Не успел я закончить эту книгу, как ко мне явился Лоран, старший сын Пьера Бише, только что вернувшийся из Центральной Африки. Он весь сиял от радости. — Если ты еще не в курсе, — объявил он мне, — то знай: мы с Пьером Люете были в двух метрах от озера Ньира! Запросто! Нам крупно повезло, — продолжал Лоран. — Дирекция национальных парков выдает теперь разрешения в крайних случаях, потому что мы оставили в кратере поручни и лестницы и туристы лазали туда сотнями. Кстати, маршрут так исхожен и расчищен, что по нему и корову стащить можно! Во-вторых, нам удалось легко дойти до самого берега озера. В это даже трудно сейчас поверить!
— Неужели уровень так высок? — удивился я.
— Да нет, озеро на прежней глубине — метров сорок — пятьдесят. Но с южной стороны обрушилась большая часть стенки, и получилось что-то вроде лестницы, ведущей к осыпи, а затем ровному участку в двух метрах над лавой. Остается просто пры¬гать с глыбы на глыбу. Провалы глубокие, но в ширину не больше двух метров. Озеро превратилось в полумесяц и занимает более половины окружности колодца. Остальная площадь покрыта твердым панцирем, а в середине находится большой круглый остров. Вершина его доходит до уровня верхней платформы. Забраться на него мы не смогли: он похож на гору сильно нагретых тарелок.
Позже я узнал, что в июле 1974 года весь столб магмы поднимался на глазах у туристов, бывших на вершинном гребне. «Лава два раза выплескивалась на террасу, — добавил Лоран. — На ней остались две тонкие базальтовые корки местами с двухметровыми пузырями, хрупкими, как стекло».
Когда магма отхлынула, затвердевшая центральная часть осталась на достигнутой подъемом отметке. По мере понижения уровня озера эта часть превращалась в башню с отвесными стенами. К сожалению, ни один достойный доверия наблюдатель не присутствовал при подъеме озера. Похоже, что жидкая часть магматического столба имеет кольцевую форму, по крайней мере на последних 100 или 200 метрах. «Остров» — твердая цилиндрическая пробка — должен на определенной глубине опираться на жесткую магму. Когда магма опускается, остров погружается вслед за ней. Кольцевое озеро мы уже видели в июне 1972 года, когда жидкая лава была скрыта под коркой, да и раньше об этом догадывались. Обычно же на поверхности видна только часть расплава, а остальное спрятано под панцирем, пробиваемым эруптивными жерлами, через которые иногда можно рассмотреть огненную реку.
От Лорана Бише я узнал, что при нем озеро ни разу не выходило из берегов, но что колебания уровня продолжались, хотя и в меньшей степени, чем в 1958–1959 годах: максимум на 1,5 метра. Лоран наблюдал также небольшие фонтаны; они появлялись на середине озера и передвигались вместе с течением. На мой взгляд, это могут быть крупные куски жидкой и богатой газами магмы, поднявшиеся прямо из глубины. Подойдя к поверхности, они начинают выделять газы. Отсюда — кипение и пузыри.
…Таковы последние вести о Ньирагонго. Какие редчайшие возможности подлинно ценных наблюдений открывает эта гора! Как много она могла бы нам сообщить! Увы, сегодня организация непрерывного изучения вулканов Вирунги, в особенности Ньирагонго, и создание открытой для всех ученых мира обсерватории являются чистейшей грезой. Я желаю народам Заира добиться мира и счастья. Тогда Ньирагонго перестанет быть вулканом, запретным для науки.
25 лет на вулканах мира
На вулканах Аляски
Освоение профессии
Центральная Африка
Мне было почти 34 года, и за плечами — довольно бурная жизнь, в которую занятия боевым боксом и одиночные альпинистские восхождения внесли столько же острых ощущений, сколько эпизоды войны и подполья 1940–1945 годов, когда случилось событие, поразившее меня в самое сердце. Оно открыло тогдашнему романтически настроенному геологу-изыскателю его подлинное призвание вулканолога. Я имею в виду боковое извержение крупного щитового вулкана Ньямлагира, расположенного в Центральной Африке в районе озера Киву. Произошло это 1 марта 1948 года.
Я знал тогда о вулканах лишь то, что писалось в учебниках, то есть почти ничего. Пятимесячное извержение Ньямлагиры стало моей начальной школой. Там я обнаружил, что эффузивные извержения, при которых лава подчас струится, как вода, сопровождаются — вопреки утверждениям учебников — локальными вспышками. Эти вспышки, правда, не идут в сравнение с колоссальными взрывами эксплозивных извержений, но весьма опасны для того, кто вздумает совать нос в разъяренную пасть вулкана. Совать нос в данном случае не было метафорой; будучи полным профаном, вооруженным вместо инструментов одним любопытством, я решил не только посмотреть, но и понюхать вулкан. Нос — удивительно тонкий портативный прибор, которым наделила нас природа. С его помощью я надеялся уловить присутствие двуокиси серы, соляной кислоты или сероводорода по характерному запаху тухлых яиц. В результате интенсивного обследования, напоминавшего скорее работу собаки-ищейки, нежели ученого-исследователя, многообещающая карьера геолога едва-едва не закончилась там же, у южного подножия Ньямлагиры. Спустившись за образцами кристаллов серы в один из побочных кратеров, зиявших в остывавшей лаве, я был внезапно, повержен в беспамятство скопившимся на дне газом. Не окажись двое моих случайных спутников споры на руку и достаточно сильны, чтобы вытянуть меня из передряги, я бы не смог советовать посетителям вулканов остерегаться впадин, пещер и гротов в полях базальтовой лавы. Ведь именно там может оказаться скопление двуокиси углерода — бесцветного газа тяжелее воздуха. А он разит наповал.
Происшествие в Африке позволило мне вырваться из рутины чиновничьей службы и столкнуться с трудностями, в числе коих спуски в кратеры были отнюдь не самыми тяжкими. Я научился иметь врагов и даже ценить этот факт; еще более, чем в войну, я понял, что молчаливое (или крикливое) большинство не столь уж отважно; одновременно я постиг бесценность подлинной дружбы.
Я прочел о вулканах все, что удалось достать, и меня охватило жгучее желание непременно посмотреть самому, узнать и пощупать наяву самых знаменитых представителей вулканического семейства: Везувий, Этну, Стромболи, Кракатау, Фудзияму, Мерапи, Косегуину, Килауэа, Катмай, Сакурадзияму, Попокатепетль, Момотомбо, Геклу… Сколько еще! Я начал с наименее удаленных.
Италия
Самый знаменитый в мире вулкан — Везувий погружен в глубокую спячку после последнего извержения в 1944 году. Свою славу он заслужил многими «подвигами» в прошлом. Все знают, какую катастрофу произвело его неожиданное пробуждение после многовекового сна. в 79 году новой эры, когда десятиметровый слой пепла засыпал город Помпеи, а поток грязи затопил Геркуланум и Стабию.
То спящий, то вступающий в длительные фазы извержения Везувий располагался в центре средиземноморской цивилизации, по соседству с красавицей столицей тогдашнего Неаполитанского королевства. Без всякого риска и особых усилий желающие могли ездить любоваться игрой лавы и высоченными «пиниями дыма» — загадочными столбами газа и пепла, то сверкающими белизной водяного пара, то темно-серыми, черными или ржавыми от вулканической пыли. Описанный «естествоиспытателями» (учеными-исследователями) и «путешественниками» (туристами, выгодно отличающимися от нынешних) вулкан приобрел всемирную известность. Репутация его еще более укрепилась благодаря десятку мощных извержений в XVII–XX веках; некоторые из них оказались разрушительными и даже гибельными для местных жителей.
В десяти часах морем к югу от Везувия находится Стромболи, самый постоянно действующий вулкан: не известно, чтобы он «отдыхал» с начала человеческой истории, то есть применительно к этому району мира последние 3 тысячи лет. Его огненная пасть постоянно изрыгает, к восхищению зрителей, струи бомб и шлака, но его мнимая пунктуальность (взрыв каждые 20 минут) — из разряда того вздора, что молва и учебники пережевывают уже больше века. За последние 25 лет я провел там достаточно времени, чтобы утверждать: интервалы между выбросами из обоих жерл колеблются от нескольких секунд до нескольких часов. Фейерверк взлетает на высоту до 300 метров, редко выше.
Нынешний кратер можно без риска рассматривать с уступа самого первого вулкана. Северный бок этого «палео-Стромболи» был разворочен гигантским взрывом, и в открывшейся пропасти на высоте 700 метров поместился образованный шлаковыми выбросами откос, называющийся Шара-дель-Фуоко. С бельведера, созданного из массы старого, потухшего вулкана, иногда можно спуститься в абсиду, на краю которой эруптивные отверстия следуют одно за другим на протяжении сотни метров вдоль глубочайшей трещины.
Приблизиться к жерлам и бросить в них нескромный взгляд стало с первого же посещения непременной целью всех моих приездов. Разумеется, подбираться к воронкам следует только тогда, когда их взрывная деятельность стихает, а у вас имеется защитное снаряжение и опыт пребывания в подобных местах; в противном случае риск очевиден, как это подтвердила недавно гибель одного юноши, убитого вулканической бомбой. Поскольку сейчас корыстные и слабо подготовленные гиды, пользуясь наивностью туристов, предлагают им взобраться на Стромболи и Этну, а любопытные все чаще забредают в опасную зону, я обязан предупредить их: «Берегитесь!» Необходимо знать, что это предприятие по плечу лишь физически и психологически подготовленному специалисту. Здесь то же самое, что в горах: как не устает повторять отличный проводник Гастон Ребюффа, риск ради удовольствия противен самому духу альпинизма. Иными словами, бороться надо с трудностями, но не с опасностью. Кстати, эта аксиома годна для любых занятий, от езды на мотоцикле до вождения автомобиля, а не только для осмотра действующих кратеров.
В 1949–1963 годах Стромболи был одним из наших излюбленных объектов. Постоянная активность и относительная доступность жерл, равно как и малая удаленность от Парижа, сделали этот вулкан на Липарских островах прекрасной лабораторией. Где еще можно вволю наблюдать извержения и пытаться делать замеры его параметров? Поначалу нам приходилось довольствоваться наблюдениями «естествоиспытательского» типа. Измерения с помощью примитивной аппаратуры, что мне удавалось раздобыть, в лучшем случае были малоценными: приблизительная высота выбросов, количество активных жерл, качественный состав того или иного газа, определяемые оптическим пирометром температуры. Данные волей-неволей получались отрывочные, сравнивать их было не с чем, а значит, они не поддавались ни коррекции, ни истолкованию. Между тем только сопоставление различных переменных может привести к раскрытию законов, определяющих такое сложное явление, как вулканическое извержение.
Мало-помалу наши возможности увеличивались. Друзья энтузиасты, столь же компетентные, сколь и бескорыстные (а в то время это было большой редкостью в университетских кругах!), сопровождали меня в восхождениях, помогая своими знаниями и инструментами. У Эли Петершмидта были сейсмографы, у Армана Дельсемма — полевой спектрограф, у Жака Лабейри — оборудование для отбора газовых проб, у Франко Тонани и Ивана Эльскенса — специальная химическая аппаратура для анализа эруптивных газов… Именно на малом северо-восточном жерле Стромболи, появившемся в 1963 году, нам удалось с Эльскенсом и Тонани произвести на месте несколько замеров пропорций углекислого газа и водяного пара в газах. Продолжительностью в несколько минут с интервалами в двадцать секунд эти замеры позволили нам доказать первоначальное предположение о том, что состав эруптивных газов меняется быстро и в значительных пределах. Мы обнаружили, что действительность шла дальше наших умозаключений — некоторые значения за считанные секунды поднимались от 2 до 40 процентов, а то и выше!
Эта памятная для нас серия замеров была внезапно прервана сильнейшим выбросом. Мы сидели на корточках вокруг отдушины. До того нас уже несколько раз осыпало раскаленными угольками, но шлемы из стекловолокна неплохо защищали от этого дождя. На сей раз более крупные и тяжелые куски лавы жестко застучали по каскам, а один из них, упав на ногу Тонани, поджег каучуковую подметку его альпинистского ботинка. Единственный раз за полдюжину лет я увидел Тонани в панике… Нельзя сказать, что опасность была серьезнее, чем обычно, но какой-то психологический шок в мгновение обратил его в панический ужас. Я долго считал, что именно с этого пережитого сильного волнения он начал постепенно охладевать к нашим исследованиям, а через несколько лет перестал составлять нам компанию. Но восемью годами позже Тонани написал мне, что основной причиной его отхода от нашего дела были два моих недостатка: дуализм и неумение прощать ошибки…
«Чудак» Эльскенс последовал за Тонани в вулканологическую отставку точно так же, как он ходил за ним к кратерам. Это печально сказалось на нашей программе, державшейся тогда (в общей сложности двадцать лет) лишь на энтузиазме, доброй воле и сером веществе. Серого вещества Тонани и Эльскенса нам с тех пор заметно не хватало…
Во время первого восхождения на Стромболи, в 1949 году, моим спутником был Эдгар Пиччьотто, специалист по ядерной геологии. Вооружившись счетчиками Гейгера, мы безуспешно пытались замерить радиоактивность лав и вулканических газов. Совершенно не обстрелянные и с плохоньким оборудованием, мы не добыли никаких интересных данных. Зато воочию наблюдали, как образуются столь характерные лавовые туннели (самые известные из них — туннели Лансароте на Канарских островах).
Начинается все с лавового потока. По мере продвижения поверхность его охлаждается, и вскоре он исчезает под твердой коркой, образующейся раньше или позже в зависимости от температуры, скорости течения и объема лавы. Расстояние может равняться каким-то метрам от места выхода лавы, но может измеряться и километрами. Лава продолжает течь под затвердевшей коркой, тем более что теперь она защищена теплоизолирующей броней. Затем приток лавы начинает уменьшаться, уровень потока понижается, между ним и панцирем образуется зазор, увеличивающийся по мере иссякания источника. Когда извержение заканчивается, лишь тоненький ручеек бежит по дну еще раскаленного туннеля. Процесс завершается спустя несколько дней или недель в зависимости от толщины и состояния свода туннеля — он часто обваливается, и именно через одно из таких «окон» мы раскрыли на Стромболи тайну зарождения туннелей. На окончательное охлаждение уходит несколько лет: через два года после того, как они сформировались на наших глазах при извержении Этны в 1971 году, некоторые из туннелей местами были еще настолько горячие, что, несмотря на гулявшие по ним мощные воздушные потоки, находиться в них было практически невозможно.
От Индонезии до Японии: кругосветное путешествие по вулканам
С 1949 по 1953 год, несмотря на острое желание познакомиться с другими вулканами, мне пришлось из-за нехватки средств довольствоваться сицилийскими знакомыми — Этной и Стромболи. Они великолепны, их постоянная активность необычна и в высшей степени поучительна, пресытиться ими невозможно, но с ними одними до полного счастья было далеко. Правда, в 1951–1952 годах я надеялся попасть на остров Ганиш, в южной части Красного моря. Архипелаг этот покорил
меня своей красотой, когда я проплывал мимо него, впервые возвращаясь из Африки. Проблески надежды появились, когда капитан Кусто предложил мне участвовать в первой экспедиции «Калипсо» в качестве геолога и вулканолога. Увы, мы спустились на юг лишь до кораллового архипелага Фарасан и, следовательно, не видели ни единого вулкана… Зато первостатейные специалисты обучили меня пользоваться аквалангом, и я плавал в самой прозрачной в мире воде, любуясь изумительной игрой красок и форм у рифов Красного моря. Это компенсировало мое разочарование как вулканолога, тем более что Кусто по моей просьбе дважды прошел поперек Красного моря и мы с помощью эхолота изучили рельеф дна. Там я обнаружил, что бороздящие земную поверхность рифты отличаются узкой и глубокой осевой траншеей, а не широким горизонтальным дном, как полагали раньше. В Красном море разлом земной коры достигает 2200 метров в глубину.
Полученные сведения имели немалое значение для познания структуры планеты. Но пятнадцатью годами позже американские океанографы сделали на том же самом месте открытие первостепенной экономической важности: в продолговатых ложбинах, расходящихся в разных направлениях по дну желоба, как оказалось, накапливаются концентрированные горячие растворы солей металлов; плотность их так велика, что даже температура (около 50 °C) не позволяет им подняться. Прояви французские океанологи больше научной строгости и настойчивости, это открытие принадлежало бы нашей стране.
В 1953 году мы вторично спустились в кратер Ньирагонго. По причинам скорее административным, нежели техническим, лавовое озеро оставалось недоступным. Я прошел по линии Большого рифта от Танганьики (сегодняшней Танзании) до эфиопско-кенийской границы, осмотрел Килиманджаро, Меру, Ленгаи, Лонгонот, Мененгаи и, совершив изнурительный переход, достиг вулкана Телеки на южном берегу озера Рудольф [2].
В 1954–1955 годах все те же Стромболи, Вулькано и Этна помогали мне в освоении вулканологии. Если бы я мог знать, что наш маршрут подъема по Большому Сицилийскому массиву за двенадцать лет будет изуродован туристской «цивилизацией», то запомнил бы его красоты надолго. Увы, претенциозные «загородные дома» катанийских буржуа, нагромождения бетона, пластика и мусора не оставили ныне места для природы.
В свое время туда добирались пешком от дороги на высоте 1900 метров, что значительно препятствовало вторжению туристов. Но в 1956 году моему изумленному взору открылся ад массового туризма: нескончаемые безликие орды, следующие на автобусах, поездах, теплоходах и пешком по выбранным их гидами маршрутам… Вооруженные фотоаппаратами богатые граждане из Западной Европы, с Ближнего Востока, из Японии и Америки штурмуют Флоренцию и Сан-Джиминьяно, все «Ривьеры» и окружающие Нотр-Дам кварталы, пик Миди и южный склон Этны. Сомкнутыми рядами они карабкаются к кратерам Везувия, Стромболи, Килауэа или Гунунгбатура…
1956 год стал для меня годом осуществленной мечты — первого кругосветного путешествия по вулканам. Наконец-то я смог познакомиться с некоторыми выдающимися представителями вулканического семейства. В ходе этой восьмимесячной поездки я побывал в Индонезии, на Филиппинах, в Японии, на Гавайях и в Латинской Америке. Знаменитости не порадовали меня извержениями. Я видел Кракатау — остров 800-метровой высоты в Зондском проливе, почти уничтоженный в 1883 году невероятной силы взрывом, погубившим на побережье Явы и Суматры около 36 тысяч человек. От горы осталось три островка, и в 20-х годах в середине этой кальдеры родился новый вулкан. Кракатау явился мне во всем великолепии, но поведением он совершенно не оправдывал свою мрачную репутацию…
Салак, Геде, Танкубан-Праху, Папандаян, Гунтур, Галунгунг, Тьеримай, Сламет, Диенг, Сундоро, Сумбинг, Мербабу, Мерапи, Лаву, Келут, Семеру, Раунг, Иджен, Батур, Агунг, Ринджани, Тамбора — все эти вулканы, а среди них есть и известные смертоносной яростью своих пробуждений, были погружены в более или менее глубокий сон. Правда, в кратере грозного Мерапи («Огненное Место») вырастал лавовый купол, но проследить без инструментов за подъемом чрезвычайно вязкой массы всего на несколько миллиметров в день было нельзя. К тому же расплав можно было рассмотреть только в какой-нибудь достаточно глубокой трещине, так как, достигнув поверхности, он моментально застывал. Я уже был знаком с текучестью базальтовых лав, сохраняющих начальную температуру иногда в километре от источника, поскольку из-за скорости изливания долго не образуется корка. Хотя внешняя неподвижность и окаменелость андезита Мерапи разочаровывали, я с наслаждением забрался по столь взрывоопасному материалу, среди едких и обжигающих испарений фумарол на самую верхушку купола. Это забавляло своей парадоксальностью: в кратер обычно спускаются, а здесь приходилось на него взбираться (точнее, на то, что его заполняло и даже переполняло)…
Спусками я занимался в восточной части Явы, где мое внимание привлек считавшийся недоступным кратер Бромо. На местном наречии бромо означает «огонь» — названием вулкан обязан своей постоянной активности. Последняя весьма своеобразна: газы вырываются из зияющего в глубине воронки колодца и поднимаются к небу плотными крутящимися клубами. Временами вулканический пепел и лапилли окрашивают их в коричневые и серые тона; когда примесей нет, на солнце ослепительно сверкают мириады микроскопических капель водяного пара. Окрестное население особенно почитает этот вулкан, и каждый год на окружающей его равнине совершаются пришедшие из глубины веков религиозные обряды. Волшебное действо заканчивается жертвоприношением: овец и коз сталкивают по крутому коническому склону, и, пролетев по нему метров двести, они исчезают в разверстой пасти колодца.
На Филиппинах ни Тааль, погубивший тысячи человек в 1911 году и «отличившийся» еще раз в 1965 году, ни Майон, известный своим совершенным конусом, ни суровый Хибок-хибок не удостоили меня даже скромным извержением… Зато на Сакурадзиме в Японии мы присутствовали на новом для нас вулканическом представлении. Сакурадзима заявил о себе в 1914 году, когда мощный взрыв завалил пеплом город Кагосиму. Его андезитовые лавы довольно вязки и богаты газом, что вызывает иногда опасные взрывы; вулкан еще дважды сеял смерть — в 1946 и 1955 годах.
На сей раз ни одного лавового потока обнаружено не было, извержение сопровождалось исключительно нерегулярными взрывами — от 50 до 100 в день. Подход к кратеру был запрещен, о чем сообщали надписи на щитах у ведущих наверх дорог и тропинок. Но мы не знали японского и прошли мимо, не обратив внимания на предупреждение переводчика. За три часа мы достигли вершины на высоте около 1100 метров, где выстроились в ряд три кратера диаметром более 500 метров каждый. Северный и средний были засыпаны и полностью бездействовали, а Минами-Даке («Южная Вершина») с отвесными стенками глубиной 200 метров притворялся спящим. Валявшиеся на его краю многотонные глыбы породы показывали силу отдельных взрывов, но траектории снарядов в последние дни не были направлены в сторону выбранного нами места, и их мощность казалась относительно небольшой.
Первый взрыв застал нас врасплох… Ничто не предвещало его в безмолвии, сгущенном серым пеплом, устилавшим дно кратера. Взрыв поразил нас своей парадоксальной бесшумностью, глыбы как бы взлетали на верхушку столбов пыли абсолютно беззвучно. Это усиливало впечатление от картины. Мне думается, что раскаты, которыми должен был сопровождаться взрыв поглотил многометровый слой пепла, накопившегося над питающим каналом.
Бомбы обрушивались на ковер из вулканической пыли, выбивая из него густые тучи. Целая армия расширяющихся вихрей взмывала вверх, быстро заполняя кратер объемом 5–6 миллионов кубических метров, и только стук падающих в мягкую толщу пепла бомб нарушал тишину своим приглушенным стаккато Грандиозное зрелище ужасало своим внешним спокойствием.
Все последующие взрывы походили на первый. Ни один снаряд не упал на нашей стороне, и нам потребовалось некоторое усилие, чтобы оторваться от этого волшебного спектакля. В паузах пышного представления, дававшегося подземными силами мы переносили взгляды на темно-синюю гладь моря, лежавшем ста метрами ниже, и на город Кагосиму по ту сторону бухты Тогда он состоял в основном из традиционных деревянных домов — уютный город на краю рисовых полей, еще без бетонных небоскребов…
Спуск вышел драматичным из-за Пьера Бише. Он решил сократить путь, пройдя по верхнему склону горы, и выйти к дороге, не пересекая северный кратер. Скоро он потерял ориентиры запутался в кошмарном лабиринте глубоких оврагов, разделенных гребнями, тесно уставленными деревцами. Все вокруг был скрыто под вулканическим пеплом, мелкой серой пылью, налипшей на ветвях и толстым слоем лежавшей на земле. Бише увяз в ней, невольно стряхивая ее с каждой задетой ветки; пробивась сквозь джунгли, он раскачивал деревья, и пыль сыпалась ему на голову и плечи; чем медленнее он шел, тем быстрее росло в нем опасение навечно застрять в этом аду. Поскольку никто не отзывался, он давно уже перестал звать на помощь, то и дело проваливаясь в овраги и сражаясь с дьявольским садом из пыли. После бесконечно долгих часов ходьбы он услышал наконец мои крики: я продолжализдавать их, потеряв всякую надежду на отклик и совершенно охрипнув. Тут он испытал новые муки: узкие, усыпанные пылью коридоры отражали или поглощали звуки, и это мешало Бише определить правильное направление.
Лишь незадолго до наступления ночи мы наконец достигли подножия горы, где двое полицейских чрезвычайно вежливо встретили нас и препроводили в участок: мы нарушили запрет на подъем в момент вулканической активности…
От Японии до Чили
Активный кратер Асо расположен в одной из самых больших кальдер мира (24х18 километров). Она образовалась 20–25 тысяч лет назад после чудовищного извержения, во время которого за считанные дни излилось на поверхность несколько сот миллиардов кубических метров лавы, после чего вулканическая гора провалилась в опорожнившийся резервуар. С годами глубокая пропасть заполнилась до уровня 500–600 метров от края лавами последующих извержений и осадочными породами, вымываемыми из стенок дождями. Дно любой кальдеры начинает со временем походить на мирную долину, если только она не затоплена морем, как у Кракатау или Санторина. Но в более юных вулканических конусах под этим плодородным пеплом часто кроется пламя.
В кальдере Асо пламя нередко напоминает о себе эксплозивными извержениями кратера Нака-Даке. Деятельность эта удерживает на почтительном расстоянии крестьян, возделывающих рисовые поля на дне обширной котловины, и жителей возникших там городских поселений. Зато она привлекает паломников (Асо-сан — гора священная), вулканологов университета Киото, имеющих там хорошо оборудованную лабораторию, и увы, туристов. Поэтому вокруг кратера Нака-Даке обычно так многолюдно, что живописная толпа несомненно приводит в восхищение если не любителя одиноких прогулок, то уж этнографа обязательно.
Сопровождаемые взглядами сотен любопытных паломников в черно-белой одежде, придававшей им сходство с колонией пингвинов, мы начали спуск на дно кратера. Правда, вскоре мы позабыли об этих в общем симпатичных зрителях. Приходилось думать прежде всего о предосторожностях: склоны местами были настолько круты и скользки из-за глины, в которую кислые и горячие газы превратили пепел, что нам того и гляди грозила участь жертвенных животных. С шумом вырывавшиеся из каналов газы также были серьезным препятствием. Мир, ограниченный высоко над головами краем кратера, где сбившиеся в кучу «пингвины» постепенно уменьшались в размерах, становился все более фантастическим. Ярко-желтые сталагмиты застывших каскадов отмечали места, откуда вытекала расплавленная сера. В зависимости от происхождения и фумарольных воздействий слои лапиллей различались оттенками красного и серого, черного и белого цветов. Струи пара со свистом били из небольших жерл, усеявших длинную трещину, а сама она была инкрустирована оранжевыми, белыми и желтыми солями охладившихся при выходе в атмосферу газов. В центре просторного провала вулканический пепел кольцом окружал воронкообразный кратер безупречной формы, заполненный озерком горячей и совершенно зеленой от коллоидной серы воды. Добраться до него было нелегко, но мы сочли это для себя делом чести…
Асама — красавец стратовулкан высотой 2550 метров — находится почти в центре крупнейшего в японском архипелаге острова Хонсю, в той же зоне, что и знаменитая Фудзияма (японцы чаще называют ее Фудзи-сан), священный конус которой не проявляет активности с 1707 года. Напротив, Асама отличается бурной деятельностью: 2453 эруптивные вспышки с 1919 по 1958 год… Очень редко, например в 1531 и 1783 годах, потоки длиной в несколько километров производили значительные разрушения. Подобная взрывная активность часто небезопасна, и не только для экскурсантов, забредших на гору: глыбы весом в несколько тонн время от времени шлепаются километров за десять от кратера, а менее тяжелые, но смертоносные «бомбы» могут залетать еще дальше — вплоть до селений у подножия. Вот почему Токийский университет устроил на восточной стороне Асамы обсерваторию, где специалисты пытаются определять приближение новой серии взрывов. Сейсмографы постоянно прослушивают недра, отмечая микроскопическую, характерную для обычной вулканической деятельности вибрацию почвы и более или менее сильные толчки, возможно предвещающие пробуждение.
Во время нашего первого посещения мы обратили внимание на расположенные по краю внушительного кратера сосуды… с основными растворами, улавливавшими кислые газы из поднимавшегося со дна пропасти султана, который ветер сбивал то в одну, то в другую сторону. Такой примитивный метод был тогда наиболее эффективным способом определения изменений газового состава. Поскольку газы — «движущая сила» вулканических; явлений, необходимо выявлять смысл их изменений, с тем чтобы прогнозировать извержения, в особенности самые мощные.
Во время долгого перехода через Асаму (поднявшись с востока, мы спустились с противоположной стороны) мы поражались размерам бомб, усеявших ее бока: один из этих снарядов, почти кубический блок со сторонами по 3 метра, при падении вырыл в 7 километрах от кратера воронку объемом раз в шесть больше себя.
Мы осмотрели еще несколько известнейших вулканов острова; Хонсю перед отлетом на Гавайи, где, к сожалению, Мауна-Лоа и Килауэа мирно спали… Последний прославился озером кипящей лавы, просуществовавшим, как я уже говорил, почти без перерыва с 1823 по 1924 год. После выплеснувшего его взрыва активность вулкана стала спорадической, с интервалами до нескольких лет. Однако с 1959 года ритм ускорился, периоды спокойствия стали короче, а эруптивные фазы удлинились.
Из всех вулканов Центральной Америки, увиденных нами в ходе этого путешествия (Санта-Мария, Фуэго, Акатенанго, Агуа, Илопанго, Ринкон-де-ла-Вьеха, Поас, Ирасу, Турриальба), лишь Ицалько был по-настоящему активен. Но и Сантьягито в Гватемале не дремал. Сантьягито — купол из вязкого андезита, выросший в 1922 году в обширной полости, вырытой колоссальной силы взрывом в юго-западном боку стратовулкана Санта-Мария. С тех пор Сантьягито постоянно проявляет активность. Как и на яванском Мерапи (есть еще Марапи на Суматре), образующие купол потоки лавы чередуются там с резкими выбросами палящих туч — последняя из них вылетела 16 сентября 1973 года.
Красивый конус Ицалько высотой около 2000 метров появился на тихоокеанском побережье Сальвадора в 1770 году. Иначе говоря, он новичок в многочисленном семействе крупных действующих вулканов. Следует уточнить в этой связи, что даже отдельные известные вулканы, такие, как Парикутин в Мексике или Сова-Синсан в Японии (родившиеся по любопытному совпадению одновременно, в 1943 году, и окончательно потухшие двумя годами позже), представляют собой лишь побочные продукты более масштабного вулканизма. Первый из двух вышеупомянутых — простой шлаковый конус, схожий с теми, что рассыпаны по мощным основным вулканам всего мира: Этне, Ньямлагире, Мауна-Лоа, Эребусу и т. п. Второй — массивный конус вроде Нова Рупты, Усу или нашего французского Пюи-де-Дома.
Купола и шлаковые конусы этого типа образуются в связи с извержением из новой трещины, появившейся на склоне вулкана, и затухают навсегда после окончания извержения. В зависимости от продолжительности и интенсивности его они могут быть больших или меньших размеров, но поскольку две эруптивные трещины не могут наложиться друг на друга (первая окончательно закупоривается затвердевшей магмой), то ни шлаковый конус, ни купол никогда не пробуждаются. Что касается Ицалько, то это настоящий вулкан, а не боковая пустула. Его деятельность будет длиться тысячелетия с периодами затишья и бурными всплесками. Именно благодаря необычно постоянной и энергичной активности на протяжении двух веков своего существования он смог подняться почти на 2000 метров над уровнем моря. Мы первыми взошли на него и обследовали кратер в период активности. Не обошлось без волнений, но куда сильнее была радость.
Затем настал черед грандиозной шеренги вулканов Анд. Их симметричные, закованные в лед конусы вздымаются в фиолетово-синем небе высокогорья до уровня 7000 метров над Тихим океаном, возносясь на 1–2 километра над охряно-золотистой безбрежностью пустынного высокогорья. На сей раз их активность выражалась лишь в фумарольных парах, вившихся в кратере
Тупунгатито на высоте около 5000 метров. Мы бегло осмотрели этот вулкан во время восхождения на вершину его гигантского соседа — Тупунгато, спящего или, может быть, затаившегося под своей ледяной броней.
В реестре нашего кругосветного путешествия в 1956 году числилось значительное количество увиденных вулканов, но извержений на нашу долю выпало гораздо меньше. Впрочем, шансы на это всегда невелики: из тысяч вулканов, рассыпанных по линиям больших разломов земной коры, едва ли наберется десяток более или менее постоянно активных. Нормальным состоянием для вулкана является покой. Извержения занимают минимальную часть их существования и ничтожны по сравнению с периодами спячки — несколько дней или месяцев за долгие годы или целые века. Поэтому вероятность присутствия при одном из них в ходе подобной поездки чрезвычайно мала, и, не будь на земле этого неполного десятка непрерывно действующих вулканов, многие вулканологи за всю жизнь ни разу не смогли бы увидеть своими глазами извержения.
Тем не менее это путешествие утолило первый голод и позволило уточнить сведения, накопившиеся в моей голове за 8 лет наблюдений, чтения специальной литературы и дискуссий с коллегами. Дискуссия есть одна из основ научных исследований. Но в ту пору настоящие вулканологи, обладающие научным знанием и личным опытом, были столь немногочисленны и рассредоточены по разным странам, что я находился в ощутимой изоляции. Это не могло не сказаться на моей работе. Покрыв за время путешествия 60 тысяч километров и посетив с полдюжины обсерваторий, я имел возможность побеседовать на рабочих местах со многими вулканологами высокой квалификации, что само по себе уже оправдывало затраченные усилия.
Газы и их происхождение
Среди возникших проблем больше всего меня привлекали своим фундаментальным характером две. Первая заключалась в установлении причин явного расхождения между вулканизмом континентальных рифтов и океанских островов, с одной стороны, и вулканической активностью островных и полуостровных дуг Тихоокеанского Огненного пояса, включая его дополнения в виде Антильских и Южных Сандвичевых островов в Атлантике и Большой Индонезийской дуги в Индийском океане. Второй вопрос — какую роль в этой титанической подземной деятельности играют газы?
Вопросы эти закономерны и четко сформулированы задолго до нас. Однако, чтобы лично убедиться в их первостепенности, мне потребовалась эта кругосветная поездка, пережитые в ходе ее трудности, повторявшиеся месяц за месяцем многочасовые одиночные походы по склонам и кратерам самых знаменитых вулканических гор. Такие походы для меня наилучший стимулятор, не считая, правда, своего рода интеллектуального донкихотства, подстегивающего меня всякий раз, как только я улавливаю неточности, неверные мысли или, еще хуже, нарушения этики, ставшие, к сожалению, чересчур обычными в научном мире.
Исходив Мерапи и Батур, Асо и Килауэа, Ирасу, Ицалько и Тупунгато, я отчасти уяснил для себя значение вулканологических проблем. Но главное — я обнаружил обширность своего незнания. Незнание это было, кстати, уделом большинства вулканологов того времени, все еще находившихся под влиянием идей сорокалетней давности, которые профессора продолжали распространять в своих лекциях и специальной литературе. Набираясь опыта, я начинал понимать, что устоявшиеся взгляды не всегда истинны и что печатные труды могут быть начисто лишены той строгости, без которой нет науки.
Мне хотелось заняться изучением этих двух фундаментальных проблем по возможности рациональным способом. Так, чтобы выявить механизм двух главных типов вулканизма, мне представлялось необходимым провести параллельные наблюдения на вулканах дуг и континентальных рифтов; дабы постичь роль газов — проанализировать их химический состав, измерить их количество и энергию прямо у выхода из эруптивных каналов, уходящих в чрево Земли… Подобная двойная программа выглядела в те годы слишком смелой для любой лаборатории или даже целого института вулканологии. Что уж говорить обо мне, одиночке без чьей бы то ни было материальной поддержки! Приняв за гипотезу, что в один прекрасный день положение вещей изменится, я начал робкие шаги в главных направлениях.
Вооружившись подручными, то есть нищенскими, средствами, при добровольной, но непостоянной помощи компетентных и бескорыстных товарищей мы занялись проблемой, изучение которой требует меньше расходов на переезды, а именно проблемой эруптивных газов. Я понимаю под этим газы, только что вырвавшиеся из магмы, не успевшие к моменту замера охладиться или измениться в результате смешивания с воздухом или водой. Пройдя через поры насыщенных водой и воздухом пород хотя бы несколько футов, газы непременно теряют калории, давление, скорость и меняют изначальный химический состав — таковы фумаролы, порождение эруптивных газов. У фумарол есть общие с газами свойства, но об их происхождении они могут дать информации не больше, чем получишь сведений о характере родителей, наблюдая за потомством.
Последние 100 лет фумарольные газы непрестанно анализируются. Исследование же эруптивных газов в 1957 году только начиналось: за 40 лет до того американские химики Дэй и Шепхерд с помощью вулканолога Джеггера впервые взяли их пробы. Надо сказать, что хождения к действующему жерлу выглядят не очень заманчиво для обычного химика, так что трудно упрекать тех, кто довольствуется изучением фумарол при относительно низких температурах. Но, к сожалению, даже при 700 или 800 °C соотношения газовых компонентов меняются, поскольку из магмы они вырываются при температуре около 1100–1200 °C. Не удивительно, что исследование фумарол не привело к интересным выводам относительно происходящих в магме процессов, управляющих генезисом и ходом извержений. Надеяться на достижение цели можно было, только собрав пробы первородных эруптивных газов и проследив за их эволюцией… Это обычно требует спортивного подхода, который долго претил большинству ученых, шокированных больше так называемой несерьезностью спорта и подобных приключений, нежели собственно трудностями и риском. Мне долго не удавалось привлечь к своим исследованиям хорошего химика. Первым поддался на уговоры Марсель Шеньо, заведующий лабораторией газов французского Национального центра научных исследований. Кстати, он уже интересовался вулканами, но изучал только низкотемпературные фумаролы. Из-за нехватки времени и кредитов ему удалось лишь пару раз приехать на Этну. Зато на протяжении нескольких сезонов он снабжал нас специальными ампулами, приспособленными им для взятия качественных проб, которые он затем исследовал в своей лаборатории.
Амбрим
Год 1959-й был для меня чрезвычайно удачным: мне выпала возможность побывать на новых вулканах, понять важность геотермической энергии и полюбоваться необыкновенными пейзажами. Дело в том, что ставший моим другом Пьер Антониоз, бывший уполномоченный Франции на Новых Гебридах, попросил меня провести вулканологическое обследование этого архипелага: природа одарила его доброй дюжиной действующих кратеров.
Поскольку поездка оплачивалась, я получил право на непривычные льготы. И воспользовался ими, чтобы пригласить своего друга Жака Ришара. Мы познакомились еще в 1948 году, когда этот опытный вулканолог-любитель приехал на несколько дней к Китуро, где я впервые в жизни наблюдал извержение. Благодаря его познаниям мое невежество в данной области стало не таким явным. Сверх того, он подарил мне лучший учебник того времени — «Вулканы как форма ландшафта», написанный новозеландским профессором К. А. Коттоном; этот томик долгие годы был моей библией вулканологии. Ришар разработал аппаратуру для определения на месте природы вулканических газов, и мы рассчитывали опробовать ее во время нашей разведки на Новы Гебридах.
В Нумеа (Новая Каледония) я познакомился с Клодом Бло. Геофизик по специальности, он создал на своем острове сейсмическую станцию, более чем необходимую в этих краях: лежащие по соседству Новые Гебриды — одна из главных сейсмически активных зон на планете. Из Франции я привез набор геофонов — прочных небольших сейсмометров, применяемых особенно в нефтеразведке, а также многодорожечный самописец; с их помощь я рассчитывал «выслушать» новогебридские вулканы. К сожалению, ни у Ришара, ни у меня не было никакой сейсмологической подготовки, поэтому я лез из кожи вон, чтобы склонить Бло к участию в экспедиции. Не жалея красок, я расписывал ему прелести общения с вулканами. Сопротивлялся он недолго, и вскоре худой, подвижный Ришар, плотно сбитый Бло и похожий разом на обоих Тазиев отправились на Новые Гебриды.
Не знаю, какое впечатление осталось у Бло от первого знакомства с действующими вулканами. Могу лишь сказать, что во время посещения кальдеры Амбрима он мучился от воспалившейся раны на ноге, что однажды ночью мы изрядно поволновались, спасаясь под проливным дождем от внезапного наводнения, грозившего унести нас вместе с лагерем, а на острове Танна мы пережили еще менее приятные минуты, опасаясь, что закончим свой земной путь в качестве блюда на обеде у островитян…
5 апреля 1959 года мы оставили позади длинный лесистый хребет острова Троицы и взяли курс на Амбрим — черно-зеленую трапецию, вырастающую из ультрамариновой глади Тихого океана. На высоте около 700 метров этот обширный остров венчает кальдера размером 9х12 километров. Из середины длинного горизонтального гребня, очерчивающего вершину вулкана, поднимался красивый гриб клубящегося дыма. Дальше к югу вырисовывался серый конус Лопеви. Следуя вдоль берега, мы подыскивали удобное место для причаливания. Остров Амбрим чернел свежим вулканическим пеплом и зеленел буйной растительностью, над которой возвышались гигантские баньяны и стройные кокосовые пальмы с взлохмаченными бризом изящными верхушками.
Обитатели Амбрима показались мне очень симпатичными. У местных канаков более тонкие черты в сравнении с жителями других островов Меланезии, радостное выражение лица, умный взгляд и приятное обхождение. Мы наняли человек двадцать в носильщики и полезли в гору; пройдя через лес от окруженной скалами бухточки, мы вышли к длинному лавовому потоку, еще не успевшему покрыться растительностью. Он открывал доступ к кратеру. За 2 часа мы поднялись метров на четыреста-пятьсот и разбили лагерь на площадке, устланной шлаком, который дожди смывают с верхних участков острова. Выбранное нами место не было идеальным именно из-за опасности наводнения. Однако в этом году стояла небывалая засуха, и у нас даже были проблемы с водой. Дождя не было уже 2 недели.
Но как назло в 10 часов вечера зарядил мелкий частый дождик. Казалось, ему не будет конца. Я припомнил, какую тревогу мы пережили в Африке в руслах пересохших речек к югу от озера Рудольф, когда каждый вечер в небе громоздились колоссальные, насыщенные электричеством тучи. Мы знали, что стена воды, земли, обломков скал и вырванных с корнем деревьев может с ревом промчаться по сухому руслу реки, мгновенно возвращенной к жизни сахарской грозой. Лежа сейчас на надувном матрасе в палатке и слушая барабанную дробь дождя, я спрашивал себя: «А что, если приютивший нас в своем русле поток тоже способен на такие штуки? Хорошо бы вовремя уловить глухой гул движущегося селя».
Мы с Ришаром вылезли из палатки. Бло и его товарищ Приам спали безмятежным сном, равно как и Тевнен, молодой колонист, отправившийся с нами, чтобы «заглянуть вулканам в глотку». Вдоль базальтового выступа с одной стороны нашей террасы бежал ручеек. Чуть выше его образовался маленький водопад, Кругом в абсолютной тьме слышался шорох дождя. Мы разбудили спавших в большой палатке носильщиков и велели им вырыть вокруг лагеря защитные канавки. Решено было дежурить по очереди; на первую вахту заступили Ришар и я.
Часом позже дождь приутих, и я уже меньше опасался, что на нас может обрушиться сель: потоки воды грохотали в стороне от лагеря по базальтовой лаве. Конечно, ручьи могли вздуться и залить нашу террасу, несмотря на защитную каменную стенку. Но наводнение не так страшно в сравнении с грязевой лавиной.
Я проснулся около полуночи… Слышались голоса и шаги спутников. Дождь продолжал шелестеть, шум потока усилился и становился угрожающим. Невыносимо хотелось спать. Раз снаружи кто-то есть и меня не трогают, успокоил я сам себя, значит, пока все в порядке. Я продолжал лежать, наслаждаясь бесценными мгновениями предутреннего сна. По привычке я лежал на спине, потом свернулся калачиком и тут, прижавшись ухом к туго надутому матрасу, уловил усиленный им новый шум, какое-то журчание. Я опустил руку и сквозь прорезиненную ткань пола палатки ощутил под ладонью струящуюся воду и даже перекатываемые ею камешки… Незабываемое впечатление! Оцепенение моментально спало, я пулей вылетел из палатки и поднял тревогу. Пару минут спустя все таскали мешки, ящики, коробки и палатки, спотыкаясь в потоках воды, которая — так по крайней мере казалось — ползла вверх по щиколоткам.
Назавтра мы перенесли лагерь вверх по горе, но дождь позволил произвести только небольшой поиск в направлении кальдеры. За исключением южной стороны, она по всей окружности обрамлена острым изрезанным гребнем, за которым на 50 метров вниз обрывается отвесная стенка. К счастью, с юга был подход, и на следующий день мы достигли дна обширной выемки, венчающей вулкан. Там разместилась дюжина недавно образовавшихся вулканических конусов, частью очень активных, частью производящих впечатление потухших, засыпанных пеплом и покрытых лесом. Два из них — Марум (1330 метров) и Бенбоу (1130 метров) выделяются своими размерами и интенсивной деятельностью. Второй — в ходе извержения, длившегося весь 1951 год, изрыгнул несколько миллиардов тонн пепла. Когда мы попали в кальдеру, действовали только Марум и Мбвезелу. Мы намеревались подняться на них для отбора газовых проб.
Тысячи долин и ущелий прорезали в 1951 году слой пепла толщиной от 10 до 20 метров. Наметить маршрут в этом лабиринте было непросто. Мы шли гуськом между черными стенами этих каньонов, сужавшихся по мере продвижения и стискивавших нас в странном переплетении извилин, которые тропические ливни украсили аккуратными колоколенками и башнями старинных замков.
Бурная ночь давала знать о себе тяжестью в ногах, прерывистым дыханием и натертыми пятками. Хмурое небо, низко нависшее над окружавшим нас черным пейзажем, угроза селя и пронизывающий прерывистый дождик не улучшали настроения.
Наконец мы очутились у подножия Марума (на местном наречии — «вулкан»). Вверх уходил безукоризненной формы усеченный конус; от остро заточенного гребня во все стороны разбегались гребешки, разделенные бесчисленными V-образными оврагами. Никому еще не удавалось взойти на эту вершину: слишком крутые склоны и непрочность сложенных из пепла гребешков заставляли отступиться энтузиастов. Нам пришлось страховаться веревкой и усаживаться верхом на острые гребни. Но в конце концов и мы отказались от немыслимой затеи.
Лагерь устроили на ровной части дна кальдеры между Бенбоу и Мбвезелу. С вершины могучего 500-метрового Бенбоу золотистые палатки, затерявшиеся среди мрачных полей курившихся кратеров, казались маленькими, согревавшими душу солнцами.
На следующий день нам удалось достичь острого, как бритва, края Мбвезелу. Распластавшись на склоне и высунув за край кратера только голову и плечи, мы обнаружили перед собой головокружительной глубины воронку. Сотнями метров ниже в клубящемся дыму кровенела пасть питающего канала. Я начал передвигаться по заостренному малонадежному гребню, отталкиваясь руками и высматривая на гладких обрывистых склонах возможный путь на дно кратера. Но с нашим примитивным снаряжением спуститься было явно невозможно. Пришлось ограничиться обследованием фумарол, бивших из трещин рядом с гребнем.
В гостях у племени Ман-Танна
На острове Танна, к югу от архипелага Новые Гебриды, находится один из немногих непрерывно извергающихся вулканов — Ягуэ. Как и у Стромболи, активность его характеризуется взрывами, выбрасывающими из глубины кратера снопы раскаленных снарядов. Я хотел попробовать провести измерения этой активности и сравнить ее с деятельностью Стромболи, которым мы с нашими скудными средствами занимались уже несколько лет. Одной из поддающихся измерениям характеристик была сейсмичность (типы толчков, их частота, глубина очагов), второй — природа эруптивных газов.
Вулкан Ягуэ представляет собой сопку высотой меньше 400 метров. Она господствует над канакской деревней Ипекель, лежащей на берегу бухты Салфе-Бай («Серная бухта»), названной так Куком в 1744 году, когда он открыл этот остров.
Начиная со второй мировой войны на Танна, Новых Гебридах и всех архипелагах Меланезии процветает «карго-культ». Речь идет о весьма своеобразном мессианском учении. Уже лет тридцать приверженцы его ожидают со дня на день пришествия некоего Джона Фрума (полагают, что это искаженное английское слово «метла»). На него надеются, его почитают, он говорит с народом устами многочисленных пророков. Считается, что он явится на большом белом теплоходе или на огромном белом самолете, груженном предметами, которыми пользуются белые: джипами, холодильниками, консервами, радиоприемниками, магнитофонами, виски и прочим… Все возвышенные и мало-мальски приметные места превращены в алтари Джону Фруму. Там стоят выкрашенные в ярко-красный цвет деревянные кресты, окруженные изгородями. От берега и пригодных для посадки самолета площадок к святилищам ведут помеченные красными же ориентирами тропинки.
До 1942 года островитяне жили в относительной изоляции. Крайне несправедливое распределение богатств между колонизаторами и колониальным населением казалось им частью заведенного миропорядка. Но когда американские ВМС построили на острове Маликолло огромную тыловую базу для операций в Коралловом море, местные жители обнаружили, что люди с еще более темной кожей, чем у них, — американские солдаты-негры пользовались, похоже, теми же предметами, что и белые. Это открытие было сделано в среде, враждебно настроенной к чужеземцам и не смирившейся с колонизацией. Оно породило надежды на свободу и независимость и стремление обладать благами «общества потребления». Что и говорить, довольно любопытная смесь, к тому же взрывоопасная в глазах английских и французских чиновников этой территории, имевшей более чем странный статус кондоминиума. Частичная деколонизация дала сегодня племенам некоторую автономию. В принципе это уже хорошо, хотя и ведет к некоторым осложнениям.
Вулкан Ягуэ принадлежит обитателям селения Ипекель. Для проведения исследований необходимо было заручиться разрешением владельцев. Благодаря французскому уполномоченному Андре Дюк-Дюфайяру, обладавшему даром убеждения, мы его получили.
Бло, Ришар, два французских ассистента и я с помощью парня по имени Булай установили полдюжины геофонов на вулкане и вокруг него. Разместить их в самом вулкане мы не смогли. Каждый датчик был подсоединен к самописцу, укрытому в небольшой палатке у подножия шлакового конуса Ягуэ. Целых два дня мы разматывали километры проводов, соединяя их между собой и проверяя работу аппаратуры. Оба этих дня канаки небольшими группами внимательно следили за нами; вид у них был недружелюбный, смотрели они исподлобья. Нельзя сказать, что нас это радовало.
Затем началась собственно работа: проявление фотографий, снятие показаний сейсмографов, ремонт приборов, наблюдения в кратере и т. д. Все это время мы с утра до ночи находились под неусыпным надзором островитян. Ночевали мы в диспансере, в четверти часа ходьбы от деревни, где приютил нас его заведующий, молодой доктор Колэн.
На рассвете четвертого дня в диспансер явился некто по имени Такани и объявил: «Нампас вам сказать убирать провод». Я уже достаточно хорошо разбирался в жаргоне тихоокеанских островов, чтобы уяснить: нам приказывали убрать электрокабели. Мы попытались обсудить проблему с Такани, но он лишь передавал требование одного из вождей, Нампаса, и после каждого возражения упрямо повторял: «Нампас сказать вам: убирать провод».
Пока мы вели эту конструктивную беседу, доктор Колэн попытался связаться по местному радио с уполномоченным, жившим в 25 километрах от нас, на западном берегу. Каким-то чудом ему это удалось. Дюк-Дюфайяр дал нам инструкции: назначить через час встречу с местной знатью у палатки с самописцем, не идти туда до его приезда, в дискуссии не вступать. Он действительно прибыл через час, побив рекорд езды по островным дорогам, и мы двинулись к подножию вулкана. Там в полном молчании нас ожидали человек шестьдесят из племени ман-танна; лица у них были раскрашены, на головах красовались красные береты «каргопоклонников».
Верховного вождя, насколько я понял, у этого племени нет. Ни деревенского, ни племенного. Власть там осуществляет своего рода коллегия именитых граждан, у которой мы и испрашивали разрешения на установку своих геофонов. Коллегия дала согласие тремя днями раньше, а теперь вот требовала, чтобы мы сматывали… провода. Дюк-Дюфайяр и его английский коллега Уилкинс, настоявший на своей помощи, пустились в пространные объяснения. С феноменальной терпеливостью они перебирали одни и те же доводы: община уже дала обещание, речь идет о репутации ман-танна, их остров прославится, эти люди (наша группа) приехали изучать их необычный вулкан с другого конца света; снова и снова напоминали они о данном советом племени слове. В каждой речи наших защитников искусно перемежалась твердость с лестью. В результате именитый гражданин, к которому она персонально была обращена, отвечал: «Ваша убирать провод», исчерпывая тем самым свои аргументы, после чего делал шаг назад и смешивался с толпой темнокожих соплеменников, раскрашенных красно-белыми полосами. Затем вперед выступал другой член совета и произносил: «Ваша убирать провод». Доказывание наших прав, речи «адвокатов» и комплименты повторялись по новому кругу.
У членов совета, в частности у Нампаса, были красивые умные лица. Иное выражение было у толпы молодых поклонников «каргокульта». Правда, они явно находились под воздействием кавы — дурманящего напитка, приготовляемого из листьев дикого перца. Деревенские старухи жуют листья, сплевывая сок в миску, где он бродит час или два. Потреблять этот напиток имеют право одни мужчины.
Толпа юношей с неподвижными, как бы отсутствующими взглядами поначалу пугала нас. Но мало-помалу я осмелел до такой степени, что сделал пару-тройку фотографий крупным планом и один-два общих плана из глубины палатки. Кончилось тем, что я фотографировал даже снаружи. Между тем Дюк-Дюфайяр неутомимо продолжал переговоры, обращаясь по очереди к Мпоите, Нампасу, Мвайлесу, Квайрису и другим членам совета. В конце концов стороны пришли к следующему соглашению: мы уберем кабели с вершины вулкана, но оставим их на склонах. Я с большой легкостью принял это условие, поскольку геофон на краю кратера как раз вышел из строя…
От начала до конца 4-часовая дискуссия шла в напряженной атмосфере, было невозможно создать обстановку доверия, не говоря уж о дружбе. Мы свернули провода, уполномоченные вернулись в свои резиденции, а канаки разделились на маленькие группы: некоторые продолжали наблюдать за нами в открытую, другие исподтишка. Легко догадаться, что удовольствия нам не доставляла ни та, ни другая слежка.
Забот хватало. Кроме сейсмографических исследований я искал признаки наличия подземных источников пара. Для этого необходимо было обследовать окрестности вулкана, то есть кокосовые плантации на побережье и заболоченный тропический лес в глубине острова. Мы физически ощущали постоянно следящие за нами взгляды, и, чем дальше, тем больше в нас росло предчувствие опасности. По программе работа должна была занять 2 недели. Оставалось еще 5 дней, но нам они казались целой вечностью.
Наступила ночь 29 апреля 1959 года. Мы сидели перед палаткой с самописцем и ждали, когда кончится последний ролик, чтобы поставить на ночь новый. Все притомились, разговор не клеился, и в конце концов воцарилось молчание. Слышно было только пощелкивание самописца.
— Какой-то странный запах, — вдруг произнес Бло.
Он взял в палатке большой электрический фонарь и зажег его. В луче света мы увидели с дюжину молодых людей, черные лица которых были испещрены красными и белыми полосами. Они ползли к нам.
Волна ужаса захлестнула меня. Непривычное пугает сильнее, чем возможная опасность. Оружия у нас не было — я не доверяю ему ни при каких обстоятельствах. Оно много весит, занимает место, вызывает соблазн у других, а потому я никогда не ношу его, хотя вообще интересуюсь оружием. Лучше защищаться спокойствием, чем револьвером, и лучше брататься, чем пытаться устрашить. Хотя следовало признать, что на Танна братанием ничего не вышло. Я встал и направился к ман-танна, ослепленным вспышкой яркого света и все ещё лежавшим на земле, опершись на локти; их расширенные дурманом и ночной темнотой зрачки не успели сузиться под бившим лучом, и мне почудилось, будто на лицах у них написан такой же ужас, какой я сам испытывал в глубине души.
— Давайте сюда, друзья! Подходите ближе, присаживайтесь!
По-французски и по-английски, жестами и улыбками я приглашал их к костру, по опыту зная, какое действие на людей, как и на животных, производят самый обычный человеческий голоси его тон независимо от смысла слов и даже при отсутствии всякого смысла.
Злобно ворчащая собака, если только она специально не обучена, не укусит вас при условии, что вы будете смотреть ей прямо в глаза и разговаривать с ней. Лишь очень решительные люди нападают на того, кто не показывает своего страха, а смотрит на них и заговаривает с ними. Именно это я и старался делать. Кстати, не без успеха: канаки встали и с недовольным видом сели полукругом на корточках рядом с нами, не произнеся ни звука.
Они не улыбнулись и не раскрыли рта после нескольких моих фраз. Я болтал без умолку и останавливался только для того, чтобы перевести дыхание. Некоторые из визитеров были вооружены дубинками, и я стремился не упустить инициативу. Я рассказывал им все, что приходило в голову, и, вдохновившись их присутствием, дошел в итоге до весьма сильных выражений. Спутники с удивлением взирали на меня. Необходимо было продержаться до появления доктора Колэна, заезжавшего каждый вечер за нами на своем «джипе». Но ночь была все столь же непроницаемой, а ожидание становилось все более тревожным.
Сейчас трудно сказать, собирались ли ман-танна на нас напасть, но в ту незабываемую ночь мы были к этому готовы, и оттого каждый миг тянулся нескончаемо долго. Я пьянел от своей безостановочной речи. Моим молчавшим товарищам было страшно, быть может, даже вдвойне, поскольку они вынуждены были бездействовать, но только один не скрывал этого. Речь идет о нашем бое, Булае, привезенном с острова Вате. Тесно прижавшись к Ришару, он просто дрожал от ужаса и, клацая зубами, следил за происходящим остановившимся, полным отчаяния взором. Со стороны мы могли походить на актеров, разыгрывающих какую-то пьесу в ярко-белом свете электрического фонаря: 20 застывших в напряжении трагиков и один комик, ведущий бессмысленный монолог и сознающий, насколько он смешон. Все это на фоне глухой, теплой, налитой тревогой ночи.
Луч от фар вездехода внезапно прорезал тьму, и невыносимое напряжение спало. Окончательно страхи наши рассеялись только по возвращении в просторный гостеприимный дом на берегу поющего океана.
На следующий день мы решили, что с нас хватит переживаний, и быстренько собрали аппаратуру и провода. Несмотря на увещевания обоих уполномоченных, мы отплыли во второй половине дня на своем «Росинанте» — посудине, развозившей нас по островам…
Вновь мы упивались видом изумрудных и топазных лагун, отделенных от неестественно синего, безбрежного океана пенной полосой, оставляемой длинными волнами на прибрежных рифах. Ослепительное солнце. Небо, усыпанное сотнями скульптур из облаков. Ночи, когда бриз далеко разносит ароматы цветов, когда блики луны играют на сонных морских валах. Никакой суеты, остановившееся время.
Приблизительно через полгода, уже вернувшись во Францию, я узнал из официального отчета Дюк-Дюфайяра, что в дни нашего великого испуга ман-танна тоже пришлось несладко. Дело в том, что они приняли нас за колдунов, вызванных с другого края земли властями кондоминиума с целью взять в плен живущего в кратере Ягуэ духа Ярпопанги — хранителя их племени. Наши провода были петлями, и в них мы собирались заманить этого исполина, дабы лишить племя ман-танна его защиты. Вот почему они неотрывно следили за нами.
Прочтите хотя бы «свидетельские показания» одного из канаков, Томаса Ноала:
«В ночь с 29 на 30 Тазиев тайно дотянул свои провода до кратера, спустил их внутрь, а сам притаился в одной из ниш в стенке кратера. Около полуночи кудесник Ярпопанги вышел из огня, чтобы посмотреть на Танна и искупаться в озере Сиви. Что-то необычное насторожило его. Он оглядел кратер, но не заметил ни Тазиева, ни его проводов, и полез наверх. Прошел яму, где прятался Тазиев. Увидел провода. Вернулся. Тут-то Тазиев выскочил из своего укрытия и набросил на него сеть. Ярпопанги сражался как демон. Но разорвать заговоренные провода не смог. Лишившись большого пальца на одной руке, с разбитой щекой и раной на ноге, он был вынужден сдаться и последовать за Тазиевым к доктору Колэну, где его заперли в клетку. Ярпопанги сделал вид, что смирился, а затем набрался сил, сломал клетку и сбежал. Еще до восхода солнца он снова был на вулкане».
Геотермия
Во время этой поездки мне впервые довелось увидеть геотермическую электростанцию и осознать значение этого типа энергии для регионов с активной вулканической деятельностью.
В Новой Зеландии только что закончили строительство станции Вайракей, и меня пригласили посетить ее. От одного архипелага до другого было часов десять лета, что делало их почти соседями на бескрайних просторах Тихого океана. Не раздумывая я вылетел в Окленд. Кроме посещения электростанции я намеревался воспользоваться случаем для осмотра знаменитых вулканов северного острова этой страны, а может быть, если очень повезет, и погонять в регби с новозеландцами, большими мастерами по этой части.
Вайракей — вторая по счету геотермическая электростанция в мире после Лардерелло в Тоскане, построенной почти в начале века и имеющей установленную мощность 380 тысяч киловатт. Вайракей скромно начинала с 20 тысяч, но и это было неплохо. Из десятков скважин били фонтаны безукоризненно белого пара. Из одних пар вырывался с большой скоростью и оглушительным шумом, из других с тихим шипением, пройдя сквозь тормозящие системы и конденсаторы. Каждая продуктивная скважина, увенчанная прочным бетонным колпаком с клапанами, соединялась толстыми трубами со станцией, турбины которой обращали ее давление и тепло в электричество. Пар этот отводился с глубины в 1–1,5 километра из слоя водопроницаемых вулканических туфов, называемых игнимбритами.
Вода в такой резервуар попадает с поверхности, а тепло идет из глубины. Вода в основном дождевая и просачивается через всевозможные трещины. Тепло дает магма, проникшая в земную кору из верхней мантии планеты. Так как точка кипения повышается с давлением, вода и пар на такой глубине могут достигать температур 200, 250 и даже 300 °C.
Будучи легче холодной воды, горячий пар при первой возможности поднимается по проходам, разломам, порам и другим отверстиям в породе. Так создается гигантский термосифон, через который глубинное тепло переносится на поверхность нагретыми дождевыми водами. Если ничто не препятствует подъему, горячие воды выплескиваются в виде источников или гейзеров, а пары охлаждаются и конденсируются либо улетучиваются. Натолкнувшись же на непреодолимое препятствие, например слой глины, они скапливаются под ним, образуя геотермическое месторождение.
С поверхности нелегко обнаружить столь простую подземную геологическую структуру, как проницаемый снизу резервуар под так называемой крышей, имеющей чаще всего форму колокола. Но поиски их крайне интересны, и я вернулся на Новые Гебриды после двухнедельной стажировки и очень полезных бесед с новозеландскими специалистами, преисполненный желания применить свои новые познания на практике. Без излишнего труда мне удалось определить зоны вероятных источников пара. Особый интерес заключался в том, что Новая Каледония и ее залежи никелевой руды находятся всего в нескольких часах езды морем; дешевое электричество позволило бы производить никель на месте, а не продавать руду Японии и покупать у нее затем чистый металл.
Разработанный мною в этом духе проект очень понравился энергичному губернатору Ролан-Пре, бывшему тогда директором Бюро геологических исследований в заморских территориях. Его энтузиазм, увы, не смог побороть равнодушия руководителей французской энергетики, считавших, что этот чересчур новый для них вид энергии не представляет ни малейшего интереса… Прошло целых 15 лет, а мы по-прежнему, как слаборазвитая страна, продаем сырую руду и по безумной цене покупаем очищенный никель.
Нгаурухоэ
На Новой Зеландии мне представилась возможность осмотреть великолепные вулканы Нгаурухоэ, Руапеху, Тонгариро, Таравера и шлаковые конусы в окрестностях Окленда. Пришлось мне пережить и немало волнений при восхождении на Нгаурухоэ — подарок, который я сделал самому себе в день рождения. 35-градусные склоны этого удивительно правильного конуса состоят из пород, превращенных фумаролами в такую твердую глину, что геологический молоток еле пробивал ее. Шел снежок, глинистая поверхность стала скользкой, и я продвигался с крайней осторожностью, необходимой при одиночных восхождениях даже в безобидных горах. Здесь же одиночество переживалось особенно остро из-за приглушенного гула, сопровождавшего вибрацию почвы.
Одиночество усиливает как восторг от созерцания роскошных пейзажей, так и беспокойство, порождаемое сознанием опасности. Никому не советую путешествовать в одиночку по горам, морям, пустыням, действующим вулканам, подземным пещерам и в водных глубинах. Я всегда предупреждаю о риске, который влечет за собой в таких случаях одиночество. Но самому мне нет-нет да случается поддаться очарованию одиночных странствий и оказаться совершенно одному в черной синеве воды на 60-метровой глубине, на широкой обледенелой спине Монблана, в гулком зале пещеры Лепине, называемой пещерой Пьер-Сен-Мартен, или на соляной равнине Афара, на Этне или Капелиньюше, сотрясающихся от взрывной энергии. Эта маленькая слабость подарила мне незабываемые мгновения именно потому, что я был один.
На Нгаурухоэ опасения росли с высотой, точнее, с расстоянием, пройденным по скользкому, как лед, склону. Подъем, правда, был абсолютно безопасным благодаря молотку, который я использовал как альпеншток, зато спуск обещал быть нелегким — если только не пятиться, опираясь на тот же молоток. Как я жалел, что не захватил с собой настоящий альпеншток! А вам бы это пришло в голову, собирайся вы на меланезийские острова?
Кратер был покрыт желтыми, оранжевыми и белыми солями, выпавшими из газов, чьи вихри заполняли пропасть и, едва поднявшись, уносились прочь в порывах сильного западного ветра. Время от времени сернистая туча налетала на меня, перехватывая дыхание, заливая глаза кислотой и осыпая колючими угольками. Карабкаясь по склону, я твердо решил, что передохну на вершине и осмотрю округу. Но острый гребень напоминал удобством циркулярную пилу, а агрессивный дым никак не способствовал созерцанию. Пришлось быстро ретироваться. Ни разу не оступившись на крутом, предательски скользком глиняном катке, я благополучно преодолел обратный путь.
По следам Лаперуза
Последний месяц пребывания в Меланезии я посвятил поискам обломков «Астролябии» и «Буссоли» — парусников Жана Франсуа де Гало, графа Лаперуза, таинственно исчезнувших в 1787 году. Напомню, что место крушения было найдено в 1827 году одним из исследователей Южных морей, Питером Диллоном. С 5-метровой глубины барьерного рифа у острова Ваникоро Дюмон-Дюрвиль выловил якоря, пушки и бронзовый колокол «Астролябии». Однако лет тридцать спустя другой французский экипаж не нашел на том же месте ни единого предмета… Только в 1959 году тогдашний французский администратор Новых Гебрид обнаружил, что обломки были погребены под упавшим на них кораллом. Ему тоже удалось поднять со дна несколько бронзовых пушек и якорей. Меня он попросил продолжить начатые поиски. Итак, покончив с вулканологическими и геотермическими изысканиями, я провел несколько занятнейших недель на Ваникоро, в архипелаге Санта-Крус, между Новыми Гебридами и Соломоновыми островами. Близ этого затерявшегося в океанских просторах клочка суши и исчез Лаперуз.
Целый месяц мы ныряли с плота к останкам «Астролябии». Осторожно, дабы не повредить то, что таилось в кораллах, мы ставили динамитные шашки, возвращались на плот, а после взрыва вновь погружались под воду, жадно выискивая глазами сокровища. Сокровища попадались только сувенирного плана: пачка булавок, серебряный петровский рубль, кран, бронзовый шкив, позолоченная пуговица, раздавленные деревянные детали корабля, а также пушки, чугунные балластины и рулоны свинцового листа…
Конечно же, в XVIII веке рубли не имели хождения в Южных морях, поэтому найденная нами серебряная монета лишний раз подтверждала, что это действительно был корабль Лаперуза: его экспедиция в 1787 году долго простояла близ будущего Владивостока, а до того побывала в Петропавловске-Камчатском. Там-то и покинул экспедицию Жан де Лессепс, дядя Фердинанда де Лессепса, построившего Суэцкий канал. Совершив достойное Гомера путешествие, он пересек всю Сибирь, европейскую часть России, Германию и привез на родину полный отчет о трех первых годах исследований, документы, научные материалы и письма мореплавателей.
В общей сложности мы извлекли тонн десять различных предметов. Потребовались немалые усилия, чтобы поднять на поверхность и доставить на берег отдельные детали, весившие сотни килограммов. За месяц я похудел килограмм на десять! Работавшие вместе со мной здоровый регбист-новозеландец Рис Дискомб и морской капитан с островов Фиджи Джек Барли, размером со шкаф, тоже сбросили лишний вес.
Совершенно случайно, благодаря одному проникшемуся к нам доверием местному жителю, мы узнали историю крушения «Буссоли» и местонахождение ее останков. Старый Вево рассказал нам, что «Буссоль» разбилась первой, налетев ночью в бурю на барьерный риф с южной стороны острова. «Астролябия» шла вслед за ней и свернула на запад, надеясь найти проход к кольцевой лагуне и вернуться по ее спокойной воде на юг, чтобы помочь «Буссоли». В конце концов она вошла в проход, оказавшийся ловушкой, и напоролась на торчавший посреди него подводный коралловый клык.
Похоже, что сразу никто из экипажа «Астролябии» не погиб. В 1841 году Дюмон-Дюрвиль впервые опросил островитян и установил, что ее матросы высадились на остров, где были гостеприимно встречены канаками. Они перенесли на берег немалое количество предметов, в том числе все необходимое для постройки довольно вместительной лодки. Несколько месяцев спустя большинство моряков отплыли на этой лодке и пропали уже навсегда. Оставшиеся на Ваникоро обзавелись семьями, а двое из них прожили там около сорока лет, не дотянув самую малость до появления на острове капитана Диллона.
Судьба «Астролябии» была давно известна, а вот о «Буссоли» никто ничего не знал до этого майского дня 1959 года, когда пожилой островитянин с кожей цвета старой меди предложил отвести нас к месту захоронения утонувших в день кораблекрушения моряков. Он сообщил нам, что в отличие от экипажа «Астролябии», избежавшего потерь в ту страшную ночь, матросов «Буссоли» ожидала иная участь…
Напомню, что судно ночью налетело на риф. Утром матросы спустили лодки и стали разгружать корабль, чтобы облегчить его и попытаться стащить на воду. Завидев их, воины жившего на этой стороне острова племени быстро пересекли на своих пирогах лагуну и напали на них с дротиками и дубинками. От немедленной смерти спаслись лишь те, кто попрыгал в море. Смысла в этом никакого не было, потому что все они утонули. Их тела, выброшенные на берег, местные жители завалили камнями…
Несколько дней спустя «Буссоль» сама сошла с рифа, скорее всего из-за высокого прилива, и легла в дрейф. Далеко она не ушла и затонула на глазах у островитян. «Там», — сказал нам Вево, показав тонкой рукой на зюйд-зюйд-ост. История выглядела слишком правдоподобной, и мы совершенно не понимали, почему старик, которого мы, кстати, ни о чем не спрашивали, неожиданно поведал нам ее, тогда как бесчисленные расспросы с 1840 года ни разу не дали результата.
Старик повел нас в мангровый лес, начинавшийся сразу за береговой площадкой из мертвых кораллов, заселенной морскими ежами, звездами и крабами. Мы долго петляли среди тонких воздушных корней, росших прямо из неподвижной воды, и уже подумывали, что проводник нарочно завел нас сюда, как вдруг очутились перед холмиком из крупных кусков коралла, высотой метра три. Ни единой косточки нельзя было найти в этой могиле, затапливаемой приливами уже около двух столетий: морская вода и крабы уничтожили все. Мы безуспешно пытались найти какой-нибудь металлический предмет — нож, монету, пуговицу… Не дождавшись меня, Рис Дискомб отправился несколькими годами позже проверить, действительно ли «Буссоль» находится там, где сказал старый Вево. Корабль оказался с внешней стороны рифа на 30-метровой глубине. Рису удалось добыть ряд реликвий: медный сундучный замок, медные гвозди, обломок серебряной рукоятки шпаги, подзорную трубу, испанский золотой реал, серебряную пряжку от башмака…
Снова в Чили
В 1960 году у меня не было новых вулканов, если не считать Пуеуэ в Андах, чье пробуждение совпало с чудовищным землетрясением, опустошившим в мае того же года весь чилийский юг. Информационные агентства сообщили, что извержение было вызвано подземными толчками. Достоверно не известно ни одного случая извержения, вызванного землетрясением, хотя само по себе подобное явление не исключено. Упустить его было никак нельзя, тем паче что ряд ученых подтвердили эту версию. Я принял событие всерьез, попрощался с Ребюффа, с которым мы собирались пересечь массив Монблан с северной стороны пика Бионассе (о чем мечтал уже двадцать пять лет, а осуществил только лет пять спустя), отменил все встречи на ближайшие недели и взял билет на рейс Париж — Сантьяго.
Землетрясение было жутким и прежде всего на редкость длительным: больше трех минут. Известно, что и двухсекундный толчок способен посеять дикую панику, так что можете судить об обуявшем население ужасе. Целый год после этого ощущались еще многочисленные, весьма интенсивные вначале толчки — они свидетельствовали о масштабах явления.
Лишь объехав за несколько дней опустошенные районы, я смог охватить размах происшедшего. Полоса земли длиной с Францию и шириной в десятки километров резко осела (на Тихоокеанском побережье — до двух метров). Это казалось столь невероятным, что мне потребовалось собрать массу доказательств, чтобы смириться с очевидным. Две недели я ездил от Вальпараисо на севере до острова Чилоэ на юге и от океанского побережья до Кордильер. Вся страна была поражена в разгар южной зимы стихийным бедствием. Оно уничтожило целые города, скрутило километры железнодорожных рельсов, раскидало, как игральные карты, бетонные плиты единственной чилийской автострады; были повыброшены корабли на набережные, затоплены берега, перегорожены оползнями большие и малые реки, созданы озера. Землетрясение вызвало в горах миллионы каменных обвалов и унесло десятки тысяч жизней — точная цифра так и не была установлена…
К концу второй недели я не сомневался, что линия разлома, вдоль которой земная кора осела на площади более чем 50 тысяч квадратных километров, проходила по дну океана: на глаз было видно, что берег, опустошенный цунами, последовавшим за первым, самым мощным толчком, опустился ниже остальных зон. Чем дальше в глубь материка, тем меньше ощущалось понижение: подвергшаяся чудовищным разрушениям Вальдивия пострадала от морских волн меньше, чем Корраль или Куэле, но больше, чем Темуко. С другой стороны, опустившаяся полоса не отделялась никаким изломом от остальной части материка. Сейсмологи позднее подсчитали, что эпицентр находился в десятках километров от берега. Океанское дно опустилось метров на пять, если не больше, на протяжении сотен километров. Именно это опускание дна породило колоссальной силы цунами, обрушившееся на берега не только Чили, но и Японии…
Я с самого начала весьма скептически отнесся к предполагавшейся причинно-следственной связи между подземными толчками и извержением Пуеуэ. Расстояние в сотни километров между вулканом в центре Анд и сбросом на океанском дне доказывало, что относительная одновременность этих явлений была всего-навсего совпадением…
Я вернулся в Чили на следующий год. Университет Сантьяго и ЮНЕСКО пригласили меня туда обследовать некоторые вулканы. Я взял с собой одного своего бывшего однокашника, собиравшегося сделать научную карьеру и настоявшего на участии в этой поездке: он предчувствовал будущее значение вулканологии в науках о Земле.
В этой вытянувшейся более чем на 4 тысячи километров стране, где насчитывают 38 действующих вулканов, забывая, как всегда, что многие из считающихся потухшими вулканов на самом деле лишь дремлют, я выбрал для начала район Темуко. Прежде всего потому, что относительно высокая плотность населения и наличие активных, потенциально опасных вулканов — Льяйма, Вильяррика, Риньиуэ — подвергают его особенной угрозе; на более или менее пустынных южных и северных окраинах этой страны имеются такие же, если не более активные вулканы, но их деятельность никому и ничему не угрожает.
В Чили я встретил своего товарища по первым походам в Альпы Жоржа Серважана, легкого на ногу и самого голубоглазого из известных мне геологов. Вместе мы совершили восхождение на Льяйму с овальным кратером на высоте 3200 метров. Мы с изумлением обнаружили на его склонах дотоле неизвестный ледник, почти полностью заваленный лапиллями и пеплом. Льды и снега, покрывающие зимой вершины этих вулканов, представляют собой немалую и обычно недооцениваемую опасность: при извержении лава может растопить их в таких количествах, что внезапно образующиеся реки несутся вниз, круша на своем пути деревни и города, иногда довольно удаленные от горы. Эти жидкие потоки грязи, являющие собой смесь пепла и воды, называют индонезийским словом «лахары» — они особенно часты и гибельны на Яве.
Уже без Серважана мы взобрались на вулкан Вильяррика, красивый конус высотой 2900 метров, возвышающийся необъятных пастбищ над дивным озером. Заглянув в грохочущий широченный колодец с мрачными отвесными стенами, мы спустились для установки привезенных мною из Европы сейсмографов. Покончив с перетаскиванием проводов, соединявших сейсмографы с самописцем, приступили к сбору и систематизации образцов пород, чтобы восстановить историю вулкана: это необходимая основа для любой попытки вулканологического прогнозирования.
Питающая вулкан магма со временем изменяется — иногда незначительно в течение тысячелетий, иногда сильно и очень быстро. Бывает, что в ходе одного извержения она коренным образом меняет свой химический и минералогический состав. Однако именно от состава зависит эксплозивность, а потому знание последовательных изменений магмы требуется для предвидения того, что произойдет в следующий раз. Кроме того, эти изменения помогают объяснить сложные явления, обусловливающие в недрах земного шара генезис пород его коры и полезных ископаемых.
Итак, мы принялись за составление подробной карты пород, благодаря которой удается расшифровать различные эпизоды геологической истории вулкана. Начинается эта работа со сбора как можно более представительной коллекции образцов, а продолжается в лаборатории, где собранные образцы изучаются, анализируются, а результаты анализов обсуждаются.
До сих пор о большинстве вулканов располагают лишь самыми общими сведениями; зачастую то, что известно о составляющих их породах, сводится к определению одной из них, иногда выбранной произвольно и, возможно, совершенно для них не характерной, тем более что ходить по вулканической горе не всегда легко: она может быть покрыта густой растительностью, иметь крутые и осыпающиеся склоны, быть слишком высокой, в ее районе может быть тяжелый климат, не говоря уже об опасностях, связанных с собственно вулканической деятельностью. Вулканы Южной Америки большей частью слабо исследованы, и я получил глубокое удовлетворение от целенаправленного и тщательного сбора образцов на Вильяррике. Ощущение это самое обычное, слагающееся из внутреннего спокойствия, приносимого полезной работой, радости открытий, возбуждения тренированного тела от физической нагрузки и восхищения красотой природы. К сожалению, оба моих спутника ничуть не разделяли моего энтузиазма. Длинные подъемы и нескончаемые спуски с набитыми камнями 30—40-килограммовыми рюкзаками (кстати, я сомневаюсь, чтобы они хоть раз принесли больше 15 килограммов) повергали их скорее в уныние. Шли дни, и я все больше убеждался, что взял с собой не тех людей.
Прогнозирование в вулканологии
Наша работа была прервана известием о начале извержения Кальбуко. Чилийское правительство прислало за нами небольшой самолет, и мы отправились в провинцию Льянкиуэ, чтобы помочь местным властям в выборе необходимых мер.
Я был одновременно и доволен, так как извержение все-таки любимое блюдо вулканолога, и огорчен, поскольку понимал, что нам не удастся завершить сбор образцов. Непродолжительность нашего пребывания в Чили и недостаточное воодушевление моих коллег лишали меня всякой надежды на углубленное изучение Вильяррики. Увы, тремя годами позже на ней произошло не очень мощное, но смертоносное извержение — и это несмотря на то, что оно случилось не сбоку, а на вершине вулкана, на высоте 2840 метров, то есть вдалеке от населенных районов. Дело в том, что град вылетевших из кратера снарядов растопил устилавший верхние склоны снег и образовавшийся лахар погреб под собой деревню километрах в десяти от подножия горы, вызвав человеческие жертвы.
С Кальбуко, господствующего над другим необычайной красоты озером — Льянкиуэ, в ночь накануне нашего прибытия также сошел лахар. С самолета мы сначала увидели грязные охряные разводы в зеленой воде озера. Затем пролетели над руслом грязевого потока — подобием рыжего бульвара, рассекающего светло-зеленые луга и темно-изумрудные леса. Из бока горы с изорванными очертаниями прямо в небо поднимался столб густого желто-белого дыма. Стояла великолепная безветренная погода. Губернатор провинции спросил меня о вероятности повторения извержения. Я ответил, что не имею об этом ни малейшего представления, чем, похоже, изрядно его удивил. Лишний раз; приходилось отмечать, что люди не верят в невозможность, за редким исключением, предвидеть будущие события, не зависящие от простой небесной механики, — извержения, землетрясения, дожди, засухи, войны, государственные перевороты, экономические кризисы, забастовки и девальвации. Несмотря на все их знания, технику и неограниченные средства, многочисленные специалисты не умеют предсказать погоду или социальные потрясения. Даже в метеорологии нельзя делать прогнозы иначе, как с очень высоким коэффициентом недостоверности, хотя в составлении их участвуют не только обсерватории, станции и шары-зонды, но и искусственные спутники, радары и тысячи самолетов, снабжающие разнообразнейшей информацией большие ЭВМ. Что уж говорить об извержениях!..
За исключением немногих вулканов, «прослушиванием» которых занимаются надежные приборы, можно высказывать лишь субъективное мнение о моменте начала извержения и тем паче о его ходе, интенсивности, ритме и продолжительности. Наименее фантастические мнения высказывают как раз те, кто обладает минимумом научной строгости, не считая необходимого научного багажа и практического опыта. Но и они довольно часто не находят возможным делать какие-либо прогнозы. Чаще всего серьезные вулканологи могут честно ответить на задаваемые им любознательными или встревоженными людьми вопрос только словами: «Не знаю». Такая интеллектуальная честность кажется недопустимой некоторым профессорам, не избавившимся, несмотря на все звания и степени, от своих комплексов и пытающимся скрыть их под скорее внешней, чем действительной, уверенностью. Сии ученые мужи считают своим долгом всегда и все знать, особенно когда надо дать интервью. Отсюда комизм отдельных сообщений с мест, но также — по счастью, гораздо реже — непоследовательность мер, принимаемых компетентными органами на основании категоричных заявлений этих горе-специалистов. Так, например, в 1973 году поливали водой потоки лавы на Хеймаэе, в Исландии; в 1970 году в Пуццоле население было эвакуировано безо всякой к тому необходимости; наконец, в 1902 году в Сен-Пьере, на Мартинике, жителей не эвакуировали, а вы знаете, к чему это привело…
За четверть века вулканологических изысканий я слишком часто говорил, что мне нечего сказать, и слышавшие это люди были разочарованы моим ответом, ибо считали, будто «специалист» обязан все знать в своей области. Они ни под каким видом не могли согласиться, что в вулканологии ни один специалист не может быть категоричным, и я в первую очередь. И это не самоуничижение, а всего лишь констатация факта. Я просто пожелал бы тем, кто осведомлен не больше моего, не скрывать своего незнания под маской убежденности. Впрочем, это относится далеко не к одной области вулканологии.
Раз пять за эти четверть века у меня все же были основания дать разумно-надежное заключение относительно того, чего следовало или не следовало опасаться. Для этого требовалось благоприятное стечение обстоятельств: конкретная ситуация, накопленный опыт и ряд рациональных выводов. Так было, например, в 1958 году на Файяле, в архипелаге Азорских островов, где я смог успокоить население, потрясенное серией из 450 толчков, последовавших один за другим в течение 36 часов! Толчки эти разрушили все деревни в западной части острова и повредили дома на всем острове; в какой-то момент начались взрывы в обширном кратере вулкана Кальдейра, считавшегося потухшим. Масса клубящегося пара поднялась из этого кратера на тысячи метров и осыпала дождем тонкой белой пыли даже соседний остров Пику.
Вызвавшему меня телеграммой губернатору Файяла я смог только повторить, что ничего не понимаю. В море у западной оконечности острова продолжалось извержение Капелиньюша, которое я наблюдал за 7 или 8 месяцев до того. За это время оно увеличило поверхность острова на сотни гектаров, отвоеванных у океана сотнями миллионов кубометров выброшенного кратером базальтового пепла. Первые 4 месяца этот кратер был подводным, а потом вырос над водой. Создавалось впечатление, что на эту деятельность ничуть не повлияли ни упомянутый сейсмический криз, ни яростное, хотя и кратковременное пробуждение Кальдейры. Тем не менее я предложил губернатору подняться на этот вулкан и поискать там какие-нибудь признаки, позволяющие судить о необходимости эвакуации трех десятков тысяч жителей.
Как выяснилось, все было проще простого… У края Кальдейры с высоты около тысячи метров я увидел, что от бывшего там неглубокого озера осталось несколько луж. Дно кратера было изрезано параллельными трещинами, их направление совпадало с направлением многочисленных сбросов, замеченных мною утром того же дня, — они определяли в пострадавшей части острова границы катастрофического опускания. Объяснение напрашивалось само собой: извержение Капелиньюша за последние месяцы выкачало всю магму из подземного резервуара, который лежал самое большее на глубине нескольких километров и состоял, судя по очевидным геологическим данным, из широких параллельных расселин. Естественно, что крышка резервуара осела в освободившееся пространство. Это заняло 36 часов и вызвало 450 толчков. Отсюда и сейсмическая вспышка.
Что до взрывов, то здесь тоже все было элементарно: отдельные трещины прошли через Кальдейру и поглотили ее озеро. Температура пород спящих вулканов равняется сотням градусов на глубине в десятки, максимум сотни метров, а потому вся. низвергнувшаяся в трещины вода моментально испарилась. Значит, в этом замкнутом пространстве расширение пара могло быть только взрывным. Взрывы перемололи светлые трахиты, из которых состоит Кальдейра, выбросив в воздух белый порошок и водяные пары, что и было принято за пробуждение вулкана… Таким образом, можно было спокойно отправлять назад корабли, вызванные для эвакуации населения.
У подножия Кальбуко я тоже встретил губернатора, внешне столь же обеспокоенного, как и его коллега с Файяла, но, как мне показалось, более озабоченного своей карьерой накануне выборов (дело было до военного переворота). Правительство прислало к нему европейских вулканологов, и он усматривал в этом способ показать себя в выгодном свете. Тем не менее он был возмущен моим признанием в неосведомленности и согласился подождать прогнозов до нашего возвращения из кратера. Надо добавить, что население было сильно травмировано сошедшим накануне лахаром, хотя жертвами его оказались только четвероногие — даже их настигают грязевые потоки, движущиеся поразительно высокой скоростью.
Кальбуко
Сначала мы сделали попытку добраться до кратера своим ходом. Склоны Кальбуко испещрены таким количеством узких глубоких каньонов и ощетинились столькими пиками и башенками, что любой геолог или вулканолог может подумать будто он потух тысячи лет тому назад и с тех пор основатели подвергся эрозии. Именно здесь я убедился в том, что должен был бы уяснить себе еще в 1956 году, когда посетил на Яве Келуд: молодой и активный вулкан может быть поражен эрозией в той же степени, что и старые вулканы. Все зависит от количества и силы эрозионных грязевых потоков, а также от вязкости лав, образующих гигантские наросты и купола на склонах горы. Короче говоря, своими неровностями данный рельеф обязан подлинной, но недавней эрозии, производимой лахарами, и высокой вязкости лав, громоздящихся иногда на сотни метров над подводящими каналами.
Губернатор настоял на том, чтобы мы взяли проводников. Ими оказались три крестьянина занятного вида. Первый был худой старик лет шестидесяти, с седой шевелюрой, железной недельной щетиной, одним передним зубом, но сохранивший сильное гибкое тело; в общем, лицо патриарха и ноги молодого охотника за ланями — таким был Рибера. Второй, по имени дон Карлос, был того же возраста, внешность имел цветущую, с поднимавшимся к толстому красному носу тяжелым подбородком, и походил на померанского крестьянина. Третьего проводника мы встретили уже на узкой лесной тропинке. Он был похож на первого и уже успел подняться довольно высоко в горы, чтобы посмотреть на извержение: «Люди говорят то да се, а я решил сам взглянуть…» У этого тощего и косматого конкистадора, одетого как бродяга и обутого в самодельные сапоги из коровьей шкуры, был настоящий научный ум! Звали его Сальдивия.
Вездеход доставил нас к отметке 400 метров (озеро Льянкиуэ находится на высоте 50 метров, а кратер — 2000). Оттуда мы пошли по тропинке, вдоль которой в невиданном изобилии росли высокие фиолетовые наперстянки, потом через бамбуковые заросли — они казались белесыми против света и образовывали подлесок редких гигантских деревьев. На высоте около 1100 метров мы вышли на ровные альпийские луга. Тропинка шла по гребню, отделявшему поросший лесом склон от оврага с вертикальными стенками глубиной в добрых 200 метров; на дне рокотал поток. Я с беспокойством наблюдал за беловатыми парами, сгущавшимися на верхних склонах горы. Повернувшись в другую сторону, я заметил, что безупречный заснеженный конус Осорно в 20 километрах от нас плавал в просвечивающей дымке. На отметке 1200 метров мы попали в туман. Тропа кончилась, но мы продолжали идти по гребню следом за легконогим Риберой. Около 1400 метров гребень стал острым и неустойчивым. С обеих сторон крутые обнаженные склоны спускались в скрытые туманом пропасти. Рибера объяснил, что почва с них была содрана колоссальным землетрясением в минувшем году.
Мне пришлось пройти вперед, так как Рибера не желал первым ступать на откосы из твердых туфов по обе стороны гребня; из них торчали огромные глыбы, на которые мы спускались всякий раз, как высокие выступы вынуждали нас к сложным обходным маневрам. Поскольку веревок не было, я не мог без страховки вести своих спутников на приступ этих почти вертикальных препятствий. Идти становилось все труднее. Вскоре гладкая плита окончательно преградила нам путь — она была по плечу только опытному скалолазу. Рибера с Сальдивией прошли бы ее, но остальным троим это бы не удалось.
Чтобы не возвращаться с пустыми руками, мы решили взять левее и попытаться дойти до столба серого вулканического дыма, поднимавшегося из бока горы в нескольких километрах к югу, — он интриговал меня с самого начала. На вопрос: «Можно ли добраться туда по склону?» — дон Карлос и Рибера без колебаний ответили: «Еще бы! Два-три овражка, а за ними совсем легко!»
Пришлось вернуться к месту, где кончались оголенные землетрясением склоны. На этом мы потеряли метров двести высоты. Цепляясь за кусты, заскользили вниз (потеряв еще пару сотен метров), перешли поток вброд и взобрались на поросший травой противоположный склон. Потратив час, я добрался до нового гребня и здесь испытал разочарование во второй раз за день: наша цель, то есть столб дыма, была по-прежнему столь же далекой, а это означало, что она намного дальше, чем мы думали. От следующего гребня нас отделял еще один овраг.
Был час дня. Поднажав, чтобы преодолеть «два-три овражка», мы могли бы очутиться у столба дыма достаточно рано, чтобы вернуться в долину если не до наступления темноты, то хотя бы без особого труда. Со вчерашнего вечера мы ничего не ели. Я к такому режиму привык и частенько не беру еды на целый день ходьбы по горам. Правда, мы захватили несколько груш — они пошли на завтрак и на ужин. Цепляясь за кустики, сползли в глубокий овраг, перешли по бревну через широкий, пенившийся в каменном желобе ручей и взобрались еще на один гребень. С него мы разглядели, что по крайней мере еще два оврага отделяли нас от более высокого гребня, откуда можно было бы увидеть вытекающий из кратера поток и эруптивное жерло, из которого поднимался столб дыма. Раз так, то вперед! Перебираться через овражки было все так же непросто, на всех спусках и подъемах надо было отыскивать проходы. Кроме того после каждого оврага мы теряли в высоте, а к кустарнику добавлялись бамбуковые деревца. Правда, хвататься за них было куда как приятнее и надежнее… И все-таки, когда мы наконец выбрались на желанный гребень, потока мы перед собой не обнаружили. Похоже было, что столб дыма так и не приблизился: взгляду открывались новые гребни, а уже было около трех часов дня… Я решил повернуть назад, чтобы до ночи вернуться на лесную тропинку. Стало быть, новых три часа карабканий по «двум-трем овражкам». Перспектива эта тем более обескураживал что ей предшествовала полная неудача…
Однако Рибера и дон Карлос настояли на том, чтобы идти дальше, но не к жерлу, недосягаемому в тот день, а к длинному лесистому холму ниже нас к юго-востоку, где, по их словам, проходила тропа лесорубов. Конечно же, был прямой резон не ползти назад, а перебраться через «два овражка», отделявших нас от холма, если можно было верить проводникам.
Их оказалось пять, а не два! Чем ниже мы спускались, тем гуще становился бамбук на скатах оврагов. Заросли его стали такими плотными, что больше мешали, чем помогали. С десятком оврагов за спиной мы могли надеяться дойти до ночи только до тропинки, о которой говорили два наших проводника. Что касается Сальдивии, то он помалкивал, поскольку не знал, куда идти… Право слово, из него получился бы прекрасный научный работник!
Мы преодолели еще один крутой, оголенный оползнем склон, в котором я с трудом вырубал носком ботинка ступеньки для своих спутников, и вышли на поросший лесом гребень. К нему ли должна была выходить тропа дровосеков, по которой проводники надеялись спуститься в долину? Не известно. Шли мы невероятно медленно, так как пучки бамбука так тесно стояли между высоченными деревьями девственного леса, что мы в метре не видели друг друга. Это был какой-то бамбуковый бред! Со всех сторон бамбук: старые стволы, толстые, как корабельные мачты, тонкие и легкие молодые ростки… Бесконечность из желобчатых прямых и расходящихся пучками живых стеблей и устилающих землю или висящих в 5, 10, 20 метрах над ней мертвых стеблей. Лес превратился в упругую сеть, во множество бамбуковых клеток. На первый взгляд он казался непроходимым. Да и на второй тоже. И все-таки мы продолжали идти по нему, но невыносимо медленно, пробиваясь пядь за пядью сквозь частые стволы, выдираясь из их гладких тисков. Иногда на один шаг уходило две минуты.
Думаю, нельзя представить, не пережив самому, подспудную тревогу, когда кажешься себе большим и неловким насекомым, упорно продвигающимся неизвестно куда через чащу гигантских трав. Мы то пробирались ползком под завалом из упавших стволов, то забирались по стеблям на головокружительную (для некоторых — в буквальном смысле) высоту, иногда на 15–20 метров над землей, и все это в совершенно однообразном колдовском лесу. Время уходило, а мы все барахтались в безвыходном лабиринте!
На закате мы оказались в тупике: гребень резко оборвался перед нами. Слева, справа и спереди склоны сбегали к невидимым потокам, угадываемым только по реву. Идти дальше даже днем потребовало бы умения и ловкости, которыми мы обладали не все. В наступающей ночи не могло быть речи ни об этом, ни о возвращении по пройденному маршруту. Пришлось остановиться и дожидаться восхода солнца. Долгую ночь мы провели в сырости, дрожа от холода, голодные, с тревогой в сердце.
Один из спутников сказал, что боится никогда отсюда не выбраться и умереть в этой непроходимой чаще. И было видно, что он действительно боится. Второй сказал, что он боится, хватит ли сил проделать обратный путь. Я сам немного боялся не «найти выхода», то есть застрять в бамбуковом плену дольше 6–8 часов. Но особенно я опасался несчастного случая, который вывел бы из строя одного из нас и заставил бы меня оставаться подле него, пока остальные не вырвутся, отсюда и не приведут помощь. Кстати, я плохо себе представлял носилки в этих джунглях… Боялся я и как бы не проснулся вулкан. Завязнув в бамбуке, мы бы сгорели, окажись пепел горячим, или задохнулись, окажись он густым. Люди погибали и в куда менее глупых ситуациях, так почему бы это не могло случиться с нами здесь? Юношеское чувство бессмертия, всегда жившее во мне, уже не было таким прочным, как между 20 и 40 годами. И, взвесив наши шансы, я ничуть не успокоился, тем более что, постоянно следя за метеоусловиями, я увидел, что луна скрылась за тучами, а это обещало неважную погоду. Если ко всему добавится туман, дело обернется совсем худо. Но эти пессимистические мысли я оставил при себе и постарался подбодрить своих товарищей.
Вне всякого сомнения, сущность людей проявляется в таких вот тяжелых условиях, в испытаниях опасностью. Мои коллеги оказались не на высоте положения, особенно один из них, для которого вулканология служила всего-навсего удобной ступенькой в карьере, ничего общего не имевшей с подлинным научным знанием. На Кальбуко я потерял к ним уважение, и последующие события оправдали первую мою спонтанную реакцию на их поведение. В полевых условиях, равно как и в лаборатории, вулканологи должны внимательнее подбирать себе напарников!
В шесть утра мы пустились в обратный путь. Поскольку Рибера и Сальдивия досконально знали окрестности, то они восстанавливали наш вчерашний маршрут. К середине второй половины дня мы предстали перед губернатором. Тот был настолько уверен в нашей гибели, что сообщил об этом всему миру… Разумеется, он был очень доволен, увидев нас живыми и в великолепной форме. Я не оговорился: двое суток голодания и почти непрерывных физических усилий принесли немалую пользу тем кто был недостаточно строен в начале похода; так, мои коллеги потеряли по 12 килограммов каждый.
На следующий день мы отправились к столбу дыма уже без проводников, решив следовать руслу лахара. Поверхность эти грязевых потоков засыхает почти тотчас же после остановки, та как вода уходит в почву.
Выстланный светлым песком, усеянный огромными камням и вырванными с корнями деревьями, широкий «проспект» имел на удивление мирный вид: окаймляли его зеленые луга и леса. Там и тут мы натыкались на деревянные домики, дощатые коровники, перекошенные и расшатанные за время путешествий на волнах грязевой реки. Плотность потока такова, что поглотить эти строения он не может. И все-таки чудовище перемололо с дюжину построек, попавших в «грязевороты».
Добравшись в конце концов до интригующего дымового столба, я установил, что это вовсе не дым! Это была пыль, поднимаемая газами и горячим воздухом над лавой. Лава была еще раскаленной, но уже затвердевала и отваливалась от фронта потока, ширина которого доходила, до 200 метров. Поток сползал по склону под покрывалом из затвердевших камней очень медленно, от силы по нескольку дециметров в час. Продвижение могло быть незаметным, если бы не постоянные каскады лавового «щебня», струившиеся то там, то тут под напором вязкого вещества.
Мы забрались на скалистый пик, вдававшийся основанием в высохшее русло лахара, чтобы понаблюдать за происходящим сверху. Предосторожность была нелишней: отдельные глыбы, пролетев вниз десятки метров, подскакивали, иногда разрываясь на крупные пылающие осколки, и откатывались на 100 и больше шагов. Не привыкшие к подобным трудностям и по природе не шибко склонные к острым ощущениям, мои спутники не очень высоко оценили столь близкое соседство с этими снарядами, тем более что некоторые из них весили до ста тонн и более. Отсюда, с 30-метровой высоты, зрелище было еще более волнующим, острее воспринималась его грозная мощь: скала стояла совсем недалеко от фронта потока, огненные глыбы врезались в нее на всей скорости, от отдельных ударов она устрашающе сотрясалась под ногами.
Назавтра вертолет высадил нас на верхних склонах вулкана, выше непроходимых лесов и оползней, двумя днями раньше преградивших нам путь. Несколько часов ходьбы — и мы у кратера. Он полностью был занят ледником, за исключением южной стороны, где поток приподнял и пробил его. Какая же нужна была сила, чтобы смять и раздробить многометровый слой льда! Рваный зеленовато-белый ледяной воротник охватывал темную шершавую шею лавового потока. Белый пар клубился в местах, где жар еще добирался до льда. В остальных местах поверхность охладилась, и поток выглядел мертвым.
В действительности же вязкая масса неощутимо продолжала двигаться. Именно здесь магма растопила часть ледника. Десятки миллионов литров воды выплеснулись на бока вулкана, смешались с пеплом и понеслись в долину по каньонам и оврагам. Мне показалось крайне маловероятным, чтобы магма поднялась и вышла под ледник еще в одном месте. Иначе говоря, вероятность нового лахара была ничтожна, о чем я и доложил губернатору. Похоже, он был на верху блаженства.
Возвращение в Японию
В следующем, 1962 году я вновь посетил некоторые из вулканов Японии, с которыми познакомился в 1965 году, — Сакурадзиму, Асо, Каймон, Асаму, Фудзияму, Михару и впервые увидел ряд других: Кирисиму, Комагадаке, Сова-Синсан, Усу, Тарумае, Меакан… Было это по случаю международного конгресса, во время которого японские коллеги показали нам немало интересного, в особенности свои многочисленные вулканологические обсерватории. В стране насчитывается очень много вулканов, поэтому она предпринимает особенно большие усилия, с тем чтобы научиться предсказывать извержение. Государственные службы и университеты построили там изрядное количество обсерваторий. Их в Японии раза в 3 или 4 больше, чем во всех других странах, вместе взятых. Вулканологов соответственно тоже. Однако количество не обязательно переходит в качество, особенно если оно порождает соперничество, а то и неприязнь между учреждениями или отдельными лицами.
Япония — островная дуга. Дуговой вулканизм характеризуется сильной эксплозивностью, отчасти объясняющейся высокой вязкостью магмы. Вязкость весьма замедляет подъем вещества, что затрудняет слежение за ним с помощью сейсмографов — основных инструментов, используемых для попыток прогнозирования извержений. Не удивительно, что большинство из них своевременно не обнаруживается…
Предвидеть извержение вулкана с жидкими лавами в принципе относительно просто, при условии что его постоянно «выслушивают» квалифицированные и должным образом экипированные ученые. Но на вулканах с вязкой лавой это настолько сложно, что ни разу еще не удавалось. Чтобы преуспеть в этом, следовало бы прежде всего параллельно использовать все доступные методы для истолкования физических, химических и механических признаков.
Мои концепции в вулканологии заметно отличаются от общепринятых. С одной стороны, я ярый противник взаимной изоляции участвующих в ней дисциплин и отсутствия подлинного тесного сотрудничества между их представителями; с другой стороны, я убежден, что серьезных результатов не добьешься без сбора части информации на месте, то есть прямо в пасти вулкана. Еще лет десять назад подавляющее большинство коллег моего поколения относилось сдержанно, даже с презрением к спортивной стороне таких предприятий. Они называли их «авантюрой», однако многие более молодые собратья уже начинали думать иначе.
Перед самым конгрессом я взял двух-трех из них с собой на Сакурадзиму, где мы были вознаграждены редким зрелищем и новыми данными о поведении вязких лав. Несколько других молодых вулканологов, особенно американцы, огорчились, что не смогли пойти с нами. Когда же в Карусаве, известном горном курорте у подножия Асамы, где проходил конгресс, я предложил подняться к кратеру, они попросились со мной. Мне это было приятно: ребята показались симпатичными, неглупыми и энергичными и просьба их показывала, что наша профессиональная среда мало-помалу изменяла свой академично-статический ход к проблемам.
Как это частенько бывает, на Асаме тогда гремели взрывы, выбрасывавшие мелкий пепел и разнокалиберные бомбы, иногда размером с автомобиль, но в основном более мелких габаритов и в количестве хотя и немалом, но терпимом. Падали они то с одной стороны, то с другой. Направление выстрелов большей частью зависело от колодца, служившего магме стволом. Таким образом, чтобы избежать ненужного риска при подъеме, надо было довольно долго следить за деятельностью кратера и выбирать не обстреливаемую в данный момент зону.
Для людей в хорошей физической форме, не склонных к панике при мало-мальски драматическом изменении ситуации такие экскурсии не представляют большой опасности. Но так глубоко запала в душу нашим хозяевам боязнь взрывных проявлений их вулканов, такими ответственными за нас они себя считали, что меня просто умоляли отказаться от намерения, о котором я имел неосторожность сообщить.
Выход был назначен за два часа до восхода солнца. Улегшись спать в 11 вечера, я еще не поддался уговорам организаторов конгресса, поскольку был уверен, что нет ничего страшного в нашей прогулке. Но когда в час ночи меня разбудил телефонный звонок и жалобный голос стал снова просить меня передумать, я сдался. Так что я выспался всласть, а мои американцы одни сходили к запретному кратеру, насытив взоры и нагуляв бешеный аппетит.
Из Японии мы в том году поехали в один из центров вулканологии — Долину Десяти Тысяч Дымов на Аляске. Четырнадцать лет я мечтал об этом, осваивая свою профессию. Сказочная долина открыла второй этап моей жизни исследователя вулканов.