Михайловский Г.Н.ЗАПИСКИИз истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920В двух книгахКнига 2Октябрь 1917 г. — ноябрь 1920 г.÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷
Часть 3. Дипломатическое ведомство и Белое движение (октябрь 1917 г. — ноябрь 1920 г.)
Настоящие записки являются прямым продолжением моих предшествующих записей, которые я вёл как очевидец и участник жизни дипломатического ведомства при царском режиме с начала мировой войны в августе 1914 г. до Февральской революции 1917 г. (I часть) и при Временном правительстве до его падения в октябре 1917 г. (II часть). III часть этих записей охватывает период от Октябрьской революции 1917 г. до врангелевской эвакуации в начале ноября 1920 г., когда дипломатическое ведомство как учреждение теряет территориальную базу в России и становится «астральным телом» вместе с другими остатками врангелевских военных и гражданских организаций.
Несмотря на то что и после эвакуации из Крыма дипломатические учреждения за границей фактически продолжали некоторую деятельность и в эмигрантской печати появлялись сведения касательно высшего их органа — Совещания послов (под председательством М.Н. Гирса), тем не менее это было уже не дипломатическое ведомство, т.е. весьма существенная отрасль правительственной власти, а эмигрантские учреждения — организации общественно-политического, но не международно-правового характера. Дипломатическое ведомство перестало существовать со времени врангелевской эвакуации не только вследствие потери территориальной базы в своём отечестве (пример Бельгии, Сербии и Румынии во время мировой войны говорит о возможности существования временного, конечно, правительства и без территории), но и потому, что с этого момента исчезает всякое русское антибольшевистское правительство, с которым дипломатическое ведомство было бы связано. С дальневосточным правительством, появившимся впоследствии, Совещание послов связано не было. Бесправительственное эмигрантское существование некоторых дипломатических учреждений не является темой моих воспоминаний, так как это противоречило бы I и II частям моих записок, где дипломатическим ведомством выступает Министерство иностранных дел, которое сохраняет как формальное единство, так и преемственность, несмотря на падение монархии.
В эпоху белого движения, за исключением первого года после Октябрьской революции, дипломатическое ведомство находилось в тесной связи с правительствами как Колчака — Деникина, так и Врангеля и исполняло обязанности высшего правительственного органа в области международных отношений. С этой точки зрения белое движение всегда стремилось встать на путь государственно-организационно-территориальный, и за это время ни на один момент дипломатическое ведомство не теряло правительственного характера. Правда, в эту эпоху оно никогда не было всероссийским, но это уже отличительная черта всего белого движения, всей эпохи гражданской войны или, вернее, гражданских войн этого времени. В дипломатическом ведомстве как в зеркале отражались все черты белых правительств, и в этом отношении его история резко отличается от эпохи 1914–1917 гг., до большевистского переворота.
Автору этих записок пришлось, как и в годы 1914–1917, быть очевидцем и участником главнейших этапов жизни дипломатического ведомства, начиная с Октябрьской революции и кончая врангелевской эвакуацией. Характерно для этой эпохи, что я часто post factum узнавал о том, что был назначен на ту или иную должность. Иногда моё назначение на один пост сопровождалось неизвестным мне дальнейшим продвижением, или же моё имя упоминалось в связи с движениями, которым я не сочувствовал.
Так, будучи в Париже в марте 1920 г., я вдруг узнал, что больше месяца назад был назначен правительственным юрисконсультом Всевеликого Войска Донского. Телеграмма об этом от имени Нератова пришла в парижское посольство, но ни до, ни после получения телеграммы никто меня об этом не извещал, со мной не говорил и никаких официальных бумаг я не получал, да и сам отнёсся к этому назначению без интереса ввиду последующего краха всего деникинского движения.
Когда я выезжал из Ростова-на-Дону в качестве члена делегации от главного командования в Североамериканские Соединённые Штаты в декабре 1919 г., я не знал также, что по приезде из Вашингтона должен был отправиться к Колчаку для замены Сукина, т.е. для заведования дипломатической канцелярией. Об этом я узнал уже позже в Париже, когда и Колчак, и Деникин пали, а Врангель принял командование над южнорусской армией.
Наконец, осенью 1918 г., в правление Скоропадского, мне пришлось быть в Киеве. Получив ряд предложений от украинского гетманского правительства касательно дипломатической службы на ответственных постах (мне предлагали пост старшего советника в Яссах на совещании, впоследствии там бывшем), я категорически отказался, не желая ни в какой мере даже ради борьбы с большевиками способствовать расчленению России. Несмотря на это, как я опять-таки узнал значительно позже, моё имя всё время упоминалось при различных дипломатических комбинациях украинского движения.
Не могу не добавить, что летом 1918 г., когда Чичерин налаживал дипломатический аппарат, социал-демократические друзья моего отца, ставшие большевиками, наводили через моих родных справки о моём местонахождении, чтобы предложить мне службу на прежней должности в Комиссариате иностранных дел. Если принять во внимание, что мой отец не только морально сочувствовал социал-демократическому движению, но и помогал тогда ещё единой партии материально (в последние годы своей жизни — до 40 тыс. руб. в год), то ничего удивительного в этом приглашении не было. Находясь в это время в Нижегородской губернии, через моих родных я ответил отрицательно, чтобы не поставить их в ложное положение, но просил сообщить, что они не знают моего местопребывания; это и было сделано моим покойным зятем, у которого я в то время жил. Если бы комиссариат об этом узнал, то и мне, и моим родным пришлось бы поплатиться за моё нежелание служить по своей специальности рабоче-крестьянскому правительству. Однако не только у белых, но и у красных в ту эпоху был хаос в управлении, и осенью 1918 г. я под собственной фамилией уехал в качестве украинского подданного из Петрограда «на родину», т.е. на Украину.
Жизнь дипломатического ведомства после Октябрьской революции распадается сообразно с общим течением событий на три периода: первый — это саботажно-подпольное существование нашего министерства в Петрограде и бесправительственное, совершенно самостоятельное существование дипломатических учреждений за границей до основания Добровольческой армии и возникновения колчаковско-деникинского правительства; второй — деятельность дипломатического ведомства при Колчаке и Деникине; третий — врангелевский период. Все три периода резко отличаются по политическим задачам, методам работы и, наконец, по географическому признаку.
В соответствии с этими периодами истории белого движения мои записки разбиваются на три раздела. В каждом из них я постараюсь показать как судьбу всего дипломатического ведомства в эти периоды, так и моё личное участие в его деятельности. Не предвосхищая дальнейшего изложения, замечу только, что, несмотря на все старания главных деятелей нашего ведомства, формальное единство и преемственность министерства, сохранившиеся после Февральской революции до падения Временного правительства, в эпоху белого движения были окончательно нарушены. В глубине души мы чувствовали правоту слов, сказанных в первые дни Октябрьской революции князем Н.В. Голицыным, начальником Архива Министерства иностранных дел, что история нашего министерства с этого момента есть история Комиссариата иностранных дел. Но история Комиссариата до врангелевской эвакуации не может обойтись без дополнительного очерка о судьбе того дипломатического ведомства, которое олицетворяло международно-политическую ориентацию, принятую Россией в 1914 г., в начале мировой войны, и осталось ей верным до самого последнего момента своего существования.
Дипломатическое ведомство после октябрьского переворота
Как я писал в самом конце II части моих записок, когда Троцкий после 27 октября 1917 г. пришёл к нам в качестве народного комиссара по иностранным делам нового рабоче-крестьянского правительства и предложил служить новому правительству так же, как мы служили раньше царскому и Временному, всё министерство единогласно, от штатных служащих до машинисток и канцелярских работников, ответило отказом. Одновременно с объявлением забастовки, провозглашённой также и всеми остальными ведомствами, был образован стачечный комитет, которому общим собранием 27 октября было поручено руководить забастовкой и созывать в нужных случаях общие собрания всех чинов ведомства.
Укажу здесь на одно очень своеобразное обстоятельство, фактически имевшее большое значение для стройного течения забастовки и для всей дальнейшей линии поведения нашего министерства, а именно на то, что во главе стачечного комитета очутился наш почётный председатель, товарищ министра А.М. Петряев. Ввиду внезапного отъезда на короткое время А.А. Нератова он являлся также и нашим начальством. Таким образом, «революционно-стачечное состояние» дипломатического ведомства возглавлялось законным начальством и в глазах всех служащих министерства имело начальственную санкцию. Нератов, старший товарищ министра, после своего возвращения находился в самом тесном контакте со стачечным комитетом, и мы ничего не предпринимали без совета с ним. В глазах иностранных посольств и миссий наш комитет пользовался, в силу личных отношений с Нератовым, полным доверием, и мы, когда надо было сноситься с нашими дипломатическими учреждениями за границей, делали это через них, пользуясь даже и их дипломатическим шифром.