квартире.
Поднявшись по «черной» лестнице на второй этаж, я оказался втемном, лишенном дневного света коридоре. Из общей кухни и туалета разносилисьжуткие миазмы. По коридору с дикими криками бегали и разъезжали на велосипедахдети. Вышедшая из кухни и чуть было не столкнувшаяся со мной старушка, увидевменя, от неожиданности перекрестилась, а затем, придя в себя, спросила:
— Вы, наверно, к Георгию Петровичу? Плох Георгий Петрович, батюшка,плох. Вот уже неделю лежит, не встает. Митька-пострел, ну-ка покажи батюшкедверь Георгия Петровича.
Митька подкатил ко мне на трехколесном велосипеде.
— Батюшка, дяденька, тетенька, — пролепетал мальчуган(священника в длинной рясе он, конечно, видел впервые), а потом ему вдруг сталосмешно, он весело рассмеялся и крикнул: — Поехали!
Георгий Петрович лежал на высокой кровати с металлическимиспинками, украшенными блестящими никелированными шариками. Он лежал на спине,неподвижно, с закрытыми глазами, руки его были скрещены на груди. Перед ним наколенях стояла пожилая женщина и горько причитала. Мое появление не могло неудивить ее, но вопросов она не стала задавать, а только сказала:
— Проходите, батюшка, умирает Георгий Петрович. Будетесоборовать его?
При этих словах Георгий Петрович открыл глаза и, неповорачивая головы, взглянул на меня, взглянул с наиживейшим интересом,разительным образом контрастирующим с обликом умирающего человека и всейатмосферой в комнате. Но тут же вновь закрыл глаза.
— Как вы себя чувствуете, Георгий Петрович? — спросил я.
Ответом мне был лишь тяжелый вздох.
— Позвольте представиться: иеромонах Иоанн, настоятель вашегохрама и вашего прихода.
— Какого храма? Какого прихода, батюшка? — простонал ГеоргийПетрович.
— Храма Преображения в городе Сарске.
— Нет такого храма.
— Сегодня ночью я отслужил там всенощную и литургию. Значит,есть такой храм.
Георгий Петрович вновь открыл глаза. Теперь уже, повернув комне голову, он разглядывал меня с нескрываемым любопытством.
— Правда, — добавил я, — ночью я служил один, в пустом храме.Но сегодня в шесть часов вечера служба будет для всех прихожан.
— Вы когда приехали в Сарск?
— Вчера вечером.
— Так... Так... Вчера вечером... Елизавету Ивановну видели?
— Видел и забрал у нее ключи от храма.
— Забрали ключи от храма? Плохо! То есть хорошо... И вместе стем плохо!. Плохо, потому что это вызов, потому что такого здесь еще небывало... А Валентина Кузьмича видели?
— Пока еще не сподобился.
— Но слышали о нем?
— Слышал.
— И без его согласия сегодня служить будете?
— Буду.
— Клавдия! — приказал Георгий Петрович. — Беги к Антонине,Марии, и Марфе, и другой Марии. Пусть к пяти часам соберут всех певцов в храм.Антонина будет читать часы. Слышала, что отец Иоанн сказал? В шесть часоввсенощная! Где мой подрясник? Погладь его.
— Да ты что, Георгий?..
— В последний раз попоем, причастимся, а там и умирать можнобудет.
— Как же ты с постели встанешь? Ведь целую неделю ничего неел.
— Вот и хорошо, что не ел. Перед последней службой можно былобы и подольше попоститься.
— Почему перед последней, Георгий Петрович? — спросил я.
— Батюшка мой, дорогой отец Иоанн, неужели вы думаете, что ВалентинКузьмич и иже с ним позволят, чтобы такое повторилось?
— Что повторилось?
— Служба Божия, совершаемая без их санкции. Ведь Валентин Кузьмични одной службы еще не пропустил! Первый приходит и последний покидает храм.Службу знает, как афонский монах. Бывало, к отцу Василию пристанет: «Почему сегодняс полиелеем служил? Какой политический подтекст в этом?» Всех прихожан не точто в лицо, поименно знает! Да что тут поименно — всю подноготную: где работаешь,где живешь, какие с тещей взаимоотношения, предков до седьмого коленаперечислить может. Увидит незнакомца в храме, сразу же: «Кто такой? Ах, нехочешь говорить... Ладно, поговорим в другом месте!» Выходит незнакомец изхрама, а его уже комсомольцы-дружинники поджидают — хвать за белы ручки и кВалентину Кузьмичу в кабинет. Там бедняга все, как на исповеди, расскажет. Воткакие у нас дела творятся.
— Удивительные дела!
— Обычные дела, самые что ни есть обычные, заурядные,скучные. Что же касается удивительных дел, то они здесь в двадцатых годахсовершались. Великим кудесником был чекист Митька Овчаров, он же выпускникместной семинарии, была здесь когда-то семинария... Когда-нибудь расскажу вам оего подвигах...
Георгий Петрович преобразился. От мертвенно-бледной маски наего лице и следа не осталось. Он уже полусидел на кровати. Руки, которые толькочто, как у покойника, неподвижно лежали на груди, теперь отчаянножестикулировали. Глаза горели.
— Господи! — Жена Георгия Петровича со слезами на глазахразвела руками. — Никак умирать раздумал!
— Ты еще здесь? Я же сказал тебе, куда идти. И подрясникготовь мне!
— Иду, иду, Георгий. Слава Тебе, Боже! — Жена ГеоргияПетровича перекрестилась и опрометью бросилась из комнаты.
— Где вы остановились, отец Иоанн? — спросил ГеоргийПетрович.
— В храме, в келье старца Варнавы. Что вы можете мнерассказать о нем, хотя бы в двух словах?
— Что рассказать о нем? Святой жизни человек, умнейший, образованнейшийчеловек, бывший оптинский старец. После революции, когда закрыли ОптинуПустынь, он оказался в Сарске. Служил в соборе. Говорили, что патриарх Тихонтайно рукоположил его и еще двух старцев во епископы, чтобы сохранилось апостольскоепреемство и святая Православная Церковь на Русской земле, в случае если быбольшевики уничтожили весь епископат. В моей жизни он сыграл особую роль. Яприехал в Сарск из Тамбовской губернии, спасаясь от голода. Родители и всеблизкие мои умерли. Было мне тогда пятнадцать лет. В Сарске я собирал милостынюна базаре и возле собора. А однажды во время службы я вошел в храм. Красота егопоразила меня. И еще больше поразило пение церковного хора. В нашем селе быладеревянная церковь, пели там мужики и бабы, пели неискусно, но все равно любиля клиросное пение. Прирожденный дар у меня к нему был, так же как у отца идеда. И вот в тот день в Сарском соборе, впервые в жизни слушая изумительноегармоническое пение поставленных голосов, я позабыл обо всем на свете инезаметно для себя стал подпевать. И вдруг хор смолк, а голос мой продолжалзвучать на весь храм. Придя в себя, я испугался и хотел уже бежать. Но тут чья-торука мягко опустилась мне на плечо. Передо мной стоял священник в монашескомклобуке и смотрел мне в глаза с такой теплотой и любовью, что на сердце сразуотлегло. Это был старец Варнава.
— Хочешь петь на клиросе? — спросил он меня.
— Хочу, — ответил я.
Он взял меня за руку и отвел на клирос. Так ястал певцом, а затем и регентом. В той самой келье, где вы поселились, отецВарнава занимался со мной не только музыкальной грамотой и литургикой, но ирусским языком и литературой, историей и богословием. А в двадцать четвертомгоду бывший семинарист Митька Овчароврасстрелял старца Варнаву в подвале здания горисполкома как «гидру контрреволюциии английского шпиона». В собор он привел красного попа, обновленца, протоиереяВенедикта Мухоедова. Тот брил себе лицо и голову, служил без облачения, вполувоенном френче, с папироской в зубах, вместо проповеди читал статьи из«Правды» и все собирался сокрушить алтарную перегородку, но не успел — МитькаОвчаров расстрелял и его как «японского шпиона, троцкиста и диверсанта». Ачерез несколько дней Димитрий Прохорович Овчаров геройски погиб, сраженныйбандитской пулей затаившегося врага народа, каковым оказался муж егосекретарши, сотрудницы ЧК Катеньки Миловановой. Клялись отомстить за неговрагам народа. Соборную площадь (значит, все-таки Соборную, подумал я)переименовали в площадь товарища Овчарова. Знатные были похороны! Кое-ктопредлагал даже мавзолей ему воздвигнуть, но в Москве такую инициативу неодобрили. Старца Варнаву хоронили скромнее, ночью. Мы выкупили его тело упохоронной команды — сердобольные люди везде есть. Им и забот поменьше — ненужно к Волчьему Рву ехать, куда свозили расстрелянных еще с гражданской.Похоронили его честь по чести, священника пригласили из окрестного села — всамом деле, не звать же красного попа Венедикта Мухоедова. Я покажу вам егомогилку, если Бог даст...
— Георгий Петрович, мне показалось, что вкелью старца Варнавы со дня его смерти никто не входил.
— Очень может быть. Насколько помню, на двери,которая ведет в нее, всегда висел замок. Да и что там было делать? Поселитьсятам нормальный человек не мог.
— Выходит, меня, — с улыбкой заметил я, — выне относите к их числу.
— Конечно. Ни вас, ни старца Варнаву.
— Ну на этом спасибо.
— Что касается товарища Овчарова, то ему тамтоже делать было нечего. Он был не дурак и знал, что доказательств шпионскойдеятельности старца Варнавы в его келье не найдешь. Да и не нужны ему былидоказательства. Каких-либо ценностей там также быть не могло. У того, кто хотьраз видел старца Варнаву, и мысли такой не возникало. Было, правда, еще однообстоятельство... Существует предание, что старец Варнава предрек мученическуюсмерть всякому, кто войдет в его келью. Это чепуха, конечно, он говорил омученическом, голгофском пути обитателей кельи, таких, как он и вы, но ввосприятии невежественных, суеверных людей подобные высказывания моглиприобрести искаженный смысл. А наши доморощенные атеисты, согласитесь,невежественны и суеверны.
— Думаю, вы близки к истине. Не буду васбольше беспокоить. Увидимся в храме перед службой. Объясните только, как найтимогилу старца Варнавы. Я хотел бы отслужить у нее панихиду.
— Прямо сейчас?
— Ну конечно.
— Без санкции Валентина Кузьмича?
— Не будем осложнять жизнь ни ему, ни себе.
— Такой подход мне нравится.
Георгий Петрович легко встал с кровати. На нембыла длинная, почти до пят, белая рубаха, наподобие той, в которой постригают ихоронят монахов, — он надел ее, приготовившись к смерти, к смерти, которую