Давно это было…
Давно это было…
Проснувшись одним прекрасным зимним солнечным утром 1 января, я стремглав побежал к ёлке. Огромная красочная коробка занимала все пространство под лесной красавицей. Ёлка была большая, настолько, что большая красная звезда упиралась в потолок, и папе пришлось отпиливать верхушку. И даже Дед Мороз, долгие годы охранявший новогодние ёлочные украшения, казался на её фоне самым маленьким гномом. Упаковочная бумага скрывала надписи на плотном картоне коробки, но сердце моё забилось настолько часто, насколько было возможно. Неужели это то, что мне больше всего хотелось? Но ведь я никому не говорил, что мне хочется получить в подарок на Новый Год. И только всего пару раз, подходя к ёлке, чтобы тайком стащить висящий мандарин, я рассказывал Деду Морозу о своей мечте, которую впервые увидел в Доме игрушки на Кутузовском проспекте. Туда, в самом конце лета, после возвращения с дачи, мы поехали с дедушкой для пополнения коллекции вагонов для гэдэеровской железной дороги. Всё началось с двух подарочных комплектов PIKO Expert PIKO и Junior масштабом 1:87 (ширина колеи 16,5 мм), которые были мне подарены на один из дней рождения и произвели большее впечатление на папу и дедушку, нежели на меня. Дедушка так был увлечён этой «игрушкой», что с каждой его зарплатой мы ездили за новинками. Тогда я не понимал, зачем всё это, но понимаю сейчас, когда раскладываю многие метры рельсов на полу, ставлю паровоз и локомотивы и гоняю поезда с детской улыбкой и блеском в глазах. Но в тот раз я увидел его. И с тех пор все мои мысли были заняты только им – настольным хоккеем.
Конечно, он существует, думал я, распаковывая подарок. Хотя все в классе только и говорили о переодетых папах и актёрах с ватными бородами и красными носами. Кто-то даже узнавал в нём своего папу, а кто-то соседа. Скорее бы закончились каникулы. Я бы пришёл в класс и рассказал всем, как Дед Мороз услышал моё пожелание и подарил мне на Новый год то, что я так хотел.
Давно это было…
Давно это было…
В детстве я всегда старался встать пораньше и, позавтракав вместе с дедушкой и папой, устраивался у телевизора в ожидании трансляции военного парада. Я не забуду никогда тот трепет от торжественного голоса диктора, который громким басом, раскатами обрушивался на Красную площадь, наполняя её ещё большей торжественностью, объявлял:
– А сейчас на Красную площадь выходят…
Звуки чеканивших о брусчатку сапог вторили стукам моего сердца, которое готово было выпрыгнуть из груди. А после дедушка надевал плащ и выходную фетровую шляпу, натирал войлочной тряпкой до блеска ботинки, и мы вдвоём выходили на улицу. Я крепко держал дедушку за руку и семенил рядом с ним, изредка снизу вверх с восхищением поглядывая на него. Мне тогда казалось, что шляпу носят только очень большие начальники, такие, какие стояли на Мавзолее и отдавали честь проходящим по Красной площади. Дедушка почему-то на Мавзолее не стоял, но носил шляпу. Он приподнимал её и немного склонял голову, когда с кем-то здоровался на улице. Маршрут каждый год у нас был один и тот же – по Тверскому бульвару мы выходили на улицу Горького (бабушка моя её называла только Тверской, а для меня она навсегда останется Горького), по которой ещё недавно ехали танки, спускались вниз и, повернув налево, вливались в огромную реку людей, шедших к Большому театру.
– Смотри, Димулёша, – говорил мне дедушка. – Скоро совсем не останется ветеранов…
И я взахлёб смотрел, впитывал как губка, с восхищённой гордостью за них, прошедших весь этот ад и выживших ради нас, нынешних…
А потом мы шли обратно домой, перепрыгивая через текущие ручьи, которые текли вдоль улиц. Уже прошли стройными, как и недавние колонны, рядами поливальные машины, смывая оставшиеся на мостовой остатки гвоздик из папиросной бумаги и проволоки. И они плыли по асфальтовым мостовым красными пятнышками, как капельки крови…
Шли годы. И вот уже мы с моим лучшим школьным другом в первом ряду на торжественном концерте в театре Эстрады, посвящённом очередной годовщине Великой Победы, с цветами в руках. Нам выпала почётная и волнительная роль – поздравлять ветеранов, которых с каждым годом становилось всё меньше и меньше. А потом мы шли пешком в «Детский мир» и покупали небольшие флажки за 5 копеек. И бежали к Большому театру, чтобы успеть подарить их тем, кто ещё приходил 9 мая в сквер к фонтану у Большого театра…
Шли годы. И вот уже я говорил своей старшей дочери, ведя её 9 мая к Большому театру:
– Смотри, Настюша, скоро совсем не останется ветеранов…
Возвращаясь домой, мы перепрыгивали через ручейки, которые оставляли после себя поливальные машины. И также плыли по московским улицам остатки от искусственных гвоздик, как капельки крови…
Давно это было…
Давно это было…
Была такая очень популярная передача по советскому телевидению – «Кабачок 13 стульев». Как потом сказала тётушка Костика, главного героя художественного фильма «Покровские ворота»: «Наши играют французскую жизнь». В этой передаче наши играли жизнь польскую, для многих советских граждан такую же недоступную и далёкую, как и французскую. Не припомню, чтобы в нашей семье её смотрели, но так или иначе, персонажи были известны. Персонажей пана Зюзи, пани Моники, пана директора, пана Ведущего, пани Катарины и прочих заграничных панов и панночек исполняли артисты театра Сатиры. За мной, как за единственным в семье имеющем хоть какое-то отношение к спорту, с лёгкой руки моего дедули, закрепилось прозвище «пан Спортсмен».
Нужно признать, что сходство в упитанном телосложении с Юрием Витальевичем Волынцевым, который исполнял эту роль в телевизионной постановке, была, так сказать, налицо. Я очень старался сбросить хотя бы несколько «бабушкиных пирожков», но никак не получалось, и даже не помогали мне «изнуряющие» трёхразовые тренировки в бассейне с гордым именем «Москва», но так или иначе, я не оставлял неравную борьбу, которая благополучно сама собой закончилась вступлением в переходный возраст. Частенько с папой будущей звезды радиоэфира мы встречались на улице или в магазине «Консервы», что у Никитских ворот. Они жили на улице Герцена в последней из трёх высоток – в театральном, как его называли местные жители, доме. И каждый раз при встрече мне хотелось подойти к нему, протянуть руку и сказать: «Здравствуйте, пан Спортсмен».
А на фотографии мой первый тренер Татьяна Александровна Зорина, ваш покорный слуга, втягивающий тюлений живот, и ребята, имён которых я уже и не упомню, после весенних соревнований в бассейне «Москва».
Давно это было…
Давно это было…
Моё счастливое детство было наполнено не только классическими детскими забавами, которым сопутствовали разбитые коленки и локти, но и глубочайшей, как Марианская впадина, культурной программой. Кажется, что не было воскресенья, ведь тогда для школьников это был единственный выходной, в который мы с мамой не ходили бы на выставку, в театр или на концерт. Бывали и такие дни, когда мы уезжали на автобусные экскурсии по ближайшему Подмосковью. И я, как губка, впитывал в себя весь обрушивающийся на меня поток информации.
Весь детский репертуар московских театров был мной пересмотрен. Некоторые спектакли я смотрел несколько раз. Я частенько знал сюжеты спектаклей и выявлял неточности постановок, рассказывая об этом с некоторым возмущением за вечерним семейным чаем родителям.
Особое внимание в театре я уделял своему поведению в зале. Шуршать фантиком от конфеты или беспрестанно скрипеть креслом я себе позволить не мог. Мне строго настрого было запрещено шептаться с соседями и громко смеяться. Но вот хлопать в ладоши громче всех и кричать «браво» так, как кричат в телевизоре, когда транслируют концерты из Большого театра или зала Чайковского, запретить мне не могли. И я отбивал ладошки, начиная хлопать первым и заканчивая последним, когда актёры уже уходили со сцены и занавес закрывался.
Но два раза что-то пошло не так…
Чудесный музыкальный театр Натальи Сац на проспекте Вернадского я полюбил сразу. Я вообще с детства любил музыку. А тут она просто жила везде. В фойе, в зале, за кулисами. В тот воскресный день давали музыкальный спектакль «Доктор Айболит». Не было ни одного ребёнка в зале, который бы не знал сюжета этой чудесной сказки Корнея Ивановича Чуковского. Я же весь спектакль переживал за собаку по имени Авва. Она самоотверженно сражалась с пиратами и защищала доктора. Но всё это она делала безмолвно. Но ведь собаки лают, думал я. Что же с ней не так?
И вот, в один из кульминационных моментов спектакля, когда на сцене не некоторое время повисла пауза, сопровождающаяся тишиной, я встал со своего места и начал громко лаять, помогая Авве отгонять от доктора пиратов.
Спектакль прервали из-за приступа смеха актеров. Громче всех смеялся Бармалей.
С определённого возраста для меня цирк стал таким же блестящим, как шар девочки из прочитанного мной рассказа Виктора Драгунского «Девочка на шаре». Каждый раз, приходя в цирк, я ждал этот номер. Но его почему-то не было. Были клоуны, акробаты, дрессировщики, а девочки не было.
Нужно сказать, что представления в Московском цирке на Цветном бульваре были разделены на два. Первое, как говорила моя бабуля, «сборная солянка», а второе – представление с дикими животными. Тигры и львы прыгали с табуретки на табуретку, в прыжке проскакивая сквозь кольца в руках дрессировщиков. Чтобы обезопасить зрителей, в антракте сооружалось нечто подобие круглой клетки.
Мне повезло, ведь я застал на арене московского цирка гениальных клоунов – Юрия Владимировича Никулина и Михаила Ивановича Шуйдина. Много гениальных номеров и реприз создал этот потрясающий тандем, но особенно запомнился один.
В тот вечер на представление я пришёл с мамой. Выдающиеся артисты цирка прыгали, скакали, крутились на арене, срывая оглушительные аплодисменты. Смена декораций номеров – реприза гениального клоунского тандема. И вот выходит на арену Никулин, за ним Шуйдин со стулом и яйцом. Они просят подойти шпрехшталмейстера (это тот, кто ведёт представление) поближе. Шуйдин кладёт яйцо на стул. Никулин садится. Потом встаёт. А яйца нет. Зал вместе с шпрехшталмейстером в недоумении. И так несколько раз. И под аплодисменты все уходят за кулисы. И вновь на арене начинают скакать, вертеться, прыгать.