Но надо было уезжать, и за окном машины поплыли и растворились за поворотом могилы и купола…
Мадрид, 2006
Людям, приезжающим в Штаты с двухнедельным туристским визитом, или трехдневным деловым, или даже постоянно живущим на Брайтон-Бич, эта страна представляется в виде двух полосок: Бостон, Нью-Йорк, Вашингтон – справа на карте и Лос-Анджелес, Сан-Франциско – слева.
И c диким полем между ними, ограниченным сверху Ниагарским водопадом и снизу – Гранд-Каньоном. По улицам одноэтажных городков бродят мустанги и медведи гризли, по краям бесконечных автомагистралей растут бензозаправочные станции и «Макдоналдсы», а проводящие жизнь у экранов телевизоров с нескончаемым бейсболом добрые реднеки[3], индейцы и потомки черных невольников без отрыва от производства варят себе кристаллический метамфетамин прямо из таблеток от кашля.
И это чистая правда, которая, однако, соотносится с настоящей Америкой приблизительно так же, как один мазок в углу полотна соотносится со всей «Джокондой».
Штат Нью-Мексико зажат между Техасом и Аризоной. Он не очень велик. Можно его проехать поперек часов за девять даже в пределах разрешенной скорости 120 км в час. Вдоль, правда, за день не уложишься.
Там нет чудес света вроде Гранд-Каньона или Ниагары или чудес цивилизации вроде моста Золотые Ворота, хотя пустыни, прерии и покрытые лесом горы ошеломляюще красивы, а в лабораториях Лос-Аламоса в свое время создавалась американская атомная бомба – но туристов туда пока не водят.
Я работал временно в самом большом городе Нью-Мексико – Альбукерке; жена раз в месяц прилетала ко мне на несколько дней из Нью-Джерси, и мы путешествовали вокруг. В один субботний вечер нам неудержимо захотелось музыки, и оказалось, что ближайший концерт будет происходить в Мадриде. Этот Мадрид «на карте генеральной кружком означен не всегда».
Из полумиллионного Альбукерке до стольного града Санта-Фе можно доехать меньше чем за час по новому прямому хайвею. Но если вы никуда не торопитесь, то ехать надо по старинной боковой дороге, которая петляет по отрогам горного массива Сандия и называется Бирюзовый тракт.
В конце XIX века там находились рудники, где добывали эту самую бирюзу и серебро, а также уголь. Потом рудники иссякли, и горняцкие городки (числом около десяти) с салунами, публичными домами и китайскими прачечными умерли и превратились в призраки.
С течением лет в остовах этих городков поселились художники. Точнее, даже не художники, а ремесленники – гончары, серебряных дел мастера и просто кузнецы. Один из возродившихся на пепелище поселков называется Мадрид.
«Красивое имя – высокая честь…» Мадрид имеет население человек сто пятьдесят и состоит из одной живописной улицы, на которой расположены музей горного дела, паб и дюжина магазинов, где можно купить приятные серебряные украшения с неизбежной бирюзой, художественные подковы, индейские ковры и керамику.
Проехав двадцать миль под звездами по пустынной извилистой дороге, мы добрались до Мадрида и припарковались под слабоосвещенными окнами паба рядом с дюжиной джипов и монстр-траков остальных посетителей. Внутри действо было уже в разгаре.
На сцене гастролирующая группа из Техаса исполняла некую региональную разновидность кантри, помноженную на рок. Дирижером, певцом и электрическим гитаристом был небольшой кругленький мужичок лет пятидесяти, похожий на благожелательного управляющего провинциальным отделением банка «Чейз», но в расшитой рубашечке, ковбойской шляпе и крокодиловых сапожках на каблуках. Впрочем, с темпераментом и армстронговской хрипотой у него все было в порядке, и он крепко держал зал в своих округлых ручках. Контрабасом управляла очень высокая, тонкая и гибкая девица, вившаяся вокруг своего инструмента, как плющ вьется вокруг телеграфного столба. Остальные музыканты поддавали жару, но умело оставались в полутени.
Поток туристов здесь иссякает еще до наступления темноты, и мы были единственными чужаками; все остальные места были заполнены местными – жителями Мадрида и окрестными владельцами ранчо, ранчерос по-местному. Большая часть из них относилась к тому типу американцев, от которого я тащусь откровенно и бесповоротно. Если вам знаком актер Сэм Эллиотт, вы знаете, о чем я говорю…
Эти люди стройны, уважительны к себе и ближним своим и раскованны без хамства, одеты – как в гвардейские мундиры – в облегающие джинсы Wrangler, приталенные рубашки, сапоги из шкуры ящеров и шляпы с подвернутыми полями – с коими (шляпами) они расстаются только во время сна, и то я не уверен. Мужики с ухоженной растительностью – усами подковой или подкрученными гусарскими, с аккуратными бачками а-ля Элвис или полноразмерными есаульскими бакенбардами и с выбритой до блеска и медно-загорелой кожей на остальном лице.
Женщины – с простыми ясными лицами, без косметики, в тех же шляпах и джинсах, сидящих туго на в самую меру плотных бедрах; это тот тип, который коня на скаку, может, и не остановит, но обращаться с винчестером, джипом на бездорожье и с мужиком определенно умеет.
Они сидели за своими столиками с сигарами (да! в Америке!) и кружками пива и вежливо не таращились на пару чужаков за крайним столиком. Потом, когда градус поднялся, публика пошла танцевать, оставив сигары на столах.
Это была не бесформенная трясучка моей юности и не танго, а некая смесь румбы и рок-н-ролла (кантри тустеп, как потом мне объяснили). Пары двигались в однообразных, но вполне формальных па, кавалеры в шляпах нежно кружили дам, дамы в шляпах послушно следовали направлению кавалеров. Красиво, черт… Кажется, что сейчас встанешь и сможешь делать то же самое, ан нет…
…Усадив жену за столик, я пошел к бару, украшенному транспарантом «У нас нет городского пьяницы. Мы все дежурим по очереди». По-видимому, паб представлял собой действительно кооперативное предприятие, поскольку по ту сторону стойки находились два в дупель пьяных мужика, похожих как братья-близнецы, – приземистые крепыши, круглолицые, с байкерскими бородами веником и в джинсовых комбинезонах, заляпанных слегка какой-то смазкой. Они чем-то неуловимо напоминали Винтика и Шпунтика из сказки про Незнайку и не понимали ни слова с моим акцентом, так что попытка заказать пиво себе и мартини для жены провалилась.
Я уже почти совсем сдался, но тут появился профессиональный бармен, приглашенный из Санта-Фе специально на это мероприятие, и все-таки мне удалось добыть два бокала вина (на беседу о том, какой именно мартини надо, меня уже не хватило).
Ближе к полуночи дверь в паб была открыта чьим-то черным влажным носом, и в зал вбежала стая местных собак, пришедших проверить, чем таким интересным занимаются их хозяева. Это были шавки размером от болонки до овчарки, откровенно беспородные, но при ошейниках и очень вежливые. Они обежали весь зал, лизнув подставленные ладони, и попытались забраться на сцену, но тут контрабасная девица возмутилась и, лихо фехтуя смычком, обратила меломанов собачьих в беспорядочную ретираду.
Но уже становилось поздно, надо было возвращаться в город, вставать утром на работу и вообще всячески продолжать жить и исполнять свои обязанности. Но я обязательно вернусь в Мадрид и тогда уж точно спляшу. А может быть, даже спою. Ничто меня не остановит.
Утиная охота
В нежном детстве, по свидетельству очевидцев, я выходил во двор играть не иначе, как строевым шагом, сжимая в руках какой-нибудь пистолет-пулемет или меч. Одними из любимейших воспоминаний у меня являются воспоминания о службе в израильской армии.
Несмотря на все это, уровень милитаризма в моей душе обычно флуктуирует на достаточно низком уровне. Конечно, как все мужчины, я люблю всякие блестящие игрушки. С удовольствием рассматриваю рыцарей в музеях или витрину с разными ружьями, от мелкашки до полуавтоматической боевой винтовки, в местном хозяйственном магазине. Но все же не настолько, чтобы принести что-нибудь такое домой. И нож, которого не постеснялся бы Настоящий Мужчина, у меня только один. С резиновой рукоятью, хищно искривленным лезвием и весь черный. Лежит в ящике письменного стола вместе с прочей канцелярской мелочью. И страсть к душегубству у меня очень умеренная. Вполне удовлетворяется рыбной ловлей.
Но вот недавно меня приятель пригласил на утиную охоту. Он страстный охотник, мой приятель. Дома у него стволов десять. Когда охота не открыта ни на кого, он ездит в пустыню и палит по железным мишеням. Чтоб форму не терять.
В общем, утки меня соблазнили. Такие вот – в духовке, прожаренные до мозга костей, с печеной айвой. И с корочкой. Действительно, сезон проходит, а у нас, как говорится, ни в одном глазу. Купил я охотничью лицензию. Она в штате Нью-Мексико недорогая. На эти деньги можно купить всего лишь уток семь. Замороженных. Но что за удовольствие покупать утку в магазине?!
Отправились мы с вечера. Можно, конечно, было поспать у себя дома и встать ранехонько, но печальный жизненный опыт подсказал нам, что встать ранехонько еще можно, но вот выйти из дома ранехонько ни за что не получится. Начинается чистка зубов, кофий, кота покормить, в туалет опять же… То ли дело на природе… Встал ранехонько, вышел из палатки и сразу упал в реку. Или наступил на дикого кабана. Никакой потери времени.
Выехали мы вечером, как стемнело, и ехали до утиных угодий долго, целых сорок пять минут по большой дороге. Там, совсем близко от этой дороги, метрах в трехстах, находится заказник – три с половиной озерца, окруженные несколькими квадратными километрами болот и зарослей. Съехали мы с шоссе и стали биваком у ворот в этот самый заказник, метрах в ста от ближнего кювета. Обстановка самая романтическая, даже во тьме ночной обзор со всех сторон до горизонта: с запада – шоссе, где время от времени яркими вспышками света обозначаются большегрузные фуры, они в работе, несмотря на субботнюю ночь; с севера – силуэт большого террикона из шлакобетона, выгруженного здесь неизвестно когда и неизвестно зачем; с юга – пустыня вся в очень колючих кустах и дохлых домашних животных; и с востока – вид на дальние селенья, мерцающие огоньками. «Казбек предо мною, один…» я. А озерца – где-то там, пониже, их и не видно.