— Высокай? — грустно спросила Анна.
— Да-да.
Кухарка боязливо подошла к столу и потянулась к ящику.
— Смелее! Не бойся, не укусит…
Она повернула металлическую щеколду — боковая стенка наполовину упала, открывая квадратную полость, в которой висел на нитке небольшой металлический шарик. Он был чем-то освещен снизу — источник света, судя по резко очерченной тени, сломавшейся на заднем верхнем ребре ящика, находился за неупавшей половинкой стенки.
— Что, красивый шарик?
— Угу.
Пётр Иванович подошёл поближе:
— А что там горит внизу?
— Это за створкою-то?
Анна наморщила брови.
— Ну, что молчишь?
Кухарка качнулась, пристально вглядываясь в шарик. На его гладкой блестящей поверхности светился желтовато-белый блик — отражённо спрятанного за стенкой источника.
— Ну, смелее, мать!
Анна ещё ближе придвинулась к ящику и радостно ахнула — жёлто-белое пятнышко было не что иное, как отражение свечки. Отсюда с близкого расстояния особенно хорошо различалось крохотное клиновидное пламя. Анна заметила, как оно колыхнулось (наверно, от её дыхания), как тут же качнулась тень и запахло горячим воском.
— Свечка там, стало быть! — Кухарка подняла голову и радостно распрямилась.
Пётр Иванович заложил руки за спину, надул щёки и, сосредоточенно глядя сквозь Анну, неспешно выпустил воздух изо рта. Анна перестала улыбаться и еле слышно прошептала:
— Ды что ж… ды опять ошиблася, что ли?
Пётр Иванович утвердительно сомкнул заплывшие веки, подошёл к ящику и щелчком опрокинул стоящую половинку стенки. За ней ничего не было.
Анна открыла рот и зажала его ладонью.
Стальной шар по-прежнему висел в квадратной плоскости, и по-прежнему падала от него искусно нарисованная тень, а на никелированной поверхности играл, подведённый невиданными по яркости красками, жёлтый блик. Стенки ящика тоже были раскрашены в соответствии с мнимым освещением — ближние поярче, дальние потемнее.
— Семь-ноль, — грустно проговорил Пётр Иванович и закрыл ящик. — Устал я с тобою, Матвевна…
Он поправил чуб и тяжело опустился на скрипучий стул:
— Семь-ноль. Семь-ноль… — Он сощурился и посмотрел в окно. Пухлая серо-розовая туча, уже успевшая проглотить горячее июльское солнце, наползала на неровно обкромсанный зеленью клочок неба.
— Я одного не пойму, Анна, — тихо проговорил Пётр Иванович, водя рукой по подбородку, — дура ты по природе или просто прикидываешься дурой?
Анна молчала опустив голову.
— Если прикидываешься — тем хуже для тебя. Не думай — я не так стар и глуп, как кажусь… Если же ты действительно дура — так какого хрена ты числишься в партии, в Основном Блоке, в Обществе Содействия Большинству, В Союзе Добровольного Обслуживания Слуг Народа?
Он оторвал мутные, отяжелевшие глаза от окна и угрюмо посмотрел на неподвижно стоящую Анну:
— Я тебя спрашиваю, дубина! Какого хрена? А?!
Анна вздрогнула и приподняла голову:
— Ды не притворяюся я, Пётр Иванович, не притворяюся…
— А если не притворяешься — значит, ты дура? Да?
Анна молчала.
— Чего молчишь? — Он встал и опёрся о стол.
— Ты думаешь, интересно мне возиться с тобой? А? Или ты считаешь, что у Третьего Заместителя Седьмого Рулевого Страны много времени свободного? Если ты дура — думаешь, в наше время за это спрятаться можно? Нееет, голубушка! — Он погрозил пальцем. — За это теперь не спрячешься! Это, мать, ещё похуже, чем притворяться дурой! Если ты дура — это вдвойне, втройне хуже простого притворства! Да! Хуже! — Он заложил руки за спину и принялся равномерно прохаживаться меж столов.
— Сама посуди: тебе партия и народ доверили пост добровольной поварихи Третьего Заместителя Седьмого Рулевого Страны. Да ты своим куриным умишком небось и понять-то не можешь, где ты работаешь! С кем встречаешься! Кому готовишь! Кому подаёшь! С кем здороваешься! Кому место уступаешь! И вдруг — на тебе — оказывается, ты дура. — Он остановился, удивлённо разведя руки.
— Это, голубушка, не просто проступок. Это преступление.
Анна испуганно посмотрела на него.
— Да-да! Ты глазами на меня не зыркай! Это пре-сту-пле-ни-е! И тебе за него придётся отвечать перед народом. А народ, — Пётр Иванович проткнул пальцем потемневший воздух, — народ шутить с тобой не будет. Отправишься, милая, в необжитые районы. Киркой помашешь лет эдак… — он наморщил лоб и промычал, растерянно обшаривая глазами потолок, — мммм… десять-двенадцать.
— Осподи, да за что ж?!
— За то, что ты дура.
— Ды кака ж я дура-то?!
— Значит, не дура?
— Не дура, не дура. Осподи…
— Не дура?
— Да нет же, нет!
— А семь-ноль? О чем это говорит? А?
Кухарка замолчала, снова опустив голову.
— Семь простейших задач тебе задал — и на тебе! Ни одного верного ответа.
— Дык ведь сложно очень…
— Что? — Брови Петра Ивановича удивлённо потянулись вверх.
— Сложно?! Да проще этих задач и быть не может! Клава — уборщица наша — сразу разглядела ртуть! И лягушку увидела сразу! Прачка Маруся тут же поняла, что одна из капель поддельная! Садовник — на что уж балбес балбесом, а допёр-таки, что нет никакой свечки в ящике! Правда, у него за плечами университет и аспирантура, но что с того? Он такой же добровольный труженик, как и ты! Хоть и отрёкшийся интеллигент.
Он подошёл к дальнему столу:
— Ишь, сложно ей! Да, милочка моя, если б я сложные задачи задал — где б тебя искали? А? Сложно… Вот это действительно сложно. — Он запустил руку в переплетения каких-то рычагов, и они разошлись податливым веером. Из сумрачного центра массивного прибора потянулась к потолку полупрозрачная колонна. На конце её вспух розовый шар, разросся и лопнул с мягким хлопком, породив серебристое, слабо мерцающее облачко, в середине которого зазыбилось и расползлось слабое изображение молодого Петра Ивановича.
— Смотри!
Изображение постепенно стало более плотным, лицо Петра Ивановича возмужало, волосы поседели, щёки обвисли. Рот открылся и выпустил длинную фразу:
— Претворяя в жизнь Великий План По Радикальному Переустройству Мира, наш народ продолжает неуклонно наращивать духовный и экономический потенциал своей Родины, тем самым укрепляя её оборонную мощь и идеологическую прочность.
Анна охнула и качнула головой.
— Аааа, что тебе показывать! — Пётр Иванович сердито покосился на неё и хрустнул длинным рычагом — изображение погасло, колонна поползла вниз.
— Тебе что в лоб, что по лбу — всё мёртвый звук! Ты простые-то вещи понять не можешь, а это и подавно… Тебе воду от стекла отличить — сложно. Сложно! Вот это — сложно! — Он махнул рукой в сторону матово-белой пирамиды, — проецирует изображение носогубных складок всех семидесяти четырёх вождей в разные годы жизни, а ты попробуй определить возраст каждого! Ты-то, рохля, небось, и чья складка-то, не скажешь… Или вот этот приборчик, — Пётр Иванович любовно смахнул пыль с головы размашистого металлического паука, — читает все речи Великого… а этот — знает общую… общую протяжённость его морщин и количество поседевших волос к каждому подпленуму…
Он круто повернулся к Анне:
— А ты-то, дубина, помнишь, сколько их было к ноябрьскому?
— Восемь тысяч двести десять.
Пётр Иванович обмяк и, отведя глаза в сторону, насмешливо скривил губы:
— Хоть это-то вбили вам в школе. Мдааа… — и снова встрепенулся:
— А то ишь, сложно ей! Жидкий цветной гелий в стеклянных глазах Гениев Двенадцатого Порядка — это сложно! Электронный мозг Буревестника — сложно! Оживлённая рука Первого Рулевого — сложно! Ещё бы! Поди разбери, что она пишет! У него подчерк — ровная линия! Для этого все тридцать два тома надо знать назубок! Синие муравьи, — он хлопнул рукой по высокой серебристой банке, — составляющие собой цитаты из Белой Книги, — тоже не просто! Попробуй расставь в них правильно знаки препинания, например: «Ждать нельзя восставать!» Это сложно! Ведь твоя куриная голова не знает, в какой период это писалось! Если при Чёрном Тиране — после «ждать» — запятую. А если во времена Второго Шатания Народов — тогда её ставить после «нельзя»… Вот это — тоже непросто. — Он дёрнул за длинный шпагообразный рычаг — раздался угрожающий скрежет, боковая грань подвешенного к потолку многогранника ушла вглубь, из треугольной дыры медленно потекла тягучая фиолетовая масса.
— Это действительно сложно — лепит фигуру Правдолюбца № 397, но с изъяном. А с каким — это уже задача для настоящего члена партии! Для этого надо умишком ворочать, историю знать! Какой ус ниже какого! Справа шрам или слева! Или это, например… — Он распахнул дверцы приземистого алюминиевого ящика, похожего на большую духовку, и в открывшемся тёмном проёме Анна разглядела какую-то пёструю кучу, вяло кишащую искристо-голубым. Куча отчаянно зашевелилась, словно дневной свет ожёг её, стала густеть, стягиваться к центру, вспухать порывистым мягким горбом. Голубые искорки быстрее забегали по переливающейся массе, горб вытянулся, раздался вширь, округлился, и Анна, протянув удивленное «Баааатюшкии!», всплеснула руками, — в неровном кишащем шаре смутно угадывались черты Примирителя Наций.
— Что, раскрылся рот-то, брюква! — победоносно засмеялся Пётр Иванович. — Как же! Раскроешь тут! Голубые черви Ромашковича! С искусственным генетическим кодом! Управляются магнитным полем! Лепят незабвенные образы!
Кишащая голова Примирителя Наций ещё больше округлилась, под орлиным носом лихорадочно зашевелились усы.
— И черви — ещё не предел! — Пётр Иванович весело захлопнул дверцы ящика. — Он сейчас с крысами работает! Взял большие обязательства, и я ему верю! И в это тоже верю! — Он мотнул головой в сторону длинной стальной трубы, прикрученной к столу. — И в это! — щёлкнул по кожуху плоского аппарата. — И в это! И в это! И в это! А ты говоришь — сложно… Да и вообще! Это ведь только визуальная часть. Я тебя, дуру, не проверяю в осязании, в обонянии, в слухе! Там бы ты наворотила такого, — он испуганно схватился за щёки, затряс головой, — сам черт не разобрал бы! Спутала б