говорить Нине Алексеевне, что я – медработник, боялась, чтоб меня не отправили в тот лагерь, где людей сжигают в печке. Как угодно умереть, только не жариться в печке.
Как-то Нина Алексеевна мне сказала: «Шура, а может, ты перевяжешь этих женщин, что-то Гильда задерживается». Я согласилась. Нина Алексеевна сказала: «На эту рану положи повязку с Sol. Rivanoli (риванол)». Называет мне все по-латински, и на бутылках тоже по латыни. Я беру бутылку с риванолем, а она строго наблюдает за мной. «А эту рану смажь Sol. Brillianti grinni (зеленка)». Я беру зеленку и мажу рану. «А сюда положи Ung. Ichtioli». Я беру ихтиоловую мазь и ложу на гнойник и совсем без внимания, что Нина Алексеевна специально называет мне препараты по-латински. Я закончила перевязки, а Гильды все нет. Нина Алексеевна вызывает меня в кабинет и спрашивает: «Шурочка, ты – медработник?». Я покраснела до ушей и сказала: «Нет». «А откуда же ты знаешь латынь?». «А кто Вам сказал, что я знаю латынь?». Она рассмеялась и сказала: «Ты наивна, как ребенок. Шурочка, мы же с тобой на перевязках общались на латинском языке, и ты ничего не перепутала, все правильно брала, а я все лекарства называла только по-латыни». Я страшно растерялась, думаю, какая она умная, и какая я дура. Она меня спросила: «Шурочка, ты меня боишься?». «Да». «А почему ты меня боишься?». «А чего Вы ходите с тем немцем?». «А ты разве не понимаешь, что он меня проверяет: ложу я больных на койку или здоровых. Ты не заметила, что лечение этих больных его не интересует, он идет на обход только для того, чтобы посмотреть, кого я положила: больных или здоровых. Ты откуда?». «Из Одессы». «Как ты сюда попала?». «Как все люди, а Вы?». «А я из Севастополя». Я так быстро спросила: «А где Вы были в Севастополе?». «В Сов. больнице, а ты?». «А я была в медсанбате на Максимовой даче, и в Сов. больницу мы отправляли тяжело раненых». «Совершенно верно, мы Ваших раненых принимали». Тогда мы с ней обнялись, заплакали, вытерли слезы, я спрашиваю: «А где Гильда? До сих пор нет». Нина Алексеевна ответила, что она специально ее отпустила, чтобы меня проверить: «Я сразу заметила, что ты медработник. Когда ты так грамотно снимала повязки женщинам». После этого объяснения мы с Ниной Алексеевной стали друзьями. Как-то я заболела, повысилась температура, Нина Алексеевна меня послушала и сказала, что у меня двусторонний плеврит. Она делала мне горчичники, давала какую-то микстуру, таблетки аспирина, и температура упала, но чувствовала я себя плохо.
Уже не помню, по какой причине перевели меня от Клавы в общий барак, где жили наши женщины, которые работали на заводе. Работала я так же, в больнице, а спала в общем бараке. Барак большой, женщин там было много. В нашей комнате было 20 человек, спали на двухэтажных нарах. Завела я там себе подругу Иру, фамилию не помню, но мы ее звали Ира Ростовская, она была из Ростова. Потом Ира сбежала с этого лагеря, и я завела другую подругу – Лиду из Сталина.
Нина Алексеевна кроме нашего лагеря обслуживала еще какой-то штраф- лагерь. На территории того лагеря у нее была маленькая больница, куда она клала больных. Однажды Нина Алексеевна пришла к нам на обход, позвала меня в свой кабинет и говорит: «Шурочка, ты знаешь Тамару Елецкую и Раю Гольдман? Они говорят, что знают тебя». «Да, знаю, они из нашей дивизии 514 полка. А где они? Где Вы их видели? Как Вы им сказали обо мне?» – спрашиваю я. Нина Алексеевна сказала, что она обслуживает штраф-лагерь, и они сидят сейчас там. Я попросила передать им привет. Нина Алексеевна приходила к нам на обход 2 раза в неделю. На следующей неделе она пришла на обход и сказала, что Тамара и Рая убежали из штраф-лагеря, она им помогла: «Я им сказала, чтобы симулировали аппендицит. Они симулировали, и я их положила в больницу, а ночью открыла им окно, и они обе ушли. Мария заранее купила им два билета, они сели на поезд и уехали. Я их просила, чтобы написали, где они остановятся. Но билеты куплены им до Эссена». «А что Вы сказали врачу-немцу?» – спросила я. «Сказала, что ночью убежали через окно, испугались операции. Немцы знают, что дальше Германии они нигде не денутся, искать их не стоит». Нина Алексеевна сказала, что договорилась с Тамарой, что если та устроится на работу, она меня к ней отправит: «Тебе нужно отсюда уходить, у тебя плохо с легкими, тебе нужны хоть немного лучшие условия, иначе туберкулез, и кто знает, чем все закончится. А ты тем временем подговори себе девочку хорошую, и уедете вдвоем, чтоб тебе не так одиноко было». Я подговорила себе Лиду из Сталина. С Лидой мы спали на одних нарах, она-внизу, а я – вверху. Нина Алексеевна принесла мне какое-то старое штопаное, демисезонное пальто и темно-зеленую шляпу и сказала: «Кода будешь уходить, одень это пальто и шляпу, волосы у тебя еще плохо отросли после тифа, чтобы меньше обращали на тебя внимания». Когда в следующий раз Нина Алексеевна пришла на обход, она рассказала, что получила письмо от Тамары, она в Эссене, устроилась на работу. Нина Алексеевна сказала также, что написала Тамаре, и та будет встречать меня по воскресеньям на вокзале: «Готовься на воскресенье, Мария Ростовская работает у хозяина вместе с голландцами, и она их просила, чтоб в воскресенье они взяли вам два билета на поезд до Эссена, голландцы обещали. После обеда вы с Лидией у вокзала будете ждать голландцев с билетами».
Наши бараки были ограждены кирпичным забором. Забор довольно высокий. Мы попросили женщин с нашей комнаты, чтобы они помогли нам перелезть через забор. Перепрыгнули мы через забор и побежали на вокзал, искали, ждали голландцев, но они так и не пришли, билеты нам не купили, поезд на Эссен уже ушел. Солнце стояло на закат, красное-красное. Что делать? Бежать обратно в лагерь через забор? Побежали к забору, а залезть не можем, высоко. А забор выходил в лесок, смотрим – по дорожке идут двое мужчин прямо к нам. Мы испугались, Лида стала плакать: «Зачем я послушала тебя, теперь нас посадят в тюрьму». Я молчу, а что говорить, я сама испугалась. Эти двое подходят к нам и говорят: «Франце, франце». Я поняла, что они – французы и говорю: «Вы – французы?». Они утвердительно машут головой, видимо поняли, хоть я и говорила по-русски. Они нам показывают: вам нужно через забор перебраться? Мы тоже утвердительно машем головой и показываем на забор. Французы нам помогли перелезть через забор. Мы прибежали к окну нашего барака, постучали, женщины быстро нам открыли окно и сказали, чтоб мы быстро ложились в постель, потому что уже доложили полицаям, что мы убежали. Мы только успели натянуть на себя одеяла, как в комнату врываются полицай, переводчица и еще одна русская женщина. Переводчица говорит, что вот эта женщина из вашей комнаты сказала, что двое убежало. Все женщины в один голос сказали, что никто не убегал. Она подошла к нашим нарам и сказала, что вот они убегали. Мы говорим, что никуда не собирались убегать, все женщины закричали, что это не правда, никто не убегал. Переводчица перевела немцу, что никто не убегал. Тогда немец-полицай ударил эту женщину по лицу. Переводчица перевела, что он ее ударил за вранье. Так нам с Лидой удалось избежать неприятностей.
Переводчицами работали русские немки, они себя называли дойче медхен (немецкие девушки). Их было в нашем лагере две. Пришла я как-то утром в больничный барак, убрала палаты и начала мыть коридор, загрустила и запела песню (кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя – ты самая любимая). Из кабинета Нины Алексеевны выбежала переводчица и ударила меня по лицу, закричала: «Забывайте за Вашу Москву, наши солдаты уже сожгли Вашу Москву». Думаю, неужели это правда? Когда ушла переводчица, меня позвала Нина Алексеевна и сказала: «Шурочка, не забывай, где ты находишься. Лучше не пой никаких песен». Спрашиваю: «Это правда, что немцы сожгли Москву?». Но она сказала, что это неправда, но даст Марии задание уточнить, а Мария узнает у голландцев. Нина Алексеевна спросила, почему я здесь. Я сказала, что голландцы не пришли, у нас не было билетов и мы не уехали, и рассказала, что с нами случилось. Нина Алексеевна пообещала, что все выяснит у Марии, и никаким голландцам доверять мы больше не будем, а в следующий раз с нами поедет Мария. Она хорошо владеет немецким, и сама возьмет билеты, только нужно узнать, когда хозяин даст Марии выходной. Я рассказала об этом Лиде. Лида с испугом: «Как, еще раз будем бежать?! Нет, хватит, я уже надрожалась, больше не хочу, ты как хочешь, а я – нет». Нина Алексеевна меня успокоила: «Не хочет – не надо, поедешь сама, Мария тебя завезет в Эссен к Тамаре. В то воскресенье, что и Мария, ты попросишься, чтоб тебе сделали пропуск в город, навестить знакомую. Придумай, что угодно».
Так и случилось, Марии дали выходной в воскресенье, и я получила пропуск в город. Мария меня уже ждала на вокзале, она сама взяла билеты и мы вышли на перрон. Я была одета в то демисезонное поштопанное пальто, шляпу, которые мне принесла Нина Алексеевна. Подошел поезд, мы вошли в вагон, а сердце колотится, не могу успокоиться – куда едем, что ждет? Не доезжая до Эссена, в вагон зашел контролер, подошел к нам, Мария показала билеты, он ей что-то сказал, она ответила, а я ничего не поняла. Когда он ушел, я спросила у Марии, что он говорил. Мария ответила, что он спрашивал – кто мы. В купе, напротив нас, мужчина спросил: «Девочки, Вы – русские?». Я в ответ: «А Вы кто, что так чисто разговариваете по-русски, без акцента». Он рассказал: «Я – немец, но 10 лет был в плену в России и жил в Сибири. Сейчас будет Эссен, идите к выходу, поезд затормозит, а Вы быстро выходите их вагона, потому что контролер приведет полицию. Поезд еще не совсем остановился, как мы вылетели из вагона и бегом помчались к выходу. У выхода из вагона стояла Тамара, ждала меня. Я крикнула Марии: «Вот, Тамара!». «Вы встретились, – сказала Мария, – тогда я побежала за билетом и поеду обратно, когда будет поезд». И Мария убежала. Тамара привела меня в разбитый бомбой дом, в нем среди развалин сохранилась одна комната. Пробираться в ту комнату нужно было через глыбы развалин. Нам с Тамарой пришлось спать на койке валетом. С Тамарой жили еще две русские девочки. Все они втроем работали у хозяина в ресторане на кухне подсобниками, чистили, мыли овощи, посуду, полы. У них там была возможность что-то взять из продуктов, они приносили и кормили меня.