отличить ювелир, но обычному человеку легко в этом обмануться.
— Я верю во внутреннее чутье народа. В конечном счете онобезошибочно.
— В конечном счете! А не в конечном счете? Разве народ не требовалраспятия Христа? Разве история двадцатого века не представляет собой пандемиючудовищных заблуждений? Да ведь вы и сами прекрасно это понимаете. Взять хотя бывашу злополучную статью. Вы в ней обронили одну любопытную мысль, обронили какбудто случайно, хотя в действительности обдумывали ее очень долго. Те несколькофраз, в которых выражена она, выделяются в вашей хорошей по стилю статье изумительнойфилигранностью формы, особой тщательностью отделки. Вам хотелось закамуфлироватьих смысл от оппонентов, сделав его предельно ясным для своих единомышленников.Сложная задача! И вы с нею справились виртуозно. Вас не поняли те, кто недолжен был понять, но зато понял Никита Струве, к которому каким-то образомпопала она и который опубликовал ее в своем журнале. А вот тогда началианализировать в ней каждую фразу те, другие. И постепенно им открылся смыслвашей концепции. И какой концепции! Вы улыбаетесь?
— Теперь только мне все стало ясно.
— Что ясно?
— Почему я еду в Тмутаракань, то бишь в Сарск.
— В самом деле? А до этого не догадывались? Неужели выдумали, что виной всему филиппики, заимствованные у Симеона Нового Богослова?Окружение патриарха и синодалы реагировали на них довольно болезненно. Но ненастолько же! И к тому же формально придраться было очень трудно. Тут вы ловкоприкрылись преподобным Симеоном. А вот что касается главной идеи, то онаизложена от имени автора. В изысканной пастернаковской форме вы поставиливопрос о том, почему наш народ, который называли наихристианнейшим ибогоносным, поддержал атеистическую вакханалию в России. Вопрос не новый, можнодаже сказать — дремучий. На него отвечал и протоиерей Георгий Флоровский, иотец Александр Шмеман. И мнение их стало почти общепринятым, мнение такое, чтоне был наш народ ни богоносным, ни наихристианнейшим, что под покровом неукоренившегосяхристианства в его душе бушевали языческие страсти, которые и вырвались наружу,когда с них были сняты вериги. Все логично и ясно и для власть имущих приемлемо.И вдруг вы опять о богоносности заговорили! Получается, что богоборческая вакханалияу нас случилась от того, что наихристианнейший народ оказался введенным взаблуждение идеями, на первый взгляд заимствованными у христианства, но насамом деле являющимися искусной подделкой. И далее следует вполне прозрачныйнамек на падшего ангела, диавола, лишенного дара творчества, способного лишь паразитироватьна том, что создано Богом, извращая смысл Божьего замысла до противоположности,создавать бесплодные миражи, ведущие к гибели. И разве не понятно, почемуоказался обманутым именно наихристианнейший народ? Благоразумный ипрагматический Запад обмануть было труднее, и он на дьявольскую удочку непопался. Все закономерно. И если мы оказались жертвой диавола, то разве неясно, кто был его орудием? Вы, отец Иоанн, только намекнули, только завесуприподняли, и глазам такая чертовщина открылась! Вот почему решили вас от грехаподальше — в Тмутаракань. Но все это только к слову, к замечанию насчет того,что чутье народа в конечном счете безошибочно. Безошибочно оно постфактум,когда уже ко кресту пригвоздили, когда десятки миллионов невинных жертв закопаливо рву. Так кто же призван тогда отличить бриллиант от подделки, пророка отлжепророков? Церковь и ее иерархия.
— Но способна ли на это наша нынешняя иерархия?
— С помощью благодати Духа Святого — да. Другого средства унас нет.
— С помощью благодати? А если не будет ее? Если будет толькопопущение Божие?
— Тут мы уже бессильны...
— Значит, осудят пророка, не признав его за пророка? Значит,опять гвозди в живую плоть? Значит, опять десятки миллионов можно закопать ворву? Вы, владыка, говорили о народе, который требовал распятия, но ничего несказали о первосвященниках, которые произнесли приговор. Поймите меня. Я не противцерковной иерархии. Когда Священный Синод вынес свой вердикт:«СЛУШАЛИ —ПОСТАНОВИЛИ» и направил меня сюда, я без ропота подчинился этому вердикту. Но дляменя Церковь — это не поместная община, это Тело Христово. Это Вселенская Церковь,включающая в себя всех живущих ее чад, всех умерших и будущих ее членов, атакже ангельский чин, Церковь, Глава которой — Христос. Страшный Суд этойЦеркви не имеет ничего общего с резолюциями Синода.
— Отец Иоанн, мы сейчас говорим не об этой Церкви...
— Да, мы говорим о земной поместной Церкви, которая управляетсягрешными людьми, которая может впадать в заблуждения и ересь и которая сегоднябольна. Я глубоко убежден в том, что излечить ее синодальными постановлениями,согласованными с государственными властями и жрецами безбожной религии,невозможно. В этом была роковая ошибка и трагедия митрополита Никодима, и нетолько его одного.
Было видно, что архиепископ болезненно воспринял мои слова.Что ж, этого следовало ожидать. Он не сразу ответил мне, но ответил спокойнее имягче, чем я ожидал.
— Вы максималист, — сказал он. - Вы принципиально не хотитеидти ни на какие компромиссы. Но представляете себе, что было бы с нашейЦерковью в двадцатые и тридцатые годы, если бы ее руководство стояло на ваших позициях,если бы митрополит Сергий не пошел на компромисс!
— Было бы то же самое, только на компромисс пошел быкто-нибудь другой.
— А если бы никто не пошел?
— Вот тогда, пожалуй, не было бы того, что было, и того, чтоесть. Впрочем, такое вряд ли возможно. Конформисты всегда существуют и будут существовать.Правда, конформисты конформистам рознь. Я могу понять людей, которым угрожаетфизическое уничтожение. Труднее мне понять компромиссы эпохи Хрущева, когдатакая угроза ни перед кем уже не стояла.
Я хотел было сказать о современных компромиссах, но, вовремяспохватившись, сослался на эпоху Хрущева. Такой вираж, однако, мало что менял.Мысль моя была достаточно ясна. И я пожалел, что высказал ее. К тому же,подумал я, максимализм и конформизм всегда идут рядом. И не обязательно онидолжны противостоять друг другу. Разве не очевидно для меня, что в современныхусловиях церковная иерархия объективно не может не быть конформистской? Я осуждаюее и не хотел бы быть на месте моего собеседника, но не означает ли это, что япросто отчуждаю свой конформизм, передаю его другим, поскольку мне так удобнее?Разве я перестаю от этого быть конформистом? И не поступает ли аналогичным образоммой собеседник, отчуждающий свой максимализм и втайне, может быть, заинтересованныйв том, чтобы этот максимализм продолжал существовать где-то вовне! Странная ситуация!
— Простите меня, владыка, — произнес я. — Вопрос этот,по-видимому, намного сложнее... И говоря откровенно, я сам не такой ужмаксималист.
Архиепископ улыбнулся открыто и доверительно.
— Отец Иоанн, не напоминаем ли мы с вами параллельные прямые,которые пересекаются в бесконечности? У каждого из нас своя роль, но цели у насодни.
Архиепископ положил руку мне на плечо.
— Вы знаете, — сказал он, — приглашая вас сюда, я имел в видупредложить вам остаться в епархиальном центре. Юридически вы направлены в моераспоряжение. Мысль о Сарске родилась в Совете по делам религий. Я мог быпопытаться уладить этот вопрос. Два дня в неделю вы были бы заняты на службе вкафедральном соборе, остальные дни — для ваших ученых занятий. Вы могли быпользоваться моей библиотекой. Жилье вам найдем. Ну как, согласны?
Предложение архиепископа застало меня врасплох, Оно, конечно,было более чем заманчиво. Пять дней в неделю для ученых занятий! Об этом я могтолько мечтать при моей академической нагрузке. И это звучало как чудо сейчас, когдая оказался в опале. Однако в тот же миг холодная отрезвляющая мысль пронзиламеня: а чем я должен буду расплачиваться за такое благодеяние? Ведь в нашейжизни, за исключением самой жизни, ничто не дается даром. И хотя мойблагодетель не выдвигает никаких условий, несомненно, из чувства благодарностия должен буду впредь вести себя так, чтобы не ставить его в затруднительноеположение. Не предлагается ли мне в обмен на конформизм некое подобие «золотойклетки»? Это искушение. Изыди, сатана!
— Сердечно благодарю, владыка. Вы исключительно добры ко мне.И потому я прошу вашего благословения на служение в Сарске.
Архиепископ ответил не сразу. Он пристально взглянул на меня.Наши взгляды встретились. Мы без слов поняли друг друга, поняли до конца.
— Жаль, отец Иоанн. Предлагая вам остаться здесь, яруководствовался самыми благими побуждениями.
— Я не сомневаюсь в этом, владыка.
— Неужели вы думаете, что в Сарске будете более свободны? Обстановкатам очень тяжелая. Приход разлагается. Власти добиваются его закрытия. В своихдействиях вы будете связаны по ногам и рукам.
— Я буду ограничен в своих действиях, но не буду связанникакими обязательствами. По отношению к тем, кто будет противостоять мне, уменя не может быть никаких обязательств. Мы существуем в разных измерениях, вразных мирах.
— И все-таки мир один. В этом-то и трагедия.
— У каждого своя роль, владыка. Это вы сказали.
— Да, у каждого своя роль. Поэтому я не буду препятствоватьвашему служению в Сарске, если это решение для вас окончательное ибесповоротное. И сказать откровенно, где-то в глубине души я даже завидую вам.Ну хорошо. — Тон архиепископа сразу приобрел деловой оттенок. — Поскольку решениепринято, вам нужно посетить уполномоченного Совета по делам религий и пройтирегистрацию. Эта процедура будет носить формальный характер. Ведите себясдержанно, в дискуссии не вступайте. Уполномоченный — человек угрюмый иограниченный. Бывший сотрудник КГБ. Подарки берет.
Архиепископ усмехнулся, из чего я заключил, что подарки тотберет не только «борзыми щенками».
— От меня он получает достаточно, — без обиняков заявилархиепископ, — но я вам все-таки дам для него какой-нибудь сувенирчик, безэтого с ним разговаривать очень тяжело: уж очень угрюм.
Архиепископ хитро подмигнул мне.