Попробую об этом втором случае рассказать более подробно. Он того заслуживает, так как относится к разряду тех душевных потрясений, что впрямую повлияли на формирование моего характера, на мое понимание всего современного мироустройства.
Дело было примерно на пятый день войны с Японией. Редактор, как всегда, недовольный мною (мне претило всякое чинопочитание, и это его злило), на этот раз послал меня в Двадцать пятую армию и по злобе не дал мне «виллиса». Добро бы машин не хватало для других редакционных надобностей. Но в том-то и суть, что со стороны полковника это была очередная мелкая пакость. Здесь, на Первом Дальневосточном, мы, газетчики, вполне могли уже не «голосовать», скитаясь по фронтовым дорогам, как это было на Волхове и в Карелии. Здесь нашей редакции придали машин едва ли не без счета. Чуть ли не целый автобат теперь нас обслуживал.
- Обойдешься! - сказал редактор, напутствуя меня. - Тебя в Двадцать пятой знают, как-нибудь пристроишься к армейским газетчикам.
Ему хорошо известно, что с началом войны я рассчитывал попасть на направление Муданьцзян-Хар-бин, где вела наступление одна из прославленных армий, прибывших на наш фронт прямиком из Европы. Но согласно исконным войсковым нравам, полковник посылает меня именно не туда, куда я хочу. То, что Харбин с его более чем тридцатитысячным русскоязычным населением привлекает меня любопытными особенностями местной культуры, - с его точки зрения, очевидная блажь, да еще чреватая всякими неприятностями. И для меня, и для редакции.
(В скобках замечу, что, даже когда наши войска дошли до Дайрена и Порт-Артура и заняли Северную Корею, полковник ни разу там не побывал. Он и без того почитал за благо никуда не выезжать, а тем более в соединения, находящиеся за пределами родины, чтобы не портить себе анкету указанием о пребывании за границей. Чего уж там говорить о Харбине - гнезде белогвардейской эмиграции.)
Конечно, в самом прикомандировании меня к Двадцать пятой усмотреть дискриминацию трудно -кто-то же должен освещать и южное направление. А то, что Двадцать пятая не может претендовать на участие в решающих операциях фронта, ибо во время войны с Германией все четыре года простояла здесь, на китайской границе, и осталась необстрелянной, то это не ее вина. Люди же там, и в политотделе, и в армейской газете, славные, приветливые, и я действительно со многими из них уже знаком.
Вот только чувствую я себя среди них неловко: вынужденное неучастие в войне на Западе породило в их душах нечто вроде комплекса неполноценности. Даже моя скромная планка с наградами придает мне завидную «именитость», а себя они ощущают провинциалами. Такими же, впрочем, какими мы, проведшие два года в болотах Волховского, а затем год среди озер Карельского фронта, ощущаем себя среди военных газетчиков, входивших с войсками в Варшаву и Вену, в Берлин и Прагу. Все четыре года войны на Западе Двадцать пятая бесславно жила тут на голодном пайке, питаясь преимущественно со своих огородов и щеголяя эрзац-обмундированием, да еще «бэу» - бывшим в употреблении.
- Такие уж мы невезучие, - говорят они о себе.
Вот и теперь, когда Двадцать пятой предстоит наконец боевое крещение, ей, видимо, суждено продвигаться лишь задворками Маньчжурии, оставляя в стороне сколько-нибудь крупные города с развитой промышленностью и высоким процентом японского населения, то есть представляющие стратегический и всякий иной интерес. Соответственно и моим корреспонденциям уготована в газете второстепенная роль -иначе и быть не может, раз я прикомандирован к этой забытой Богом армии, да еще на положении «безлошадного» бедного родственника.
Так рассуждал я, отправляясь в эту командировку и еще не ведая, что она завершится для меня непосредственным участием в корейском воздушном десанте, на зависть всей многочисленной журналистской братии, призванной освещать ход японской войны.
Но это - впоследствии... А пока - я вместе с политотдельцами и сотрудниками армейской газеты Двадцать пятой вторые сутки трясусь в кузове машины по глухим дорогам китайской провинции Яньцзи. Наша наступающая колонна почти не встречает сопротивления - да оно и бессмысленно, теперь, через неделю после Хиросимы, это всем ясно. И тем не менее продвигаемся мы крайне медленно - то и дело остановки по случаю возникшего где-то далеко впереди, невидимого отсюда очередного препятствия. Бодро взятый в начале похода стремительный темп постепенно утрачивается.
- Этак мы скоро и вовсе застрянем, - ворчит сидящий возле меня здешний литсотрудник, старший лейтенант Журавин. - А к вечеру нам уже положено находиться в центре провинции - городе Яньцзи - и выпускать номер.
После каждой такой остановки редакционные и политотдельские машины вынуждены прижиматься к обочине и пропускать идущую следом технику. Зато потом каждая норовит наверстать упущенное и устремляется что есть мочи вперед, отчего в колонне нарастает невероятная путаница. Перед нашим грузовиком уже с полчаса мотается из стороны в сторону трехосный «студебеккер» с сидящими вдоль бортов автоматчиками и укрепленным в центре крупнокалиберным пулеметом ДШК на треноге, сразу напомнившим мне о нашей роте ПВО под Ельней. Настойчиво, но тщетно «студебеккер» пытается обойти одинокую самоходку, кажущуюся особенно громоздкой и неповоротливой в теснине изобилующего виражами горного шоссе. Она тоже отстала от своей части и теперь рвется вперед изо всех сил, не позволяя никому себя обогнать.
Но вот дорога спускается в долину, обещая вожделенную прямизну пути, увеличение скорости и простор для маневра. Однако не тут-то было. Уже минут через двадцать самоходка, а за ней и «студебеккер» вдруг замедляют ход, а потом и вовсе замирают на месте. Останавливаемся и мы. Идущий вслед за нами бензовоз обходит нас справа и, рискуя сесть на кардан, запросто газует прямо по целине. Его примеру следует машина наборного цеха армейской газеты, а ее, в свою очередь, забирая еще правее, пытается обогнать закрытый «додж» - то ли рация, то ли какой-то штаб.
Вдоль нашего левого борта осторожно, почти впритирку, медленно проплывает новенький, явно начальственный «виллис». В нем кроме сержанта-водителя подполковник, а сзади - майор и капитан. Похоже -офицеры связи, у всех троих озабоченные лица. Мы с Журавиным, не сговариваясь, поднимаемся на ноги и невольно провожаем изворотливый «виллис» взглядом, с интересом наблюдая за его старанием пробраться в голову колонны. «Студебеккер» и самоходку ему удается благополучно миновать и даже продвинуться метров на двадцать дальше, но потом он все же безнадежно застревает, словно лодочка, затертая айсбергами. Подполковник и майор нетерпеливо покидают «виллис» и отправляются дальше пешком.
Нам же остается только ждать. После долгого сидения в неудобной позе самый раз размяться и осмотреться.
Слева дорога почти впритык примыкает к унылому болоту, поросшему кустарником. В той стороне -никаких признаков жизни. Справа тоже ничто не радует глаз. Метрах в пятидесяти от шоссе, словно повторяя его изгиб, тянется гряда покрытых выгоревшей травой невысоких сопок. Что там, за ними, неведомо, но похоже - такие же безлюдные места. Зато плоская, сужающаяся вдали полоса между дорогой и сопками полна сейчас хлопотливой жизни. На наших глазах она неспешно, но неотвратимо заполняется механизмами самых разных назначений и марок. Артиллерийские системы на тягачах и тридцатьчетверки, санитарные фургоны и походные кухни, складские грузовики и хлебопекарни, зенитные установки и даже амфибии. Все они, съехав с дороги, настойчиво втягиваются в эту горловину, поминутно сигналя и тесня друг друга в своем безудержном стремлении что-то выгадать в очередности движения, когда таковое возобновится. Армия опаздывает...
Но вот подвижка прекращается и справа от шоссе. Просунуться больше некуда. Один за другим умолкают мощные двигатели. Над всем этим грандиозным скоплением механизмов воцаряется удручающая тишина. Мы напряженно вглядываемся вдаль, надеясь различить впереди хоть какие-нибудь признаки оживления. Тщетно - весь этот железный поток намертво застыл, напоминая внезапный ледостав на реке.
Откуда-то приходит слух, будто мы застряли, потому что, не выдержав тяжести танков, рухнул какой-то мост. А инженерное обеспечение, необходимое для наведения переправы, почему-то оказалось в хвосте колонны. Якобы сейчас самое важное - срочно доставить его к месту происшествия. А как? Каждому ясно, что расшить образовавшуюся дорожную пробку уже никак не удастся. Видно, всем нам предстоит проторчать тут не час и не два.
Слух немедленно оказывает свое действие. Просветы между сгрудившимися машинами заполняются людьми. Воздух оглашается взаимными приветствиями. Автоматчики дружно высыпают через задний борт «студебеккера» и бегут на болото оправляться. Кучка артиллеристов, забравшись в кузов трехтонки и расстелив на снарядных ящиках плащ-палатку, пока суд да дело, собирается подкрепиться сухим пайком. Водитель соседней машины пользуется случаем и устраивается подремать в своей вдруг опустевшей кабине. Где-то сзади уже раздаются несмелые переборы гармошки. Как это бывает только на войне, жизнь в любых условиях сразу берет свое - люди мгновенно приноравливаются к обстановке, чтобы употребить ее себе во благо.
Я спрыгиваю на дорогу и бесцельно шагаю туда-сюда вдоль кромки болота, невольно вспоминая дорожные заторы, очевидцем которых мне довелось быть. Там, на западном фронте, такая пробка уже через полчаса стоила бы жизни множеству наших людей, особенно в первые месяцы войны, когда немецкая авиация безраздельно господствовала в воздухе. Если, например, глох мотор какой-нибудь нашей машины, то идущая ей вслед останавливалась из солидарности рядом, порой пренебрегая тем, что загораживает путь другим: не бросать же товарища в беде! И, как правило, тут же в небе появлялась парочка «мессеров», которые в два-три захода превращали возникшее скопление машин и людей в пылающее крошево.
Немцы в таких случаях с самого начала вели себя на дорогах иначе. Однажды, еще в окружении, лежа в кустах, я видел, как решительно немцы поступили с большой грузовой машиной, у которой внезапно, да еще на вираже, забарахлил мотор. Едва выяснилось, что злополучная машина замедлила продвижение всей колонны, как по команде к ней сбежались солдаты со всех идущих следом транспортных средств. Недолго думая, они сгрудились у левого борта этого грузовика и дружно опрокинули его в кювет, после чего колонна немедленно двинулась дальше. И это при том, что наша авиация практически тогда отсутствовала. Как и японская сейчас, в небе Маньчжурии. Впрочем, наличие противника на протяжении последних суток вообще почти не ощущается - впечатление такое, будто о нем забыло думать даже боевое охранение. Особенно сейчас, когда вдруг выпала возможность расслабиться и каждый норовит поспать, сколько удастся.