информацию от человека, прибывшего из Москвы. Тем более что у архиепископа былиоснования проявлять особый интерес к данной теме. Отношение к нему патриархабыло, мягко говоря, неблагосклонным, и на то были свои причины. Архиепископпринадлежал к партии покойного митрополита Никодима, когда-то одного из ведущихиерархов, чуть было не ставшего патриархом и даже, как говорят, уже сшившегосебе патриарший куколь — настолько он был уверен в своем избрании. Власти,однако, решили иначе. Блестящие способности Никодима, несмотря на весь егоконформизм и безусловную лояльность, внушали опасения: а вдруг надует? Пименбыл понятнее и ближе, он не хватал звезд с неба, его интересы и менталитет былипримитивными, такими же, как и у тех, кто решал его судьбу. Он был их церковнымподобием. Вполне естественно, что они предпочли его Никодиму. Тот не пережилнанесенного ему удара. Он умер от сердечного приступа во время аудиенции у ПапыРимского в возрасте сорока девяти лет. Никодим умер, но остались его сподвижники,рукоположенные им архиереи, усвоившие его конформизм и гибкость, но, как всякиеэпигоны, лишенные широты его взглядов. Оказавшиеся в немилости у ПредстоятеляЦеркви, разбросанные по различным епархиям, они сохраняли между собой связь,поддерживали друг друга и составляли по существу сплоченную церковную партию.Они были даже внешне похожи, причем не только манерой поведения, интонациейголоса, но и, как мне казалось, чертами лица. И, глядя сейчас на своегособеседника, я вновь поразился этому обстоятельству.
Итак, архиепископа интересовало состояние здоровья патриарха.Для никодимовцев, так же как и для патриаршего окружения, это был больнойвопрос.
— Что вам сказать? — промолвил я. — Мне известно лишь одно:пребывание в Карловых Варах не пошло на пользу святейшему. Он и не хотел тудаехать, но «иже с ним» настояли: не упускать же такую возможность! И вот результат.Впрочем, диабет — непредсказуемая болезнь. Все может разрешиться очень быстро,но патриарх может прожить и пять, и десять лет. Кстати говоря, сейчас емулегче.
— Вы не подумайте, что я желаю ему смерти, однако факт естьфакт, это позорнейший понтификат в истории нашей Церкви, и единственная услуга,которую он мог бы оказать ей, так это уйти на покой.
— На покой он не уйдет. И дело даже не в нем. Естьвлиятельные силы, заинтересованные в том, чтобы понтификат, который вы назвалипозорнейшим, продолжался как можно дольше.
— Знаю, знаю и должен вам сказать, что власти совершаютнепростительную ошибку, делая ставку на таких людей, как Пимен. Безусловно, ихлегче держать в руках, ими легче управлять. Но ведь положение в стране можетизмениться, выйти из-под контроля. Смогут ли тогда успокоить и повести за собойверующих архиереи и священники, скомпрометировавшие себя в их глазах? Они будутизгнаны из храмов и с епископских кафедр. Их место займут нетерпимые фанатики идемагоги. В Церкви и стране возникнет хаос. Вот что нам грозит. МитрополитНикодим это предвидел. Он хотел обновить, преобразовать Церковь в интересахсамой Церкви и государства, но его не поняли. Его даже не попытались понять.
— Вы полагаете, — осторожно заметил я, — что Церковь можно преобразоватьпутем кадровых перестановок, осуществляемых сверху при содействии государства?
— Я понимаю, что вы хотите сказать: Церковь живет ипреображается Духом Святым. В этом не может быть никаких сомнений. Но Церковьосуществляет свою спасительную миссию на этой грешной земле. И здесь намприходится иметь дело не только со святыми избранниками Божиими, но и с такимилюдьми, как отец Иннокентий.
— Что же мешает вам, как правящему архиерею, освободиться отнего?
— Это мой крест, отец Иоанн. Я виновен перед Богом и Церковьюв том, что рукоположил его во диакона, а затем во иерея. Не сразу я распозналего, а когда распознал, было уже поздно. Он появился в кафедральном соборе летсемь назад. Прислуживал в алтаре, иподиаконствовал и, хотя не блистал умом изнаниями, был очень исполнителен. Быстро освоил церковную службу. Усердномолился. Одним словом, раб Божий. В храме возникла нужда в диаконе — он подалпрошение о рукоположении. Каких-либо сомнений у меня не возникло: службу знает,усерден, скромен. Когда возник вопрос о рукоположении во священника, я ужезаколебался — для того чтобы быть пастырем, нужно иметь иные качества, которых яу него не находил. Ситуация, однако, складывалась таким образом, что всепредлагаемые мной кандидаты на вакантное место священника в кафедральном собореотвергались уполномоченным. Кандидатура же отца Иннокентия прошла без звука.Тогда у меня впервые появилось подозрение, что он не так прост. Та же самаяистория повторилась при подборе кандидата на пост епархиального секретаря. Тутуж мне все стало ясно, но я оказался связанным по ногам и рукам. Мои попыткидобиться его смещения ни к чему не привели. Нет никаких сомнений в том, что припостановке вопроса ребром — или-или — решение будет не в мою пользу. Передомною встала мучительная проблема: имею ли я право уступать ему епархию? Поймитеменя правильно. Я не хотел бы, конечно, перевода на другую кафедру и тем болееудаления на покой. Дело, однако, в другом: имеем ли мы право уступать своеместо таким людям, как отец Иннокентий? Думаю, что нет. И вот возникло чудовищноеположение, когда я вынужден терпеть его присутствие рядом с собой, бессильныйчто-либо изменить. Скажу откровенно: у меня заранее портится настроение при мыслио необходимости ехать в епархиальное управление. Встреча с Иннокентием и дажепростое упоминание о нем вызывают во мне отвращение... Как будто касаешьсярукой чего-то скользкого, нечистого... Да простит меня Господь.
Гримаса брезгливости исказила лицо архиепископа.
— Я сделаю все возможное, — сказал он, — чтобы устранить егоотсюда. Уверен, что и он не упустит своего шанса.
Все, что говорил архиепископ, мне было знакомо и понятно.Ситуация была патовая, тупиковая, типичная для нашей церковной жизни на всех ееэтажах, где противостояние сторон парализовало всякую инициативу и волю к действию.Было ясно и другое: в этом противостоянии проявляла себя третья сторона,незримая и могущественная, к которой сходились все нити и которая былазаинтересована в стагнации и параличе церковной жизни. Что же касается отцаИннокентия, то он был всего-навсего марионеткой, впрочем, так же, как и самархиепископ. С этой точки зрения между ними не было большой разницы. Да, да, небыло большой разницы между ограниченным карьеристом Иннокентием и образованным,умным, интеллигентным архиереем, который в нормальных условиях был бы хорошим,а может быть, даже очень хорошим епископом.
— Мое положение и положение моих собратьев, — продолжалархиепископ, — трагическое. Трагическое, отец Иоанн! И вы не во всем правы,когда нападаете на епископат. У меня нет сомнений в благородстве вашихпомыслов. Но... будем откровенны...
— Будем откровенны, владыка.
— Я с глубоким интересом прочитал вашу статью о Симеоне НовомБогослове, ту самую статью, которая переполнила чашу терпения синодалов. Япрочитал ее с жадностью, залпом. И когда читал, меня разрывали противоречивыечувства. Мне было ясно, что, обратившись к истокам, вы стремитесь найти ответна вопросы нашего времени. Но меня смутило другое: ваш исторический анализ былочень похож на мистификацию. Слишком прозрачны намеки на современность. Статьячиталась, как памфлет. В самом деле:
Патриархи!
Если вы не друзья Бога, Не сыновья Его, Не боги по благодати,Отступите тогда от престола!
Яснее сказать невозможно. Цитирование Симеона Нового Богослованикого не введет в заблуждение. Наоборот, оно придает особую весомость вашемупризыву не к абстрактным патриархам, а к конкретному Первосвятителю, ПименуИзвекову. Тут я с вами солидарен. Но вы идете дальше. Опять же, ссылаясь на преподобногоСимеона, противопоставляете церковной иерархии старчество, противопоставляетехаризматический дар, полученный непосредственно от Бога, благодати,передаваемой через рукоположение. Если эту мысль довести до логического конца,Церковь как организация оказывается ненужной для спасения.
— Что значит, владыка, «до логического конца»? Если следоватьзаконам формальной логики, церковное учение легко свести к абсурду. Ясвященник, призванный заботиться о спасении душ вверенной мне паствы. И как таковой,я могу выполнять свою миссию только в церковной общине, в Церкви. Для меняочевидно также, что Церковь, являющаяся сообществом братьев во Христе, должнавместе с тем иметь определенную иерархическую структуру. Я не противопоставляюспасение посредством индивидуального подвига спасению через общую молитву. Делов другом, владыка. Мы оба видим, что наша Церковь находится сейчас вкритическом положении. Она нуждается в оздоровлении. Это бесспорно. Но какимпутем? Вы считаете, что оздоровить ее можно путем реформ сверху, с помощьюнынешней иерархической структуры. Я в такую возможность не верю. Более того, ядумаю, что одними человеческими усилиями из той зловонной ямы, в которой мыоказались, уже не выбраться. Будем уповать на милость Божию и на Его святыхизбранников. Вот откуда у меня такой интерес к старчеству.
— Где они, отец Иоанн, наши святые избранники? Где те святыестарцы, на которых вы уповаете?
— Что мы можем знать, владыка, о Духе Святом, который дышитгде хочет и когда хочет? Бог весть, может быть, и есть уже такие святыеизбранники, но только мы не знаем о том.
— А если нет? Будем ждать их появления?
— Будем ждать и молиться. И будем действовать. В конце концовкаждый христианин — божественный избранник. Все мы избранники и отличаемся другот друга лишь своеобразием харизматических даров. Но каждому дан этотбожественный дар и по неизреченной милости Божией дан в изобилии, в большей степени,чем мы можем вместить. И от нас зависит — принять его или отвергнуть, а еслипринять, то в какой мере.
— Все это так, отец Иоанн, все это так... Только вот в обыденнойжизни не так-то просто отличить пророка от лжепророка, божественную харизму ототраженного сияния падшего ангела. Бриллиант от искусной подделки может