Сергей КалединЗаписки гробокопателя
Как я начал вышиватьПредисловие
ХАРАКТЕРИСТИКА
Ученика 2 класса «Б» сан-лесной школы № 5 Каледина Сергея
Каледин Сережа обучался в данной школе в течение всего второго полугодия. За время пребывания в школе проявил себя как недисциплинированный ученик. Способности имеет хорошие, но нет совсем никакого прилежания к учебе. Письменные работы выполняет неаккуратно, не чувствует ответственности за свою работу.
Любит читать книги, слушать рассказывания, увлекался выпиливанием, игрой в шахматы, начинал вышивать, очень любит подвижные игры, но ни на чем не может долго сосредоточиться. С детьми без конца ссорится, бьет их, бывает грубым. С мнением их совсем не считается. Часто мешал им хорошо отдыхать. По отношению ко взрослым допускал грубость. Сережа совершенно не владеет санитарно-гигиеническими навыками.
Учебный год закончил на «3» и «4». Дисциплина «4». Переведен в 3-й класс.
25 мая 58 г. Воспит. Смилянская.
Значит, «начинал вышивать»…
Но так ничего хорошего и не вышил. До такой степени ничего, что в девятом классе остался на второй год, а кроме того меня вышибли из школы. Сначала было даже весело, а вскоре захотелось повеситься. Потом вешаться раздумал. Отцов брат в Моссовете устроил в экстернат, а уж потом забрили в стройбат. После армии мать, имевшая блат в Литинституте, определила меня туда на переводчика с… татарского языка. С татарским языком романа не получилось, перевелся на заочного критика, а защищался по прозе. Проза называлась «Записки гробокопателя». Таким образом, так называемая творческая жизнь началась с того, где обычно всякая жизнь заканчивается, — с кладбища.
В дальнейшем повезло — десять лет не печатали. Говорю серьезно. За эти годы осеменил все издательства и журналы страны, узнал редакционную кухню, приобрел опыт, короче, обопсовел. Была возможность писать не торопясь дальше, что хочется (все равно ведь не напечатают).
Врожденная лень помогала писать коротко, некоторая истеричность — с удовольствием переписывать по многу раз. Дело оказалось не таким уж и сложным; весь инструментарий: нетугое ухо, промытый глаз и 33 буквы алфавита. Ну, и желательно, конечно, жизненный опыт.
В пятьдесят лет обнаружил, что все написанное почти документально, практически без выдумки, все из биографии. Ну, разве лишку где приврал для благозвучия.
Надеюсь, читателю будет интересно заглянуть на мою кухню — она же лаборатория писателя.
А санитарно-гигиенические навыки, с которыми у меня была напряженка в 1958 году, осваиваю и по сей день.
Тахана мерказит
Давно уже чувствую, что я не москвич, хотя по рождению, происхождению, прописке таковым являюсь.
Живу большей частью в деревне, ношу ветхое, ем скромное. Понять, как люди постоянно живут, а, главное, пишут в городе, не могу даже в дурном сне.
В деревне печка потрескивает, разноцветные коты мурлычут, ходики тикают, по ночам иной раз из лесу старый беззубый кабан помои жрать приходит. Благодать!
Местная общественность даже отличила меня, возвела в ранг старшего по улице: наблюдать за содержанием помоек, собирать подати, бороться с кровососущими насекомыми — комарами.
…Возвращаюсь, значит, я из Израиля (у меня там сын живет). И, конечно, прямиком на дачу. Писать. А о чем писать? Не об Израиле же. О нем уже написано-перенаписано. И вот тут-то мама моя и помогла. Видит — чего-то сынок ее смурной бродит. Она мне и говорит: напиши-ка, ты, сыне, повесть. Хорошо, соглашаюсь, говори про что.
— Вот ты соседа своего любишь — Меркулова Владимира Ивановича.
— Любить-то люблю, но маловато мне его, на повесть не хватает.
— Маловато… А ты его в Израиль запусти и погляди, что из этого выйдет.
Поразмыслив над маминым предложением, я вдруг вспомнил, что давно собирался развенчать вздорную идею о русском якобы врожденном антисемитизме, и тут мне мой дачный сосед Владимир Иванович Меркулов (Петр Иванович Васин в повести) очень оказывается кстати. Как многие из нас, бытовой антисемит, незакоренелый, неидеалогизированный, он, попав в Израиль, обнаружил, что никаких таких враждебных верований нет, а есть люди, есть ощущение человечества как общего тела. Все встало в его голове на свои места. Но, к сожалению… Что «к сожалению» — о том в повести.
1
Ну, перетеплился малость, что поделаешь. А с другой стороны, если как Мерцалова велела — в шортах да в майке, — уж лучше совсем без порток, чтобы прямиком в дурдом.
Так рассуждал Петр Иванович Васин, спускаясь по трапу на летное поле аэродрома Бен-Гурион. Первое, что он увидел за пределами аэродрома: пальмы натуральные, будто в Сочах. И жару увидел — марево над бетоном колыхалось, как прозрачный желей.
Одет Петр Иванович был по-солидному: черный костюм, джемпер, сорочка — с галстуком, разумеется. На голове шляпа. В одной руке плащ, в другой — портфель (пожрать на первое время, мыло, то-се…).
На транспортерной карусели уже крутились оба его чемодана. Один деревянный, сработанный специально под плотницкий инструмент; второй обычный, фибровый — там инструмент электрический: лобзик, рубанок, точило…
Мартин, дурак, все смеялся, зачем ты с собой такую тяжесть прешь, там все дадут. Дадут, куда кладут! Кто ж это, интересное дело, свой инструмент чужому человеку даст? Пришлось Мартина маленько осадить: ты в своей яме сидишь и сиди, палочкой дирижерской маши, я тебя не учу. А в мое дело не суйся.
Петр Иванович подхватил чемоданы.
На специальных столах шмонали багаж. Не у всех, на выборку. К Петру Ивановичу подошла девушка, блондиночка рыжеватенькая. На левой грудке у нее табличка на прищепке, написано не русскими буквами, но и не местными крючками, а, может, по-немецки. Петр Иванович все-таки разобрал имя — Сара.
— Это ваш багаж? — по-русски, но как-то чудно спросила девушка.
— Мой, — кивнул Петр Иванович.
— Вы уже посещали Израиль?
— Первый раз, Сарочка, — улыбнулся Петр Иванович, но, видать, рановато.
— С какой целью вы предприняли свой путь?
— У меня родственница есть непосредственно, сватья мне, Ирина Васильевна Мерцалова. По всему миру поет. Ей тут у вас один еврей, муж бывший, дом подарил. Она просила меня его взглянуть. Я сам-то строитель.
— Вы читали Тору?
— Тору?.. — опешил Петр Иванович. — Это Евангелие, что ли? Читал.
— Вы посещаете синагогу?
— Зачем она мне надо? В церковь хожу иной раз… Может, вы не поняли… Я ж не в евреи приехал записываться. Я в гости. Русский я. В командировку как бы…
— Откройте ваш багаж.
Петр Иванович заволок оба чемодана на операционный стол и отомкнул деревянный.
— Зачем вам это? — строго спросила таможенница.
— Инструмент мой, — недоуменно пробормотал Петр Иванович и сразу вспотел. — Я плотник…
Таможенница не стала его слушать, подозвала уже на своем толстого дядьку, видать, начальника. Плотницким инструментом толстый остался доволен, а на электрический — набычился.
— Кто компоновал ваш багаж? — чистым русским, без примесей, спросил он. Через посредника или лично?
— Сам собирал.
— Зачем вы везете это в Израиль?
— Ты что, издеваешься?! — Петр Иванович почувствовал острое желание слегонца заехать жиду в волосатое ухо. Он полез за папиросами, наткнулся на письмо Мартина по-английски, написанное на всякий случай для израильских властей.
Таможенник заглянул в письмо.
— Мерцалова — это кто?
— Мерцалову не знаешь?! Да она же у вас тут была! Вы ей премии сами надавали!..
— Релакс, — сказала Сара. — Спокойно. Отвечайте только на вопросы.
Петр Иванович аккуратно поплевал на незажженную папиросу, замял для верности о ладонь и сунул в карман.
— Чего вы от меня хотите, черти? — произнес он потухшим голосом и присел по-плотничьи на корточки, считая разговор законченным. Теперь ментов ихних ждать, говорить без толку. А он еще в самолете выпил на халяву — могут и в трезвиловку засунуть… Постой, постой… Он встал, пошарил в пиджаке и протянул толстому фотку.
— Вот она.
На зарубежной фотографии мэр Тель-Авива вручал Ирине Мерцаловой приз. Она стояла возле белого рояля. Но самое главное было на обороте: «Желаю тебе, Петя, счастья в прекрасном Израиле. Ирина».
Толстый повертел фотку, только что не понюхал, вернул ее Петру Ивановичу, прижав руку к сердцу:
— Шабат Шолом!
Наклюнулось было у Петра Ивановича желание развернуться и улететь назад, благо билет на полгода безразмерный… Ладно! Он плюнул на мраморный пол, теранул по плевку черным, специально для Израиля купленным полуботинком. Будем считать типа анекдота непосредственно!
Стеклянные непрозрачные двери бесшумно отворились. Петр Иванович вышел за пределы таможенной зоны. В Израиль!
Мог ли он подумать месяц назад, что окажется вдруг на этой ихней земле обетованной?..
2
Месяц назад перед участком номер один садового товарищества «Салют» притормозил, чиркнув низко посаженным брюхом по разбитой дороге, белый «Мерседес» народной артистки бывшего Союза Ирины Васильевны Мерцаловой.
На бревнах, сваленных вдоль забора, сидел невеселый ханыга в меховой шапке с ушами и в синих милицейских галифе.
Ирина Васильевна шагнула во двор. Посреди участка возвышалось грандиозное сооружение. Строение до половины было выполнено из красного кирпича, выше сруб. Далеко, однако, сруб не ушел: три венца ощерялись поверху мощными шкантами. Вокруг были навалены готовые к кладке бревна с выдолбленными пазами. Меж бревен блуждали куры, поклевывая опилки, нервно дергал башкой цветастый петух, недовольный появлением нового человека.
В углу, у забора, притулилась крохотная времянка, обитая драным рубероидом. На оторванной дверце холодильника «Север-6» был сервирован стол. Ирина Васильевна подошла, заглянула в кастрюлю, вилкой поддела содержимое… Это оказался разваренный бычий хвост, опутанный водорослями петрушки. Окружали кастрюлю мутные стаканы, штук пять чесночин, две полубуханки черного хлеба и несколько яиц с прилипшим сором.