без любви… не друзья, не враги.
Я запомнил все эти мгновенья
и забыть их уже не смогу.
Что в них было – минута забвенья
или нежности миг на бегу?…
Я надеюсь – судьба мне поможет,
уповаю на время и жду.
А в руках не натянуты вожжи…
против ветра… по тонкому льду.
«Есть ли у города прошлое?…»
Есть ли у города прошлое?
В памяти звёзд и людей,
в радуге светлых дождей,
горечи сладкой непрошеной.
Город у каждого свой —
детства, пронзительной юности,
и в отцветающей зрелости —
кажется – вечно живой…
…А на холмах, серебристые,
прошлого тени стоят,
их невесомый наряд
гладят лучи золотистые…
Город у каждого свой —
в вечном пространстве и времени,
испепеляющем пламени…
и с прошлогодней листвой.
Затупятся сабли в ножнах…
Чернее не будет мрака,
светлее не будет света.
А мне бы уехать в Краков —
догнать белизну рассвета.
Отбросить тоску заката.
Поверить, что всё возможно,
что в звуках всего стаккато
затупятся сабли в ножнах.
И люди поймут друг друга,
а небо вздохнёт протяжно.
Исчезнут обиды, ругань,
что, может, не слишком важно.
Не слишком тревожно, может,
что песни звучат пустые…
Могли бы пронять до дрожи…
слова – чересчур простые.
Дела, не поймёшь какие…
И мелкие все настолько,
что лучше уехать в Киев —
помочь, или свистнуть только.
«Люблю собак бездомных…»
Люблю собак бездомных.
…Их мудрые глаза,
в которых свет фантомный
уходит в небеса.
Посмотрят, и невольно
уступишь в чём-то им.
Уходишь, недовольный,
… чужим или своим.
Они всегда в засаде —
лежат или бегут.
Свирепые – в блокаде —
жесток их скорый суд!
…Запомнят скомороха,
хвостом махнут слегка…
И если станет плохо,
придут издалека!
Увидишь свет фантомный,
умоешься слезой…
И станешь ты… бездомный,
безгрешный и святой.
Под хороводы звёзд
…Губная гармошка,
помадная крошка,
аккорды гитары
в гостинице старой,
а ночь – как попало —
под запах фиалок…
Под звёзд хороводы
гудят пароходы,
цикады – в ударе,
что можно, раздали,
на шёлковом море
рубинами – зори…
Надежды немного,
Луна… и дорога,
где миг наслажденья
волна разбивает,
а много его…
никогда не бывает.
За облаками
Заря – в полнеба,
блестит дорога…
Я где-то не был,
не всё потрогал.
не всё увидел,
Не всё услышал…
Я не в обиде,
я – выше… выше.
Над тополями
судьбу – руками:
за журавлями,
за облаками!..
На солнце рыжем
пеку ковриги,
я – то в Париже,
то в Домском… в Риге,
где фуги Баха
орган тревожит
(не зная страха,
творил, быть может).
…Залез на крыши
златых чертогов
и вновь услышал —
зовёт дорога!..
«Летели снаряды…»Из цикла «Война»
Летели снаряды…
не часто, но густо,
туда, где на грядах
сажали капусту.
…Сияли мундиры,
награды пестрели —
за то, что в квартире
ребёнок застрелен.
За то, что старуха
в окне голосила…
…Какая вас муха,
бойцы,
укусила?…
…А рядом, на море,
кораблик из пены,
не выдержав горя,
вскрывал себе вены.
Искрами
Марине Цветаевой посвящается
…И в Белльвю виноградники —
золотисто-зелёные.
Только дни безотрадные
и толпа обозлённая.
…Постижение разума
на скамье пережитого,
от «трёхпрудного» – разово,
до «тарусского» – скрытого.
Это исповедь времени —
глубина междустрочия,
постулатами древними —
рубежи многоточия.
…Боже… что же я делаю? —
тихий возглас отчаянья…
– Да… аресты умелые,
чехарда не случайная…
…А в Елабуге жизнь
была жуткая, быстрая.
На двенадцатый день
…осыпалась… искрами.
«А за последним поворотом…»
– А за последним поворотом —
море!
Так неожиданно…
безумно рад!
И кошка синевеет
на заборе,
и синий-синий
чёрный виноград!
Там на песок летят
лучи и брызги!
И в унисон:
прибой, галдёж и смех…
Шлепок волны —
солёный праздник жизни.
Позвольте,
ваши валенки и мех!
Край мой родной, ни на что не похожий…
Тихая улица, редкий прохожий…
ставни прогон теребят…
Край мой родной, ни на что не похожий,
мне не увидеть тебя.
…Шли чередою казачьи станицы
ветер, ковыль по степи…
Моря Азовского волны-ресницы,
лодка на гребне скрипит…
…Горно-Ульбинка, казахские песни,
моря Балтийского сон…
Край мой любимый, напомни, воскресни!
…Катится дней колесо.
Воздух запомнился Чёрного моря —
терпкий солёный настой…
детства мираж на руках у прибоя,
солнечный луч золотой…
Грустный, седой, может, даже – раб божий —
как не похож на меня!
Где ты, мой край – одинокий прохожий?
Я уже всё разменял…
«Я Любовь искал страстно, но усталой зарницей…»
Я Любовь искал страстно, но усталой зарницей
мне подсказано было – не судьба… не судьба.
Чёрной тенью зловещей и загадочной птицы
Ты однажды мелькнула, превратила в раба.
И, как преданный рыцарь, полупьяный сапожник
обречённо, покорно свою кожу сдирал…
Это делал не я… разве это возможно?
Жизнь… пока меня терпит – Я, другой, умирал.
…Тот, иной, одинокий и покинутый всеми,
не надеялся выжить и сурово молчал…
Как ему помогал я!.. Прочно когти засели
этой птицы ужасной под рукой палача.
Невозможно и больно жить в тоске и печали.
До последнего вздоха тихо дождь моросил…
Я стоял над могилой… только трубы звучали,
те небесные трубы, что услышать – нет сил.
«Огонь зажёгся на холсте…»
Огонь зажёгся на холсте,
летели искры!
Звенели краски в темноте
двойным регистром…
Стоял маэстро под огнём,
непобеждённый.
Таинственный огонь был в нём,
душой рождённый!
И тот, кто созерцал потом
его творенья,
охвачен был святым огнём
его гореньем!
И каждый думал, что ещё
не жил. Казалось,
что адским пламенем крещён —
огнём врезалось!..
…Позволил мастер отдохнуть
и осмотреться.
И люди выбрали свой путь…
сквозь призму детства.
Крепдешиновые шали
…А это даже не увидишь среди чудес —
да что там град великий Китеж —
осенний лес!..
И побежали, зажурчали ручьи грехов.
Ах, «крепдешиновые шали»…
и был готов!..
Дорожка лунная и звёзды сияют вновь.
Туда уже вернуться поздно, прощай, любовь!
Мелькают годы, их, пожалуй, и не догнать.
Я провожал, ты провожала…
что вспоминать!..
Лес
Мимо пышных кустов и причудливых елей,
я иду по тропинке, иду просто так.
Отовсюду слышны соловьиные трели,
И легко на душе, и не давит рюкзак.
Там волшебною песней неясного рая
фея встретит, поманит, игриво зовёт.
А тропинка петляет, лукаво играя,
то кидается в ноги, то вновь пропадёт.
Здесь и думы всегда потаённые светлые,
сквозь листву проникая, приходят ко мне.
Где же вы потерялись, такие заветные?
Опущу их в рюкзак, отлежаться на дне.
За деревьями скрылась тропинка лесная.
Ухожу, просветлённый, очищенный вновь.
Возвращаясь домой, я себе подыграю
на свирели из детства под знаком «любовь»…
«Она молилась у окна…»
Она молилась у окна.
Свеча горела.
…Вокруг звенела тишина.
Немело тело.
И перед Вечностью поник
порыв напрасный…
Лишь Свет небес и лунный Лик,
простой и ясный.