– Да, места глухие. Я сам страху натерпелся в первый раз. Да и сейчас не очень-то привык.
Намеченные семь километров они преодолели за час. Дорога превратилась в одну нескончаемую лужу. «УАЗ» справлялся, но сидевший за рулем Сергей осторожничал, и машина едва ползла по жиже.
– Дальше там посуше, – вводил Хмеля в курс дела Виталик. – Но ты все равно, когда за тобой гоняться будут, поосторожнее. Через лужу захочешь проскочить, газанешь посильнее, а под водой пенек, допустим. Редуктором ударишься или картером – все, загораешь. А ремонт за твой счет, между прочим.
– Мы так не договаривались! – запротестовал Хмель.
– Теперь поздно договариваться, – ответил на это Виталик. – Если не устраивает что-то, можешь из машины выходить и назад пешком топать.
Непонятно было, он так шутит или говорит всерьез. Хмелю показалось, что никакая это не шутка.
Жилье открылось взгляду внезапно. Грязная река дороги вынесла машину к черной деревянной избе. Только когда Сергей погасил фары, в сомкнувшейся непроглядной темноте за крохотными оконцами проявился призрачный тусклый свет. Бесновался снаружи невидимый пес. Бросался с лаем на машину, отчего «УАЗ» колыхался, и Хмель подумал, что собачка тут немаленькая проживает.
Сергей включил освещение салона, и при тусклом свете лампочки, прикрытой замызганным плафоном, Хмель рядом со своим лицом, за стеклом, увидел клыкастую мокрую жадную пасть разъяренного пса. Отшатнулся в страхе. Виталик засмеялся.
– Ты не выходи, – посоветовал он. – Пока хозяева его не уберут. Злющий кобель.
Пришел хозяин, древний бородатый дед. Пса увел. Было слышно, как тот теперь беснуется взаперти.
Только тогда пассажиры «УАЗа» выбрались наружу. Хмель вдыхал сырой прохладный воздух. Чувствовал он себя мерзко.
Какого черта он тут делает?
Зачем ввязался?
На затерянном в лесу хуторе жила стариковская пара, муж с женой, а третьей обитательницей деревянной избушки оказалась девчонка неполных лет двадцати. Одета она была в застиранное платьице, из которого выросла давным-давно, так что мало оно что прикрывало, и Хмель, пребывая в разобранном состоянии после пьянки и дальней выматывающей душу дороги, вдруг очнулся и к девице этой стал присматриваться с интересом. Она же прятала глаза, когда накрывала на стол, старалась взглядами ни с кем не встречаться, но пару раз покосилась украдкой на Хмеля. Он это заметил и приободрился. Еще познакомятся поближе. Вон ляжки у нее какие. Все на виду. Не прячет. Будет толк.
Виталик и Серега чувствовали себя здесь как дома. Не впервой. Считай, что свои. Перенесли из машины закупленные в Москве продукты. Практически все, как выяснилось, предназначалось лесным жителям.
Старуха наблюдала за происходящим молча и, как показалось Хмелю, с настороженностью. А дед поблагодарил за гостинцы, сказав степенно «Благодарствуйте!», ушел в другую комнату и не появлялся оттуда, пока не пришло время за стол садиться.
Электрического освещения в доме не было. Огонь в печи да керосиновая лампа на столе. Метались по стенам причудливые тени.
Когда сели за стол, девица оказалась напротив Хмеля. Он буравил ее дерзким бесстыжим взглядом. Она прятала глаза и чувствовала себя неловко.
– Дождей не было, – сказал старик.
Хмель отвлекся от своей жертвы, оставив ее ненадолго в покое.
– Так что машина пройдет, – продолжал хозяин.
– А воды откуда столько? – не понял Хмель. – Мы же плыли, а не ехали.
– Тут всегда так, – сказал старик, не глядя на Хмеля. – Болота. Сырые у нас места. Гиблые.
Что-то почудилось Хмелю в его словах. Посмотрел на старика внимательно, будто ожидал пояснений. Но тут Виталик толкнул Хмеля под локоть:
– Ты поднимай! Тебе лечиться надо!
У всех уже была налита водка. А Хмель не против. Клин вышибают клином. Красивая, кстати, фраза.
Он вдруг вспомнил свое недавнее увольнение и поразился, насколько далеко оказался теперь от тех событий. И географически. И в мыслях.
Выпил водку и закусил шибающим уксусом салатом из консервной банки.
Пошел он к черту, этот босс. И Ксюха. И все, все, все.
– Налей-ка еще! – попросил Хмель. – Между первой и второй перерывчик небольшой!
Он с прежним бесстыдством посмотрел на сидевшую напротив девушку.
– Дождей до следующей недели не будет, – сказал старик.
– Прогноз такой? – спросил Виталик.
– Я сам себе прогноз, – ответил сумрачный старик.
Хмель гипнотизировал девушку взглядом. И пропустил момент, когда старик, не примеряясь долго, врезал ему по лбу железной тяжеленной ложкой. Хмель охнул.
– Не пялься, – сказал старик, не глядя на него. – Не люблю.
Утром Хмель нащупал на лбу здоровенную шишку. Провел рукой случайно, зацепил – мамочки мои, какой кошмар.
Он лежал в той самой комнате, где накануне трапезничали, на плоском, как ящик, сундуке, заваленном старым провонявшим тряпьем. Сквозь грязные окошки едва пробивался призрачный утренний свет. Хмель приподнялся на локте и осмотрелся. Никого здесь больше не было. Он встал, проковылял к ведущей из дома двери, миновал темные сени со стойким запахом плесени и оказался на покосившемся крыльце без перил.
Лес утонул в густом тумане. Туман был серый, как разбавленное водой молоко. Ближайшие к дому деревья проступали из этой серости неотчетливо. Хмель мрачно озирался по сторонам. И обнаружил, что машины нет. Той самой, на которой они приехали вчера. И Сереги с Виталиком тоже нет. А ведь накануне спать в одной комнате ложились.
Встревоженный Хмель спустился с крыльца. Вот следы на сырой земле, тут машина их стояла.
Обернулся и увидел девушку. За углом дома она чистила картошку, зябко кутаясь в стеганый жилет. И никого не было вокруг. Хмель подошел.
– Привет! – сказал дружелюбно, бесцеремонно пялясь на ее загорелые ноги.
– Привет, – отозвалась она.
Ему показалось, что с вызовом.
– Где машина? – спросил Хмель.
– Уехали.
– Куда?
– Остальных ваших привезут.
– Откуда? Из Москвы? – не поверил Хмель.
– Зачем из Москвы? От шоссе. Сами дорогу не найдут.
Хмель сел в сырую от росы траву, и теперь голые колени девушки были на уровне его глаз. Она все поняла и вдруг раздвинула ноги. Нешироко. Только чтобы он трусики увидел. Хмель дрогнул и поднял на девушку глаза. Она смотрела насмешливо.
– Ты себя в зеркале видел, ухажер? – спросила и бросила очередную очищенную картофелину в кастрюлю с водой.
Полетели брызги. Часть из них попала в Хмеля.
Он поднялся из травы и пошел к умывальнику, прибитому к дереву. Над умывальником светлел квадратик зеркала. Хмель заглянул. Ужасная картина. В одном месте лоб рассечен – это он в машине так спьяну пострадал. В другом огромная шишка. Под глазами мешки. Небрит. И вообще помят после попоек этих.
Какой сегодня день? Пятница. Это он за неполную неделю так деградировал.
Сидел бы сейчас в офисе, шефу преданно в глаза смотрел и поддакивал согласно.
Тьфу!
Нет, только не это!
Девушку звали Маша. Она здесь родилась и выросла. А теперь жила в райцентре в ста двадцати километрах от этого хутора и работала няней в детском саду. Работу и место в общежитии ей дали как сироте. Про свое сиротство она сказала буднично, словно бы между прочим. А Хмель дрогнул.
– А что с родителями такое? – спросил он.
– Пропали.
– В смысле? – не понял Хмель.
– Здесь пропали, – сказала Маша и показала рукой куда-то в туман.
Хмель проследил взглядом.
– В лесу? – предположил он.
– Ясное дело. У нас тут кроме леса и нету ничего.
– Заблудились, что ли? Или, может, звери?
– Может, и звери, – сказала Маша, но по ней было видно, что эта версия представляется ей наиболее неправдоподобной.
– И что – никаких следов?
– А какие следы?
– Ну, я не знаю, – пробормотал Хмель и посмотрел в грязное молоко тумана.
Ни черта не видно.
– Два человека, – сказал он неуверенно. – И чтобы никаких следов?
– Они в разное время. Сначала тятя. Мне было шесть годиков всего. Я плохо его помню. А мама – три года назад. Осень была. Она пошла по грибы. Опят было много тот год. И не вернулась.
– А искать пробовали?
– Чего пристал? – спросила Маша хмуро.
– Я не знаю, – смешался Хмель. – Понимаешь, я сам сирота. Ни отца, ни матери. Но я хоть знаю, как все было. Ехали в машине, им грузовик не уступил дорогу. А тут – просто пропали. И никаких следов.
Маша всмотрелась в него. Вздохнула.
Завтракать сели, не дожидаясь остальных. Хмель снова оказался напротив Маши и под правой рукой у старика. Покосился опасливо на тяжелую ложку, которой дед его накануне припечатал.
Была картошка. Тушенка в жестяной банке. Пара луковиц. Хлеб, явно собственной выпечки. И никакой выпивки.
– Вы б налили, батя, – дерзко сказал Хмель, мстя за вчерашнее унижение.
Старик воззрился на него свирепым взглядом. Хмель этот взгляд выдержал.
– У вас там сильно пьют? – спросил старик.
– В Москве? – уточнил Хмель.
– Зачем в Москве? Ты сам какой народности?
– Я русский.
– Не похож, – уверенно сказал старик. – Ты азият. Нехристь, в общем. Жил бы в Монголии своей и горя бы не знал. А тут водка и прочее греховство.
– Сами пьете, – напомнил о вчерашнем Хмель.
– Сами местные. Нам привычно. А вам, неграм всяким, одна беда от нашей жизни.
– При чем тут негры? – оскорбился Хмель.
– Как при чем? – степенно ответил старик. – В прошлый раз заместо тебя негр был.
– Здесь? – не поверил Хмель.
– Ага. Вот тут как раз сидел, где ты сейчас.
Хмель изумился. Поднял глаза на Машу. Она молча кивнула, подтверждая. Да, точно, был здесь негр.
В середине дня вернулись Серега и Виталик. И с ними еще две машины прибыли: «Ниссан» и «Исудзу». Хорошие внедорожники. Непросто будет Хмелю от них на раздолбанном «УАЗе» улепетывать. Новеньких было трое. Вышли из машин, осмотрелись с любопытством путешественников, достигших места привала. Когда Хмель вышел на крыльцо, они воззрились на него – так туристы разглядывают туземцев. Хорошая одежда у пацанов. Видно, при деньгах.