Я стоял и думал: «А как же сложно им, ребятам, которые стоят в Александровском саду или на Красной площади. Я тут в тепле, под крышей. А они там, на улице. В снег и дождь, под палящим летним солнцем и под пронизывающим зимним ветром». И становилось мне совсем просто стоять. И время пролетало незаметно.
Уже позже, когда я стал секретарём комсомольской организации школы, просил своего друга-одноклассника, но уже без барабанов, выносить знамя комсомольской организации. Он шел в сопровождении двух самых красивых девочек нашей параллели, а я смотрел и вспоминал себя. Вспоминая свои мучения, я намеренно оставлял рядом с ним его сопровождение. И тешил себя надеждой, что ему сейчас лучше, чем мне тогда. А самому мне приходилось всё также смаргивать, сидя за столом президиума, прогоняя непослушного солнечного зайчика. И перед глазами, как и тогда – тянущиеся носочки…
Давно это было…
Давно это было…
В каждой семье есть тот, кто что-то делает лучше всех, или просто тот, кто это что-то делает только он.
Тот, кто единственный в нашей семье занимался спортом, это я. Я никогда не любил бегать и подтягиваться. Весь мой спорт был связан с водой. С шести лет плавание, потом водное поло. Дедуля, острослов и хохмач, присвоил мне звание «пан Спортсмен», по аналогии с персонажем некогда популярной телепередачи «Кабачок 13 стульев». Вначале я, так же, как и персонаж Волынцева, внешне больше походил на тюленя и уж никак не на покорителя спортивных пьедесталов. Но время шло. Я рос. Рос ввысь и вскоре перерос всех в семье. Стал я без табуретки, на радость домочадцев, убирать вещи на антресоли и без труда открывать форточки. Дедуля говорил, что это я так тянусь в воде, вот и вытягиваюсь.
Тренера своего, как учителя, помнишь всю жизнь. За всю мою «спортивную карьеру», было у меня всего два тренера. Первый, научивший меня не бояться воду и доверять ей, – Татьяна Александровна Зорина. Тренировала она детишек младшей возрастной группы в самом большом бассейне под открытым небом – бассейне «Москва». Научить держаться на воде и правильно дышать могут, думаю, многие. А вот приоткрыть дверь в большой спорт и пояснить философию спорта могут только настоящие тренеры. И когда передо мной встал вопрос – продолжать заниматься спортом или больше уделять времени учёбе, я пошёл за советом к ней. И тогда она мне сказала: «Олимпийским чемпионом как Владимир Сальников ты не станешь. А здоровье и время потеряешь. Так что учись».
Когда я начал заниматься водным поло, я попал в секцию к Рашиду Михайловичу Авзалетдинову. Не думаю, что через годы после того, как я закончил играть с мячом в бассейне, если бы мы с Рашидом Михайловичем встретились на улице, он узнал бы меня и вспомнил. Я был один из команды. Но когда его перевели из бассейна «Москва», я, как верный «Санчо Панса» отправился за ним. Перевели его или он ушёл сам, я не знаю, да и неважно сейчас. Но оказались мы в школе олимпийского резерва, которая располагалась во дворце пионеров им. Гайдара в Текстильщиках. Год я ездил каждый день после школы из центра Москвы на, как мне тогда казалось, далёкую окраину района Текстильщики. Тренировки, уроки до полуночи, соревнования и, наконец, осознание того, что я не стану олимпийским чемпионом, остались яркой страницей в моей жизни. Страница эта подарила мне не только умение держаться на воде, правильно плавать и дышать, но и крепость здоровья, не раз помогающая мне в жизни.
Давно это было…
Давно это было…
С сентября по март вся школа готовилась к ежегодным весенним крымским походам. Но, чтобы попасть в заветный список участников и увидеть весеннее Чёрное море где-нибудь в районе Ялты, цветущие рододендроны, снежные шапки вершин старых гор, вдохнуть свежий ветер, да и просто провести неделю в компании друзей, предстояло пройти определённое количество километров по подмосковным тропам. Ходили мы пешком и на лыжах. С ночёвками и в однодневные походы. И вот, нужные километры в копилке, поведение в норме, а вот прилежание… Да и не только само по себе прилежание, но и грядущее поступление в институт. Посещение репетиторов и библиотек. Ведь, по мнению всех моих дорогих и любимых родственников, непоступление в институт было сродни самому ужасному ужасу, который только можно было представить. Долгие переговоры на кухне не приводили к желаемому для меня результату. Заверения в уверенности в своих силах и знаниях не принимались. Мои родители наложили «вето» на мой последний в школьной жизни майский поход. Прознав об этом, мои дорогие одноклассники написали письмо родителям.
В поход я так и не пошёл, а письмо до сих пор греет мою душу воспоминаниями о той беззаветной дружбе, которая была у нас!
Давно это было…
Давно это было…
Мне часто вспоминаются походы. Однодневные и многодневные. Запах костра и вкус чая. Мокрые носки и тяжёлый рюкзак. Спальный мешок и иней на брезентовой палетке. Костёр и песни под гитару. И этот самый костёр с песнями ждали и шли к нему. Или скорее ради него. Когда все усаживались на брёвна, сложенные вокруг костровища, тесно прижимались друг к другу так, что сердца стучали в унисон. А когда стук сердец и удары гитариста по струнам сливались воедино, все начинали мелодично раскачиваться, в такт песни, вторя голосу самого главного человека у костра.
Я не помню, какой это был поход. Была большая стоянка, с несколькими разбитыми костровищами. И всем нам, походникам, выпала редкая возможность выбрать ту музыку, которая была близка. Близка каждому из нас тем подмосковным осенним вечером. Кто-то тихим дружным хором вытягивал «Милая моя, солнышко лесное…». Кто-то, подражая Высоцкому, хрипел «Здесь вам не равнина…». А у одного костра, старшеклассник в кубанке и галифе, исполнял нетленные хиты «Жуков», вперемешку с новыми произведениями «Машины времени». Я, найдя свободное местечко на бревне, уселся и стал слушать. «Я тоже научусь так играть на гитаре и петь, – думал я. – И непременно мне для этого нужны такие галифе. Без них никак не получится».
А галифе действительно были знатные. Синие с красными лампасами. В перерывах между песнями, из, как мне казалось, бездонных карманов галифе гитарист доставал коробку папирос «Герцеговина Флор», продувал папиросу, которую доставал небрежно из коробки. Так же, вроде бы небрежно, но между тем аккуратно и со знанием дела, складывал гармошкой ту часть папиросы, которую потом сжимал зубами. Дым костра перемешивался с дымом папиросы и немного дурманил. Наверное, дедушка у этого старшеклассника был генерал, и галифе были его. У меня не было дедушки генерала, но без галифе я не представлял себе дальнейшую свою жизнь и тем более себя с гитарой. Мой дедушка в юности служил офицером, пройдя, как он говорил, «славный путь от младшего лейтенанта до лейтенанта». Но, помимо подорванного на всю жизнь здоровья, за те годы он приобрёл друга, с которым дружил всю жизнь. Друг был кадровым военным. Сын его тоже. «Они непременно мне помогут с галифе, – решил я. – Пусть и не с синими и не с красными лампасами». Тем более, что однажды они мне подарили настоящую кобуру для пистолета. И пусть ни один игрушечный пистолет не подходил под её размеры – или был больше, и она не закрывалась, или был меньше, и он утопал в ней – но она, эта настоящая кобура, была с настоящим шомполом. Я прикреплял её на ремень, который опоясывал меня поверх шубы, и гордый выходил во двор, давая возможность дворовым ребятишкам, подержать кобру в руках и, вынув шомпол, обсуждать систему очистки табельного оружия.
Опуская все подробности, галифе были заказаны, и я стал ждать. Это сейчас я понимаю, что ждал я эти самые галифе, как ждал Мишка саблю из рассказа Драгунского. Бежал из школы, залетал к себе в комнату и искал в шкафу. От телефонных звонков я вообще подпрыгивал, думая, что это друзья семьи звонят, чтобы назначить встречу по передаче мне заветных галифе. Точно не скажу, сколько времени мне пришлось быть в таком напряжении, но однажды, уже почти позабыв о них, придя из школы, на своём диване обнаружил пакет с зелёными армейскими галифе. Счастью моему не было предела. Но сказался эффект «собачки, которая за время в пути смогла подрасти». Я еле-еле их на себе застегнул, но это была ерунда по сравнению с их длиной. Подрос я не только вширь, но прежде всего ввысь. Бабушка что-то попыталась сделать, достав свою любимую швейную машинку «Зингер». И пару раз я сходил в них в поход. Я потом окончательно вырос из них, и мечта сидеть у костра в галифе с гитарой и петь, в перерывах затягиваясь папиросой, так и осталась мечтой.
Давно это было…
Давно это было…
Школа, в которой мне посчастливилось провести незабываемые и самые чудесные десять лет, плавно перетекшие из детства в отрочество и грянувшие весенним громом безудержной юности, такая же необычно-грандиозная, как и учителя, дарившие нам, ученикам, все свои знания и лучшие годы своей жизни. Нужно сказать, что и некоторые ученики, помятуя пословицу «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом», после окончания школы вплотную подходили по значимости своих дарований, а порой и опережали, своих любимых педагогов. Но это отдельный рассказ, а вспомнить мне захотелось о летних неделях, проводимых нами в трудах и отдыхе на землях успешного Литовского колхоза «Плателяй». Вспоминаются не трудовые будни на полях Литовской Советской Социалистической республики, не распределение сена на сеновале, который был оборудован над коровником, не работы на колхозной лесопилке, куда допускались только самые достойные мальчики, и даже не работы по укладке плитки вокруг сельского Дома культуры. А вспоминаю, прежде всего, заключительные походы, которых ждали и к которым готовились все, с момента приезда в Плателяй. Каждый вечер, после ужина, большинство мальчишек стремглав бежали на озеро. Там, в местном яхт-клубе, нам выделялись старенькие яхты и лодки. Мы приводили их в порядок: конопатили и красили, проверяли оснастку и спасательные жилеты. И чем качественнее мы выполняли эту, вроде не хитрую работу, тем быстрее нам позволяли выйти на своих яхтах на воду. Мы набивали шишки, не успевая уворачиваться при развороте от мачт. Мы стирали в кровь ладони о канаты, натягивая паруса. Но всё это не имело ровным счётом никакого значения. Ведь впереди был поход с пересечением озера, хождением за «крокодилами», песнями у костра под гитару.