«Вредительство» получило такое широкое применение и толкование, что за крушение товарного поезда без умысла и контрреволюционных целей виновный получает расстрел. Так было, например, на станции Пропасти к западу от Ростова-на-Дону, когда дежурный по станции пустил по ошибке поезд на тот путь, где для ремонта была снята часть рельс. Карают начальников станций, дежурных по станции, стрелочников, машинистов, а те бегут сейчас же после крушения, не попрощавшись с семьей, скрываются и переходят на нелегальное положение.
Три весовщика — приемщика зерна в государственных амбарах в гор. Майкопе, Армавире и Кропоткине — были расстреляны, так как в зерне, принятом ими, был обнаружен «клещ». Судебная власть нашла, что это с их стороны было вредительство. Это было в то время, когда коллективизация была уже закончена и на страницах «Известий» и «Правды» велась очередная скучнейшая и нудная кампания по подъему сельского хозяйства, в частности, о борьбе с «вредителями сельского хозяйства» в виде клеща, долгоносика, черепашки, пьявицы, красноголовки и тому подобных врагов советской власти. Эти же нудные темы «проворачивались» и на колхозных собраниях. Очевидно — по директиве из Москвы, процессы в трех городах вспыхнули неожиданно и одновременно, а следственной власти, прокуратуре и судам на местах было предложено «включиться» в эту кампанию. Клеща можно увидеть только через увеличительное стекло, вывести же его в советских условиях невозможно, так как он гнездится в трещинах земляного пола и в щелях деревянных стен. Нужна предварительная, а затем и постоянная дезинфекция амбаров, в то время как необходимых средств нет. И за это весовщики заплатили жизнью. Верховным судом приговор был утвержден: проводилась кампания по борьбе с вредителями сельского хозяйства.
Клещ, конечно, не исчез после газетных статей, колхозных собраний и расстрелов. Им заражены не только амбары, но вагоны и пароходы, как заражены эти транспортные средства специальной плесенью, поражающей сливочное масло, что приводит к уменьшению экспорта и увеличению масла на внутреннем рынке.
Но о клещах слышно больше не было: кончилась кампания, кончились и суды.
Необходимо упомянуть и про «черепашку». Она имеет вид домашнего клопа, но коричневого цвета и с более прочной спинкой; она сравнима с саранчой и охватывала огромные территории. Был пущен слух, будто в степи на подводе задержали как-то женщину с полным чемоданом черепашки, которую она разбрасывала по полям. На допросе женщина, дескать, созналась, что она жена эмигранта и приехала из Америки с черепашками с вредительской целью — срыва колхозов; при обыске у нее нашли, кроме того, револьвер и прокламации. Крестьяне, впрочем, этой басне не верили.
Для борьбы с черепашкой мобилизовывалось население колхоза, дети, учителя. Вывозили в степь колхозных кур, которые ее поедали. Люди собирали ее в бутылки. Однако количество черепашки достигает нескольких тысяч на квадратный метр, и осенью она улетает в ближайший лес и прячется под сухие листья, где и зимует. В старое же время был известен лишь один «вредитель» — «долгоносик», напоминающий по виду блоху, и крестьяне легко с ним справлялись.
Нужно отметить, что советская мука была довольно плохого качества, у нее не было клейкости. Монополия хлебной торговли принадлежала в СССР организации под названием «Заготзерно». Если посмотреть в сертификат, который прилагался к той или иной партии муки, направляемой оптовым покупателям, торгующим мукой или выпекающим хлеб, можно было увидеть разные графы о качестве муки: крахмалу столько-то, глюкозы столько-то; но в графе «клейковина» значилось: «клейковина отсутствует». Говорили, что клейковину высасывает черепашка. Будучи юрисконсультом одной из хозяйственных организаций, я как-то сказал, что нужно предъявить иск к «Заготзерну» за поставку некачественной муки. Мне ответили: «А ты знаешь, на какой улице НКВД?». А когда-то русская пшеница и мука славились в Европе и даже в Америке.
Но вернемся к теме о расширительном толковании статьи 58–7 — вредительство. Сюда относится, например, изменение в направлении ветра во время сжигания сорняков в степи, в результате чего сгорает стог колхозного сена. Судья Хейлик, о котором я уже упоминал, согласился с квалификацией предварительного следствия (контрреволюционное вредительство с целью подрыва колхозного животноводства) и приговорил колхозника Майбороду к расстрелу. Он же приговорил в станице Воздвиженская старика-статиста к расстрелу за ошибки и неправильности в статистических данных о количестве запаханной и засеянной земли, посчитав это контрреволюционным вредительством.
На станции Гулькевичи Владикавказской железной дороги есть большая мельница, производящая комбинированные корма для скота. На ней произошел взрыв мучной пыли, висящей в воздухе. Большого ущерба нанесено не было, но сейчас же были арестованы директор, инженер, секретарь партийного комитета и… юрисконсульт. Обвинение было предъявлено во вредительстве, что каралось смертью. В преступлении все «сознались», даже юрисконсульт, признавшийся, что он с вредительской целью, дабы подорвать финансовое положение мельницы, пропустил срок по какому-то иску и неправильно оформлял бумаги. Он отделался легко и получил только десять лет лагерей.
Смертью карали, кроме того, за падеж телят в колхозе, за «разбазаривание», за крещение ребенка в церкви и за многое другое.
Говоря о смертной казни в СССР, необходимо особо остановиться на декрете от 7 августа 1932 года. Он создал целую эпоху в советском «правосудии», он расширил применение смертной казни до беспредельности за так называемую кражу социалистической собственности. И надо было видеть, с какой жадностью советские судьи набросились на истощенных голодом и нуждой обреченных людей. В это же время расстреливали обезумевших от голода людей за трупоедство и за людоедство как за «бандитизм».
Самому людоедству всегда находилось оправдание. В 1922 году его оправдывали революционной разрухой, в 1932–33 — реконструкцией сельского хозяйства, в 1943 году — войной, в 1947 — послевоенной эпохой. Расстреливали и за «черные амбары», т. е. за две-три тысячи пудов зерна в колхозе, не значащихся по книгам бухгалтерии, и за несдачу зерна государству в установленном по плану количестве, и за то, что колхозник замахнулся вилами на председателя. Расстреляли в 1937 году двух извозчиков в Краснодаре за то, что у одного нашли 350, а у другого 500 рублей мелкой серебряной советской монеты (в тот год советский рубль как-то особенно заколебался и пошел вниз). Расстреливали за «вредительство» в золотой промышленности и в железнодорожном деле. Прошел также громкий процесс о вредительстве в каменноугольном деле, знаменитый Шахтинский процесс, где обвинителем выступал Крыленко, позже репрессированный.
Наконец, судили за то, что провалилась сталинская пятилетка. Это было организованное во всесоюзном масштабе театрально-судебное зрелище — процесс Промпартии. Через весь Колонный зал Дома Советов был поставлен бесконечный стол и на нем лежали, как колоды карт, бесчисленные тома «судебного дела». За столом сидели судьи. Обвинение поддерживал Вышинский.
По существу это была та же басня о женщине с черепашкой, та же связь с заграницей, то же вредительство, то же желание разрушить социалистическое хозяйство. Но если «черепашка» была состряпана малограмотными провинциальными сельскими энкаведистами, то тут участвовали уже лучшие силы центрального органа НКВД. И картина «преступлений» против рабочего класса всего мира была развернута во всю ширину. Это театральное зрелище должно было объяснить всем трудящимся причины «неполадок» социалистического строительства, т. е. все тяготы населения при советской власти должны были быть переложены с правителей на обвиняемых и на Запад.
В составлении обвинительного материала принимали, конечно, участие профессора и инженеры, состоящие на службе в НКВД, так как требовались для подтасовки фактов знания инженерного искусства, тем более что развертывалась картина вредительства в грандиозных всесоюзных масштабах. Одним из главных консультантов по фабрикации обвинения был сам обвиняемый инженер Рамзин, директор тепло-технического научно-исследовательского института. На первом же заседании суда он в красиво сложенной речи заявил, что готов отдать все силы на служение социалистическому отечеству, и в дальнейшем всячески способствовал суду в разъяснении всей сущности «вредительства» и «связи с заграницей».
Остальные обвиняемые, частью под физическим давлением, частью под психическим, частью при помощи медицины, «чистосердечно признались». Только один из них не признал себя виновным, отрицал какую бы то ни было организацию, вредительство и диверсионные замыслы. Он твердо парировал все удары суда и Вышинского. Но и его сломили. После одного из перерывов он первый попросил слова и заявил, что безоговорочно признает себя во всем виновным. Больше он ничего не сказал до самого конца процесса.
По всем фабрикам, заводам, деревням были проведены митинги в связи с этим процессом. В резолюциях «народ» требовал для вредителей смертной казни. И суд вынес смертный приговор. Осужденные подали ходатайство о помиловании. ВЦИК помиловал их ввиду раскаяния обвиняемых и возможности использовать их как крупных специалистов. И по всем фабрикам, заводам и деревням снова прокатились митинги, теперь уже с резолюциями другого содержания: «Правильно! Помиловать, использовать на работе!».
Огромные налоги, бесконечные принудительные займы, нищенская оплата труда, вечные лишения, нищета и голод — все это население должно было терпеть в ожидании расцвета жизни в результате сталинских пятилеток. Между тем этого результата не наступило. Нужен был какой-то обман во всесоюзном масштабе. Поэтому и был поставлен процесс Промпартии, следственное производство которого составляло более 400 томов. Был пущен в ход весь государственный пропагандный аппарат, чтоб разъяснить населению грандиозность и великолепие пятилеток, ведущих к благоденственному и мирному житию страны. Заработало все: газеты, журналы, радио, митинги… В деревню также была пущена упрощенная агитация: «Мы еще не видели, — говорила на базаре активистка, — что такое советская власть. Это разные генералы да инженеры-вредители позасели за столами и пакостили. Теперь будет иначе!» Это была та же самая «черепашка». Крестьяне, безусловно, в это не верили.