей снится?
Незамеченное, лежит в темноте
возле моего ботинка
голубое перо.
КУСТЫ МАЛИНЫ
Мысли на фоне леса:
на каждой из них — дождевые капли,
на каждой — осень.
Ах, кусты малины твердят о своем,
тебе на ухо шепчут ягоды —
красные — падая в мох.
Твой слух не внимает им.
Мои уста не шепчутся с ними.
Слова не мешают им падать.
Рука об руку с тайными мыслями.
В чаще теряется след.
Луна закрывает глаза — желтая,
вечная.
ОСТАНОВИ МГНОВЕНЬЕ
Останови мгновенье,
где были навалены канаты и доски,
носильщики у хозяина играют в карты,
в доме скорби снова огонь,
и первый смех послышится скоро.
КАРЛ КРОЛОВ
Карл Кролов (род. в 1915 г.). — Известный поэт и переводчик. Наибольшей выразительности добивается в антифашистских и антивоенных стихах, собранных в книги: «Обыск» (1948), «Знаки земли» (1952) и др. В позднем творчестве преобладает пейзажная и философская лирика с элементами социальной критики: «Пейзажи по мне» (1966), «Ничто иное, как жизнь» (1970). При нацизме оставался в Германии.
МУЖИПеревод В. Топорова
Они идут обнажая в здоровом хохоте
белые глыбы клыков и сполоснутых десен красное мясо
с пружинистыми мышцами с чреслами полными похота
забывчиво замолчав о зверье полуночного часа
о верных гиенах всплывающих в венах и в жилах
чьи жадные всхлипы слышны в разоренных могилах
Доверчиво глядя идут исполинские дяди
глаз угли а фиг ли то черны то кари то сини
пока не раздуты Проходят при полном параде
висит автомат на плече Век-иуда висит на осине[71]
уныло качаясь и чуть не кончаясь от скуки
под солнцем любви при змее колыбельной науки
Мир без красоты руготня под стеною казармы
беспамятный дрых по ночам в меблированных дотах
где звезды внизу а вверху полевые жандармы
В вине и в дерьме в мертвецах и в курях в анекдотах
желанья гнездятся Не в силах от них оторваться
жрут пьют убивают и прут богатырские братцы
Под каждой травинкой весны под босыми ступнями пастушек
Гефест-хромоножка Ахиллу который спешит[72]
кует украшает затейливой росписью пушек
щит к битве последней Мир драной резинкой лежит
Война враскорячку любая войнишка и с каждой
дешевой войнючкой поделятся славой и жаждой
Как птицы под их сапогами облитые кровью глубины
Никто не подскажет что смерть непотребна на вкус
что лемехом смерти на две половины полынный
пласт жизни разрезан и время пошло под откос
На предохранителе сердце в стволе не осталось
тревоги топочут как боги на призрачной нашей дороге
Топочут грохочут то смуглые то белокурые
и волосы веют дыханьем чумы на ветру
на мытаре-ветре готовом принять и натурою
и глазки подслепые черными лапами трут
красавцы мерзавцы мужчины в соку И пропорот
от уха до уха их гогот сжигающий ниву и город
СЧАСТЬЯ ДОВОЛЬНО МНОГОПеревод В. Куприянова
Счастья довольно много
Тогда бывает,
Когда тело вдруг невесомо
Парит на ветру,
Плечи, грудь и колени,
И вдруг так воздушно
Встречает другое тело,
В таком же
Легком полете.
Из них творит атмосфера
Одну сплоченную душу.
В кроны растений незримо
Вплетено их очарованье.
Целую вечность можно
Слушать, словно их шепот,
И то, как они друг другу
Дарят взаимно
Свою невесомость.
Счастья всегда прибывает
Чуть-чуть над нашей землей.
Но никому не доводится этого видеть.
ЦИКЛОНПеревод Г. Ратгауза
Сегодня еще мне можно
Услать тебя спать спокойно.
А пока я на улице вечерней
Посмотрю с соседями рядом,
Как всходит месяц.
Медленно будет месяц
На наших глазах меняться,
Потому что циклон уже близко.
Если бы только можно
Не слышать псов озверелых,
Которые близко где-то
Пируют над первым мертвым…
В их голосе слышен хриплый
Металл, который и в наших голосах прозвучит
Завтра,
Когда из окон, как флаги,
Сожженные выглянут лица,
Когда синие строчки воды
Распадутся на красные буквы.
РОБИНЗОНПеревод В. Топорова
Мои руки сами
тянутся за кораблем
цепкими пальцами
я пытаюсь зацепить парус на горизонте
Сперва мне удавалось
ловить таким образом некоторые
самодвижущиеся предметы
например форелей
Но муссон безжалостно
топил мою эскадру
сводил судорогой руки
или же что-нибудь у меня ломалось
компас
руль
с кораблями нужно обращаться нежно
Поэтому я окликал их по имени
каждый раз
по моему собственному
Теперь я с этим покончил и довольствуюсь
обществом нескольких чудищ
нескольких слов
СОНПеревод Н. Гребельной
Пока я сплю,
Пропадает новизна игрушки
В руках ребенка,
Тускнеет ее раскраска,
И — она уже непривлекательна.
Не успеешь и глазом моргнуть.
В дверном косяке
Торчит без дела нож,
Недавно нацеленный мне в грудь.
Да и теперь, поглядывая на него,
Убийцы мечтают о своем.
Спокойное время. Время спячки!
Слышно пульс тех,
Кто надеется остаться невидимками.
Теперь в почете мудрость
Умалчивания.
Теперь растения цветут
Осторожно.
И нет здесь глаз,
Которым все это было бы в диковинку.
ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬПеревод Н. Гребельной
Подорожная пыльная грива,
Как помол корицы, рыжа.
Языки лопухов лениво
Свисают в полдневный жар
И судачат, что в час покоя
Слышу я барабанный треск.
Порвалась субстанция зноя,
Только эха донесся всплеск.
Ветерка зеленая плетка
(Тишина да ореховый прут),
Знай, тебя приласкает кротко
(Словно эльфы кружатся тут),
Как предчувствие близкой прохлады,
Остужающей в чаще зной.
Это в душную дрему сада
Я врываюсь — ветер сквозной.
РЕКВИЕМПеревод С. Залина
Ты нежный лик, из облаков сквозящий,
Когда дневные трубы множат страх,
Блаженный лик, в ночной глуши горящий,
Бесчувственный, похолодевший прах,
Ты тяжесть хрупких плеч, к моим прижатых,
Уста, что шепчут наши имена…
Все сгублено дыханием проклятых,
Очнувшихся от рокового сна,
Все кануло, распалось в темных звуках,
В отравленном круговращенье тел.
Для адских мук — забыть о сладких муках,
На горший променять благой удел?
Сосуд скудельный, скудный сгусток боли!
Ты исцелилась от минувших лет —
И только здесь, в мятущейся юдоли,
Нет исцеленья и забвенья нет!..
Над нами где-то та же, но иная,
Не мучая, не раня, не кляня,
О прошлом и о будущем мечтая,
Ты ожидаешь одного меня!
ГАНС МАГНУС ЭНЦЕНСБЕРГЕРПеревод Л. Гинзбурга
Ганс Магнус Энценсбергер (род. в 1929 г.). — Острая критика фашизма, милитаризма, буржуазной реакции особенно сильно прозвучала в ранних сборниках поэта («Защита волков», 1957, «Язык страны», 1932, «Азбука для незрячих», 1964). Творчество Энценсбергера знакомо советскому читателю по переводам Л. Гинзбурга.
ЗАЧИНЩИК
Нужно нечто такое,
за что можно держаться:
например, колючая проволока.
Нечто святое, высокое —
пускай на ходулях.
Все мы нуждаемся в прочности.
У кого найдутся подпорки?
Или хотя бы — в мозгу з
доровый, незыблемый мир:
скажем, три фунта цемента.
Я признаюсь откровенно:
под моей шевелюрой
мозг никак не твердеет.
Скрыт под шерстью
мой конспиративный аппарат —
ненавистник всего,
что вы объявили святым.
И — точка!
Миллионы нервных клеток —
это ли не государственная измена?
Мне нечего сказать
в свое оправдание.
ЗАЩИТА ВОЛКОВ ОТ ОВЕЦ
Что: прикажете коршуну жрать незабудки?
Шакалу сделаться кроликом?
Или, по-вашему, волк
сам себе добровольно
выдернуть должен клыки?
Чем вам не нравятся правые?
Чем не нравятся левые?
Отчего с таким изумлением
вы, как кретины,
уставились в телевизионный экран!
Ах, вы узрели неправду
в очередной передаче!
Но кто же тогда нашивает
на генеральские брюки
кровавые ленты лампасов?
Кто преподносит барышнику
жертвенного каплуна?
Кто, заходясь от гордости,
украшает свое урчащее брюхо,
уютно урчащий пупок
крестом с дубовыми листьями?
Кто берет чаевые —
извечные тридцать сребреников
(по курсу западной марки)
за сокрытье злодейства?!
В нынешнем мире
воров меньше, чем обворованных.
Кто рукоплещет взломщикам?
Кто возводит убийц в почетные граждане?
Кто исступленно жаждет,
чтобы его околпачили
и обобрали, как следует?
Вот вам зеркало: гляньте,
узнайте самих себя,
робких,
страшащихся грубой суровости правды,
неумолимости знанья,
передоверивших право на бессмертную мысль
стае волков!
Вденьте в ноздрю кольцо —
вот для вас лучшее украшенье!
Нет такой глупости,
которую вы бы не слопали,
самый дешевый обман
способен вас тут же утешить,
самое мерзкое рабство
примете вы за свободу.
Жабоподобные овцы,
как вы друг с другом грызетесь,
как вы друг друга морочите!
Братство царит средь волков,
в крепко сколоченных стаях.
Слава разбойникам!
Вы же,
когда вас хотят изнасиловать,
лениво ложитесь
на постель послушания.
Скуля,
вы по-прежнему лжете:
вам нравится быть растерзанными.
Нет, вы не измените мир.
О ТРУДНОСТЯХ ПЕРЕВОСПИТАНИЯ
Воистину великолепны
великие замыслы:
рай на земле,
всеобщее братство,
перманентная ломка…
Все это было б вполне достижимо,
если б не люди.
Люди только мешают:
путаются под ногами,
вечно чего-то хотят.
От них одни неприятности.
Надо идти на штурм — освобождать
человечество,
а они идут к парикмахеру.
Сегодня на карту поставлено
все наше будущее,
а они говорят:
недурно бы выпить пива!
Вместо того чтоб бороться
за правое дело,
они ведут борьбу
с эпидемией гриппа,
со спазмами,
с корью!
В час, когда решаются всемирные судьбы,
им нужен почтовый ящик
или постель для любви.
В канун золотого века
они стирают пеленки,
варят суп…
Чем они только не заняты?
Бренчат на гитарах,
режутся в скат,
гладят кошек,
нянчат детей.
Ну, скажите,
можно ли с ними построить
могучее государство?
Все рассыпается в прах!
Обыватели,
ходячие пережитки прошлого,
скопище жалких посредственностей,
лишенное мысли!
Как с ними поступить?
Ведь нельзя же их всех уничтожить!
Нельзя же их уговаривать целыми днями!
Если бы не они,
если б не люди,
какая настала бы жизнь!
Если бы не они,
как бы нам было легко,
как бы все было просто!..
Если бы не было их,
о, тогда бы,
тогда…
Тогда бы и я не мешал вам своими стихами!
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
Изношенная, в старой кожаной шкуре,
книжка.
Стершиеся следы…
Роберто Моретти, Сант-Яго…
Телефоны, которые давно уже не откликаются
или отвечает химчистка…
Клодина Авиллон из Клермон-Феррана…
Исчезнувшие минуты,
имена, записанные наспех в вестибюлях отелей,
на вокзальных перронах, на конгрессах.
Ольга Диц, Гюнценхаузен…
Адресаты, выбывшие неизвестно куда.
Абоненты, отключенные от коммутаторов.
Разве я бывал когда-нибудь в Клермон-Ферране?
Кто это — Ольга, Роберто, Клодина?
Любовь, хлеб, разговор,
ночь, обещание,
которое никто не сдержал.
Случай, со своими причудами,
со своими мертвыми ликами
и слепыми именами.
Так и мое имя,
мой полустершийся след,
останется в чьих-то других книжках.
Кто это?
Я,
вычеркивающий свое имя
из ваших книжек.