И все-таки никто тогда, по-видимому, не стукнул на меня!..
Вот почему неведение Ломоноса на этот раз было для меня вдвойне отрадно. И я со всей определенностью сказал ему, что он совершенно напрасно рассчитывает на мое содействие. На том мы и расстались, причем он даже не намекал на ожидающие меня вследствие моего отказа с ним сотрудничать неприятности. Он просто поставил на мне крест.
И все-таки я еще был в окружении...
Если не ошибаюсь, Сергей появился у нас на Маросейке в 1934 году. Мы жили тогда в огромной коммунальной квартире в большущей комнате, которая в прежние времена, очевидно, служила кому-то гостиной, а ныне, разделенная фанерными перегородками на три отсека, стала обиталищем нашей семьи -моих родителей, сестры с мужем и моим.
В то лето сестра и ее муж - Андрей Б. - уехали отдыхать в Хосту, где и познакомились с Сергеем. Он стал у нас бывать. Раз или два приходил с женой Лелей, а потом только один. И по мере того как Сергей становился у нас все более привычным посетителем, живший и раньше на два дома Андрей все чаще оставался ночевать у своих родителей, обитавших где-то в другом районе. В конце концов он и вовсе перестал появляться на Маросейке.
Андрей, примерно мой сверстник, был кинооператором, если мне не изменяет память, ассистентом в съемочной группе Григория Александрова. Человек веселый, красивый, чрезвычайно легкий в общении и не дурак выпить, он привычно становился душой любой компании и всегда поражал меня своими обширными знакомствами. В этом смысле Сергей - он хотя и не поселился у нас, но явно пришел ему на смену -отличался скорее своей незаметностью. Я невольно сравниваю эти два характера, хотя по типу поведения, по интересам, да и по социальному кругозору это были натуры почти несопоставимые.
Сергей Седов был всего на четыре года старше меня, .но его скромность, его сдержанная, близкая к застенчивости манера поведения, его молчаливая внимательность к людям - все это казалось мне тогда верхом солидности. И хотя его присутствие у нас на Маросейке, как я уже сказал, вскоре стало привычным, мне о нем самом мало что было известно. Я знал, что он окончил Ломоносовский институт - был тогда такой втуз в Благовещенском переулке на улице Горького, знал, что он специалист по двигателям внутреннего сгорания, знал, что работает в Научном автотракторном институте, находившемся где-то на окраине, в Лихоборах. Вот, собственно, и все, что я о нем знал.
Я в ту пору тоже был причастен к исследовательской деятельности. Будучи техником-проектиров-щиком, я неожиданно для самого себя стал младшим научным сотрудником весьма авторитетной Академии архитектуры, но влечения мои все определеннее смещались в сторону литературной деятельности. Уже тогда, опубликовав кое-что в газетах, я стал завсегдатаем Дома печати, всеми правдами и неправдами часто проникал в писательский клуб на улице Воровского, а когда в Доме союзов собрался Первый съезд писателей, проявил невероятную настойчивость, обзавелся гостевым билетом и с гордым чувством пусть отдаленной, но все же причастности восторженно аплодировал Горькому, Бухарину, Бабелю, Пастернаку, Олеше, Радеку, Андре Мальро после их памятных выступлений.
Но речь в данном случае не обо мне, а о Сергее Седове. О нем можно было бы сказать, если по-современно-му, - технарь, но с гуманитарными склонностями. Его стойкий читательский интерес, преимущественно к западной литературе, был мне близок, что дополнялось некоторой общностью наших эстетических вкусов вообще.
И все-таки я знал о нем очень мало. Достаточно сказать, что, пока Сергея не арестовали в тридцать пятом году, я мог только строить догадки относительно его происхождения. От прямых разговоров на эту тему он всегда уходил. А когда я однажды спросил у него напрямик, как его отчество, он, несколько замявшись, сказал, что его зовут Сергей Львович, однако тут же заговорил о чем-то, не имеющем никакого касательства к нему. А я без всякой задней мысли тогда же заметил:
- Как интересно - полное совпадение...
Да, о том, что Сергей - сын Троцкого, как-то вовсе не думалось. Весь его облик был настолько далек от всяких ассоциаций с неистовым организатором Красной армии, каковым я привык считать Троцкого с детства, и тем более со злейшим врагом советского народа, каковым его считали вокруг, что в такое почему-то не хотелось верить. Но это было так...
Когда Сергея, после нескольких месяцев содержания на Лубянке выслали в Красноярск на поселение, сестра через какое-то время поехала за ним. Сейчас не скажу, расписались они в загсе уже там или успели зарегистрировать свой брак еще в Москве, ведь Сергею после Лубянки, если не ошибаюсь, предоставили несколько дней на сборы, и уезжал он не этапом, то есть не в «Столыпине», как это стало практиковаться потом, а в обычном пассажирском вагоне. Насколько я помню, его прежняя жена Леля тоже вынуждена была тогда уехать куда-то в Сибирь.
Вспоминая сейчас те времена, я с удивлением констатирую, что арест Сергея, а тем более его высылку я уже тогда воспринимал лишь как прелюдию к куда более суровым испытаниям, на какие были обречены отныне члены нашей семьи. Значит, я уже тогда ничуть не заблуждался относительно жестокости Сталина и отчетливо понимал, что рано или поздно, но с его стороны обязательно последуют в наш адрес тяжкие кары на основе самого дикарского принципа сведения счетов. Принципа родовой мести. Говорю об этом не для того, чтобы похвастать своей прозорливостью, а для того, чтобы подчеркнуть, сколь быстро после убийства Кирова злодейская сущность «отца народов» стала в определенных кругах советского общества непреложной очевидностью. Оказывается, уже в те годы, задолго до разоблачений XX съезда, злобная мстительность виделась неотъемлемым слагаемым сталинского имиджа.
Следует отметить также, что стараниями мощного пропагандистского аппарата имя Троцкого уже приобрело к тому времени сатанинское звучание, и всякая причастность к этому имени не только вызывала у советских обывателей священный испуг, но и побуждала их- у страха глаза велики - мигом сигнализировать куда надо, не скупясь на всевозможные измышления. Вот почему в создавшейся ситуации я боялся не столько даже органов, которым и без того все было известно о наших обстоятельствах, сколько возбужденной людской молвы, могущей навредить нам самым неожиданным образом.
Однако избежать толков почти не представлялось возможным. У меня, да и у сестры был достаточно широкий круг знакомых, так или иначе посвященных в ее новое замужество и ее добровольный отъезд. Сенсационность подобного факта делала самых замкнутых людей у меня за спиной необычайно словоохотливыми, а при встрече со мной - необычайно любопытными. Все они жаждали узнать как можно больше подробностей такого интересного, почти беллетристического сюжета.
В Красноярске Сергею дали прожить всего лишь год или чуть больше. Внезапно его снова схватили, и после недолгого содержания в местной пересыльной тюрьме он был увезен в неизвестном направлении. К тому времени сестра уже была на сносях, и ей ничего другого не оставалось, как вернуться в Москву, на Маросейку, где она вскоре родила девочку, нареченную Юлией.
Создавшаяся ситуация толкнула меня на решительный шаг. Раньше я никак не мог отважиться на подобную перемену, хотя она назрела давно. Но осенью тридцать шестого года я наконец твердо решил поступить в Литературный институт, с тем чтобы. в ближайшем будущем покончить с архитектурным поприщем, а тем самым не только сменить профессию, но и кардинально изменить свое окружение. Начать новую жизнь во всех отношениях. Разумеется, заполняя анкету при поступлении в институт, я не был излишне многословен.
Знакомые и даже друзья посещали теперь наш дом все реже и реже. А потом и вовсе стали обходить его стороной, словно он был зачумленным. Что ж, у них для этого были все основания. Никогда не забуду то январское утро тридцать седьмого года, когда, идя на работу, я купил в киоске на углу Кузнецкого и Рождественки «Правду» и мне сразу бросился в глаза крупный заголовок на ее полосе: «Сын Троцкого Сергей Седов пытался отравить рабочих». Там же, у киоска, я мигом пробежал глазами всю эту повергшую меня в ужас корреспонденцию из Красноярска, полную чудовищных измышлений, тем более страшных, что в них совершенно невозможно было поверить.
«Правда» сообщала, будто на крупнейшем в Красноярском крае машиностроительном заводе инженер Сергей Седов, которому якобы покровительствовал главный директор, «пытался отравить генераторным газом большую группу рабочих». На страницах центрального органа правящей партии Сергей именовался как «достойный отпрыск продавшегося фашизму своего отца».
«Судя по этой корреспонденции, мстительные вожделения Сталина по отношению к Троцкому только разгораются», - лихорадочно соображал я, остолбенело застыв на углу с газетой в руках и больше всего опасаясь, что кто-нибудь в Литинституте пронюхает, что эта корреспонденция каким-то боком касается и меня.
О том, что уделом Сергея в самое ближайшее время станет (если уже не стал) расстрел, а уделом сестры, в лучшем случае, - лагерь, гадать не приходилось. Теперь вопрос стоял иначе: пощадит ли Сталин малолетнюю Юльку, а с нею моих стариков или их песенка тоже спета? Как бы там ни было, ничего хорошего нашу семью не ждет. Раньше или позже это случится. Достаточно вспомнить, сколько Сталин уже покарал, и не только своих врагов, но и их родственников, друзей, приближенных. Ведь в наших условиях даже простое знакомство с врагами народа - криминал, а тут, подумать только, в двух шагах от здания ЦК растет внучка Троцкого!..
Видимо, Сергея расстреляли тогда же. Где - неизвестно по сей день. За сестрой пришли вскоре. Это был «классический» арест - ночью, с дворником, с понятыми, с перепуганными соседями в коридоре. Сестру увели сразу, но обыск у нас продолжался до утра. Забрали все документы, все фотографии, привезенные сестрой, даже те немногие книги, которые достались Сергею от отца и почему-то уцелели после двух обысков - в Москве и в Красноярске.