Мое детство протекло почти все в деревне: мой отец, князь Голицын[32], любил жить в готическом замке, пожалованном царицами его предкам[33]. Мы оставляли город в апреле месяце и возвращались туда только в ноябре. Моя мать была небогата, и потому не могла дать мне блестящего образования[34]. Я с ней почти не разлучалась: своей добротой и ласками она вполне приобрела мое доверие; я не ошибусь, если скажу, что с тех пор, как я стала говорить, я от нее ничего не утаивала. Она позволяла мне свободно бегать повсюду одной, стрелять из лука, спускаться с холмика, перебегать через равнину до речки, окаймляющей ее, гулять по опушке леса, куда выходили окна комнаты моего отца, влезать на старый дуб, около самого дома, и срывать с него желуди; но зато мне строго запрещалось лгать, клеветать на кого нибудь, невнимательно относиться к несчастным, презирать наших соседей, людей бедных, грубоватых, но добрых. Как только мне минуло восемь лет, моя мать стала нарочно оставлять меня с ними одну, чтобы я приучилась занимать их; она уходила, чтобы работать на пяльцах, в соседний кабинет, откуда могла, не стесняя нас, слышать весь наш разговор. Уходя, она говорила мне на ухо: «поверь, мое дорогое дитя, что нельзя проявить больше любезности, как принуждая себя к ней, и нельзя выказать более ума, как в то время, когда применяются к пониманию других», — священные слова, которые принесли мне большую пользу и научили меня никогда ни с кем не скучать!
Я бы желала обладать талантом для того, чтобы описать наше жилище, которое является одним из красивейших местечек в окрестностях Москвы. Этот готический замок имел четыре башенки; во всю длину фасада тянулась галерея, боковые двери которой соединяли ее с флигелями; в одном из них помещались моя мать и я, в другом — мой отец и приезжавшие к нам гости. Вокруг замка расстилался громадный красивый лес, окаймлявший равнину и спускавшийся, постепенно суживаясь, к слиянию Истры и Москвы. В треугольнике воды, образовавшемся этими двумя реками, отражались золотые лучи заходящего солнца; вид был чудесный. Я в это время садилась одна на ступеньке галереи, с жадностью любуясь этим прекрасным пейзажем. Взволнованная, растроганная, я приходила в особое молитвенное настроение духа и убегала в нашу старинную готическую церковь, становилась на колени в одном из маленьких углублений, в которых когда-то молились царицы; священник один тихим голосом служил вечерню, один певчий отвечал ему. Я стояла с наклоненной головой, часто заливаясь слезами. Все это может показаться преувеличенным, но я и упоминаю об этом лишь потому, что все это истинная правда, и потому, что я убеждена по собственному опыту, что в нас существуют, предрасположения, которые проявляются в нас еще в ранней юности и которые бесхитростное воспитание развивает тем легче, что вся его сила заключается в естественном развитии природных задатков. В это время я имела несчастье потерять восемнадцатилетнего брата[35]; он был красив и добр, как ангел. Моя мать была удручена этим горем; мой старший брат[36], находившийся в это время с дядей, Шуваловым[37], во Франции, приехал утешать ее. Я была в восторге от его приезда: я жаждала знаний, умственных занятий, я осыпала его вопросами, которые очень его забавляли; я питала настоящую страсть к искусствам, не имея о них понятия.
Скоро мы поехали в Петербург, для свидания с дядей, возвратившимся на родину после пятнадцатилетнего отсутствия; тогда мне было десять лет, так что я была для него совершенно новым знакомством, тем более интересным, что я представляла полную противоположность всем тем детям, которых он видел до сих пор. У меня не было тех изящных манер, какими обыкновенно обладают молоденькие барышни; я любила прыгать, скакать, говорить, что мне приходило в голову. Дядя меня очень полюбил. Нежные чувства, которые он питал к моей матери, усиливали его чувства ко мне; это был редкий человек по своей доброте. Он пользовался большим значением в царствование императрицы Елисаветы Петровны и был с того времени покровителем искусств. Екатерина II отнеслась к нему также с особенным вниманием, доверила его управлению Московский университет, пожаловала ему звание обер-камергера и орден св. Андрея Первозванного и св. Владимира, приказала омеблировать весь его дом и сделала ему честь у него отужинать. Он был прекрасным братом и для детей своей сестры настоящим отцом.
Мать моя любила его, кажется, больше своей жизни. Он привез из-за границы множество самых изящных античных произведений искусства, при виде которых у меня глаза разгорелись от восхищения; мне хотелось срисовать все, дядя любовался моим восторгом и поощрял мои художественные наклонности.
Хотя наше пребывание в столице было непродолжительно, но я успела многое увидеть и многому научиться. То был как раз год рождения великого князя Александра; у всех вельмож устраивались по этому случаю пышные празднества, на которых присутствовал двор. У княгини Репниной[38] был устроен маскированный бал, на котором была устроена кадриль из сорока пар, одетых в испанские костюмы, составленных из дам, девиц и молодых людей наиболее заметных и красивых; для большего разнообразия фигур кадрили прибавили четыре пары детей от 11–12 лет. Так как одна из этих маленьких танцорок заболела за 4 дня до празднества, то княгиня Репнина пришла вместе с дочерьми умолять мою мать позволить мне заменить эту девочку. Моя матушка всячески уверяла, что я едва умею танцевать, что я маленькая дикарка, но все уверения были безуспешны: пришлось согласиться, и меня повели на репетицию. Мое самолюбие заставляло меня быть внимательной: тогда как другие танцорки, уже умевшие танцевать, или, по крайней мере, уверенные в этом, репетировали довольно небрежно, я старалась не терять ни одной минуты. Оставалось всего две репетиции, и я своим детским умом старалась обдумать все, чтобы как можно меньше уронить себя на своем первом выходе на светское поприще. Я решила нарисовать фигуру кадрили на полу у себя дома и танцевать, напевая мотив танца, который я запомнила. Это мне прекрасно удалось, а когда наступил торжественный день, я снискала всеобщее одобрение. Императрица была ко мне очень милостива, великий князь показал ко мне особое благоволение, которое продолжалось потом 16 лет, но, как и все, эта благосклонность изменилась, о чем я впоследствии скажу подробно.
Императрица приказала дяде привезти меня в собрание маленького эрмитажа; я отправилась туда в сопровождении дяди и матери. Общество, собравшееся там, состояло только из старых фельдмаршалов и генерал-адъютантов, которые также почти все были старики, графини Брюс, статс-дамы, бывшей подругою императрицы, фрейлин, дежурных камергеров и камер-юнкеров. Мы ужинали за столом с механизмом (table à machine): тарелки спускались по шнурку, приделанному к столу, под тарелками лежала грифельная доска с грифелем, на которой отмечали то кушанье, которое желали, тянули за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с потребованным блюдом. Я была в восхищении от этой маленькой забавы, и шнурок не переставал действовать.
Я совершила два раза путешествие в Москву. После смерти моего отца, моя мать переехала на жительство в Петербург и остановилась в доме дяди; мне тогда было четырнадцать лет. Именно в это время я увидела и заметила графа Головина[39]. Я встречала его в доме его тетки фельдмаршальши Голицыной. Репутация почтительного сына и верного подданного, благородство характера, которое он выказывал, произвели на меня впечатление; его красивая наружность, высокое происхождение, богатство, заставляли смотреть на него, как на завидного жениха. Он выделял меня среди всех других молодых особ, которых он встречал в обществе, и, хотя он не решался сказать мне этого, я его понимала и поспешила, прежде всего, сообщить об этом моей матери, которая сделала вид, что не придает делу серьезного значения. Она не хотела смущать моего первого чувства; мой чересчур юный возраст — с одной стороны, путешествие, которое граф Головин должен был совершить по Европе, с другой — давали ей средства испытать его чувства. Во время его отсутствия моя мать выказывала мне трогательную нежность. Его сестра, г-жа Нелединская, фельдмаршальша[40], выражала мне участие и все знаки дружбы; я была чрезвычайно этим тронута, так как эти отношения соответствовали тому серьезному чувству, которое начинало наполнять мое сердце.
Мне несколько раз делали предложение, но каждую партию, которую мне предлагала моя мать, я тотчас отвергала: образ графа Головина немедленно представлялся моему воображению. В то время молодые люди были гораздо благороднее; молодой человек придавал большую цену браку. В то время не узаконили побочных детей: во все царствование Екатерины II был только один подобный случай с Чесменским[41], сыном графа Алексея Орлова. Император же Павел более чем злоупотреблял своей властью в этом отношении, поощряя, таким образом, распущенность нравов, которая совершенно подрывала основные начала (principes) священных семейных уз[42].
Я продолжала бывать на малых эрмитажных собраниях. Туда часто приходил великий князь Александр, которому было тогда четыре года, и трехлетний брат его, великий князь Константин; туда приводили скрипачей, и начинались танцы; я по-преимуществу была дамой великого князя Александра. Однажды, когда наш маленький бал был оживлен более обыкновенного, великий князь, шедший со мною в полонезе, объявил мне вдруг самым серьезным тоном, каким только может говорить ребенок в его возрасте, что он хочет повести меня в крайние апартаменты дворца, чтобы показать мне нечто ужасное; это меня очень заняло и смутило. Дойдя до самой последней комнаты, он повел меня в углубление, где была помещена статуя Аполлона, которая своим античным резцом могла ласкать взор артиста, но видом своим могла легко смутить девочку, которая, к счастью, была слишком наивной, чтобы любоваться выдающимся произведением искусства в ущерб стыдливости. Я позволила себе упомянуть об этом маленьком событии для того, чтобы легче восстановить в своей памяти все виденное мной при дворе. Я справедливо не признаю в себе никакого особого таланта и не могу писать мемуаров: они были бы недостаточно интересны, а потому мои записки можно назвать просто воспоминаниями, которые для меня очень дороги и часто занимают мои мысли. Сравнение прошлого с настоящим бывает для нас иногда очень полезно; прошлое есть как бы счетная книжка, к которой нужно часто обращаться для того, чтобы иметь правильное понятие о настоящем и уверенность в будущем. На своем жизненном пути мне приходилось встречать чаще цветы, чем шипы, в полном