Пестрит советами и другая книга Л. Ольней «Переписка двух кукол» (1864), в которой одна из кукол-корреспонденток то и дело совершает промахи, а другая на правах старшей дает ей советы. «Младшая» эти советы с готовностью принимает. «У тебя ума хватит на двоих. Обращайся со мной, как с дочкой, жури меня, поучай, я обещаю слушаться». Переписка детей – популярный жанр в детских изданиях XIX века[74]. Считалось, что поучение от лица ровесника избавит повествование от излишнего ригоризма, хотя вряд ли можно говорить о правдоподобии образов малолетних резонеров. Когда же «переписку» ведут куклы, назидание окрашивается юмором и приобретает игровой характер.
Юмор и игра сочетались с серьезностью нравственных посылов, содержащихся в текстах для девиц. Французская система воспитания, широко распространенная в семьях русских дворян, отличалась многословным артикулированием правил и нравственных догм. Наставления были приняты как в беседах родителей с детьми, так и в речи гувернанток, на глазах которых проходила вся жизнь девочек. «Заместительницей» гувернантки служит кукла, которая, подобно надзирательнице, знает о тайных грехах и дурных поступках девочек. То, что кукла все видит и слышит, многократно повторялось в «записках» – матери внушали это своим дочерям в назидательных целях. Хорошим девочкам подобный контроль не мешает, а плохие испытывают неприязнь к немому свидетелю их «преступлений» и ищут повод избавиться от куклы (ломают ее или выбрасывают).
Подобное желание испытывали не только книжные герои, но и девочки в реальной жизни, тяготившиеся контролем над игрой с куклой. Взрослые же приходили в восторг, видя, как дети старательно играют с купленными для них куклами. Это был «оптический обман» педагогической идиллии. Одна из мемуаристок писала: «Нас хвалили и награждали, когда мы „играли хорошо“, нас бранили и наказывали, когда мы вяло исполняли программу обязательных игр»: упреки взрослых («вы не умеете ценить») отбивали всякое желание играть с дорогими игрушками[75].
Тягостными (и малоэффективными) были многословные нотации, повторявшиеся как из уст воспитателей, так и на страницах нравственно-дидактических изданий. Такая метода, заимствованная из иностранных воспитательных практик, давала обратные результаты. О том же свидетельствовала другая мемуаристка. «Девочек воспитывали строго и с приложением той не совсем удачной французской системы, которая путем бесконечных разговоров о долге (le devoir) низводила это понятие до повседневных мелочей и вместо внедрения моральной ответственности достигала обратного: дети пропускали эти внушения мимо ушей, и понятие „долга“ совершенно дискредитировалось»[76]. Сентенции, произнесенные от лица куклы, должны были внести разнообразие в этот риторический поток.
Популярность формата кукольных «записок» и «переписок» поддерживалась обязательными эпистолярными практиками: дворянские девушки должны были уметь вести записки, дневники, еженедельники, писать письма. Эпистолярная деятельность охватывала разные стороны жизни европейской женщины из образованных сословий[77]. Добрая мать сообщает своей дочери: «Есть у меня книга, называемая Записками, куда более десяти лет я заношу все важнейшее в моей жизни»[78]. К важнейшему относились выписки нравоучительного характера и размышления по их поводу, а также бытовые и хозяйственные записи. Материнский пример вдохновляет дочь, которая также берется за перо и начинает вести журнал.
Освоение дневниковых практик начиналось с 10–12 лет и обставлялось родительскими дарами: девочка получала в подарок (обычно на именины) альбом, журнал для записей и чернильницу с пером, а иногда собственный письменный столик. Получение альбома было радостным событием, поскольку означало приближение к заманчивому периоду взросления. В «Отрывках из дневника Маши» В. Одоевского описаны восторги девочки при получении книги и чернильницы со звонком. «Сегодня мне исполнилось десять лет… Маменька хочет, чтобы я с сего же дня начала писать то, что она называет журналом, то есть она хочет, чтобы я записывала каждый день все, что со мною случится… Признаюсь, я этому очень рада. Это значит, что я уже большая девушка!..»[79] Родители контролировали эпистолярную деятельность девочек и всячески поощряли их занятия с дневником и журналом, прежде всего в целях совершенствования письма и умения излагать свои мысли на бумаге. «В переписке двух кукол старалась я, в маленьких рассказах, взятых большею частию из жизни, выставить разные характеры девочек с их хорошими и дурными качествами. Форма писем принята с той целию, чтобы дать хотя б приблизительно понятие о том, что письма должны быть простым рассказом событий, случающимися с нами»[80]. Помимо практической пользы, дневник имел воспитательное значение. Считалось, что дневниковая запись – это разновидность исповеди, полезной для нравственного самовоспитания девицы (дневниковые записи принято было показывать родителям). Разумная мать объясняет дочери цели ведения дневника: «Он пишется для того, чтобы в нем находилось все, что человек делает в продолжении дня, чтобы потом, прочитывая записанное, он не забывал о своих дурных поступках и старался бы исправиться. Это называется… отдавать себе отчет в своей жизни»[81]. Поскольку письма и дневники читались взрослыми, девочки старались соответствовать в своих записях родительским ожиданиям[82]. Примерная героиня заканчивает свой дневник словами: «Прощай, мой журнал! Благодарю тебя за то, что ты внушил мне добрые мысли»[83]. Воспитательную функцию выполняли также материнские дневники, в которых мать описывает проступки детей. Моралисты утверждали, что совместное чтение родительских записей помогает девочкам исправиться, и приводили примеры этого в своих произведениях[84].
В свою очередь, девочки учат кукол вести дневниковые записи, повторяя во время игры слова и интонации своих матерей. Маленькая Соня сажает куклу за стол, кладет перед ней разлинованную тетрадку и призывает куклу вести дневник: «Дорогая Милочка, будь умница, напиши в этой тетрадке все, что с тобою случалось в продолжении твоей жизни»[85]. Примером такой игры для девочек служили кукольные «записки».
Несмотря на популярность «записок куклы» в читательской среде, журнальные критики и публицисты оставили кукольную «мемуаристику» без внимания. Считалось, что этот чужеземный гендерный формат не играет большой роли в чтении русских детей. Критиками не принималось во внимание, что издания «записок» были семейным чтением во многих домах. Пренебрежение литературных экспертов искупалось рекомендательной активностью авторов. На страницах своих произведений они советовали девочкам читать «записки куклы». Так, в «Катиной книжке» (1864) А. Карелиной[86] от лица маленькой девочки пересказывается английское издание «записок куклы». Восторгаются «записками» маленькие героини повести В. Андреевской «Кукла Милочка» (они ссылаются на немецкое издание «кукольных записок»). Подобные восторги не были выдумкой писательницы. Кукольные истории глубоко переживались их читательницами. В расхожих образах и типичных примерах девочки находили сходство с собой и своей жизнью. «…Мне казалось, что в этой книге рассказана моя собственная история, так как в описании наружности героини повести, Розины, я находила сходство с собой, да к тому ж на одной картинке она была представлена с большой куклой в руках, – точь-в-точь как я с Мими. Двух, трех черт в этом роде достаточно было, чтобы мое воображение дополнило остальное»[87]. «Записки куклы» с удовольствием читали и те, кто вырос из игры в куклы. Взрослые барышни, матери и бабушки, как признаются авторы «записок», сохраняют любовь к куклам на всю жизнь («кто не знает, что матери и даже бабушки с удовольствием вспоминают о том времени, когда они играли в куклы»[88]).
Восторги любительниц кукол и кукольных «записок» сталкивались с неприязнью их противников. На страницы «кукольных историй» выплескивались споры о роли кукол в воспитании девиц, не утихавшие на протяжении всего XIX века. И противники, и сторонники эмансипации равно использовали образ куклы в обличительной риторике. Кукол упрекали в «развращении» девочек, приучении их к роскоши и расточительству, легкомыслию и праздности, кокетству и прочим женским порокам (антисветская риторика). «Каждая красивая кукла делает одну девочку высокомерной и сто других завистливыми», – утверждали педагоги[89] (педагогическая риторика). Вторили им детские писатели, считавшие, что кукла искажает чистый образ ребенка (романтическая риторика)[90]. Прогрессистов возмущала способность куклы пробуждать в девочке праздные фантазии, не реализуемые в жизни (нигилистическая риторика)[91]. За «идейными» борцами с куклой скрывались часто ненавистники женского пола. Они проклинали куклу за ее сходство с обидевшей их женщиной (ярый обличитель кукол признался, что ненавистная игрушка напоминает ему даму, задевшую в детстве самолюбие мальчика). С мужским высокомерием писали о кукле даже не склонные к преувеличениям ученые люди. Например, доктор И.А. Сикорский называл игры девочек с куклами «рутинными» и утверждал, что «у мальчиков гораздо больше фантазии»