Только рокот их слушаю в собственной глуби.
Я по воркоту знаю, что вышли из леса,
Что меня и язык мой – не сразу постичь им,
Но подпочвенных гулов глухая завеса
Наконец опрозрачнится облачным кличем.
Просквоженным распутьям оставил я душу,
Где слышны поцелуи – уста свои бросил;
Где заглохшие выгоны – там я пастушу,
Свое сердце пьяню – переплесками весел.
Я люблю, чтоб от ливня измокла одежка,
Я люблю, если слезы дождинками пахнут,
Не пою, а словами смотрю я в окошко,
Хоть не ведаю, кем этот выход распахнут.
Я хочу свою песню прожить по частице,
Чтоб сама размахнулась до полного маха;
Не хочу возвышаться, хочу затаиться,
Как таится и тот, кем я вызван из праха.
Песнопевцу
Отчего ты, певец, упиваешься миром —
И готов заглядеться сквозь слезы-обманки
В лягушачью припрыжку с таким растопыром,
Будто хочет взобраться на призрак стремянки?
Отчего ты глядишь и на спинку светлячью,
Словно краше она, чем душа изумруда,
И на муху, что скачет старательной скачью
Ниоткуда – сюда, в ниоткуда – отсюда?
Ты – чело под венцом из крапивы секущей,
Ты дитя дурнотравья, дитя дурносонья,
Чья душа полу-чистая, полу-драконья
Неспроста закатилась в осочные гущи.
Отыскать она хочет свои отпечатки —
Те, что выронил кто-то ошибшийся веком:
Он еще не был богом, а ты – человеком,
Но друг другу вы снитесь, как створки-двойчатки.
И тогда одинаковый выпал вам жребий,
Словно дымка с туманом, вы были похожи
И не ведали, кто человечий, кто божий
И кому написалось завечниться в небе.
Это, знать, опоил тебя зной праиюней,
Ты в одном колоброжестве кажешь сноровку —
И за подвиг безумья, предпринятый втуне,
Обретешь мотылька или божью коровку.
Я люблю в тебе все – эту блажь без провину,
Этой немощи чары – и память былого!
Я бледнею, как смерть, и без жалости гину,
Молвя слово люблю – как последнее слово.
Сон
Мне приснилось, что ты умирала,
И бежал я проститься с тобой,
Пробирался средь лютого шквала,
Через заросли и ветробой.
Безнаказанны смертные муки,
Омерзительны впадины щек,
И к пустотам протянуты руки,
Словно там – вожделенный кусок.
И ты грудью кормила безбытье,
И той жизнью, что мне дарена,
Вас обоих сумел оживить я —
И проснулся от горького сна.
Первая встреча
Мы впервые за гробом! Трухлявы ворота…
Поцелуй этот куст, как в минувшие дни.
Если ты сохранила от прошлого что-то,
Ободри, обнадежь – и рукою взмахни!
Но развеяны дочиста прежние взмахи,
И увидевший нас – разглядит лишь золу.
Наши смехи и плачи заглохли во прахе,
Наши дни угнездились в паучьем углу…
Если ты умерла, значит, гнилью ослизни,
Уступи этот мир соловью, муравью —
И поплачь оттого, что застольники жизни
Видят вздроги звезды – но не муку твою.
Уговоры
Что тебе, моя голуба, старой матушки запрет?
Ей смеется только хата, нам смеется – целый свет!
Что ей в радость – нам проказа! Жги же ярости огонь —
Той, что до крови прокусит непожатую ладонь…
В моем сердце свищет буря: тебя в вихорь затяну! —
Чтобы старая мамаша проклинала седину!
Окна золоты и сини милостынькой от небес —
Полетим с тобою ныне чудесам наперерез!
Безоглядно, безрассудно забежим с тобою в яр,
Где притоны – безграничья, где залежка – вечных чар!
Не откладывай веселья! Покажи ладошкой знак —
Есть и упряжь, есть и воля – чтобы сталось точно так!
Понесутся мои ласки – да с твоими вперегон,
И в объятьях, и в заклятьях сбудусь я – твой тайный сон!
Самоблески ясных зорей я поймаю на лету,
Переплетшихся ладоней никогда не расплету!
Ночь на солнце скоротаем, а за солнечную ночь —
Ты расплатишься покоем, от которого невмочь!
Ты моей доверься силе, златоострому мечу.
Я иду в непоправимость, я иду, куда хочу!
И неправда, будто ныне застаю тебя врасплох!
И что нет со мною чуда – все наветы! Видит Бог!
Что же попусту гадаешь? Будет нашим целый свет!
Ты забудь, забудь навеки старой матушки запрет!
Сумерки
Мрака первым валом
Крыши залиты.
В окнах тьма – и алым
Блеском солнца палым
Светятся цветы.
Нас поодиноку
Думы развели…
Коль слова без проку,
Мне ладонь под щеку
Молча подстели!
Так потусторонним
Души замглены,
Что слезинки роним
К сновидений доньям,
Хоть не верим в сны!..
Во сне
Мне снишься вчуже. Только сверк
Бессмертия во мраке.
Летим туда, где свет померк.
Бог, тьма – и буераки.
И ты нашептываешь мне,
Полетом разогрета:
«Я рядом, рядом – но во сне!
Так помни же про это…»
Я помню… Я лечу вдогон.
Мои дороги круты.
О, как же труден этот сон!
О, где же наяву ты?
Сговоренной ночью
Сговоренной ночью, как совсем стемнело,
Шло ко мне украдкой лакомое тело.
В радостном бесскорбье – шагом потаенным —
И оно с тобою было соименным…
Глянуло дорогой в дни, что отлетели,
И легло со мною в холоде постели —
И легло со мною для моей отрады,
Чтоб его измаял – и не дал пощады!
Льнуло мне в объятья – пахло предалтарно —
Было неприкрыто – было благодарно.
В темноте – и в неге – на последней грани
Млело преизбытком недоумираний.
Если были чары – только чары плоти,
И в самоотчете – привкус безотчетий,
Только эти дрожи – поробку и смелу —
Без которых тело – непонятно телу.
Романс
Я все же пою, хоть поется несладко!
Он был нищеброд, а она – христарадка.
Они полюбили средь уличной пыли
И жалкую тайну от мира хранили.
Веселая майская ночь оборола —
И сели вобним на ступенях костела.
Она вперемежку, согбенно и снуло,
Несла к нему губы – и корку тянула.
Вполсонках делились под мреющим небом
То хлебом, то лаской, то лаской – то хлебом.
И так утолялись под сенью церковной
И нищенский голод, и голод любовный.
Тебе – вразумленье, рифмач дальнозоркий!
Но нет у него ни подруги – ни корки.
Запоздалое признание
Я люблю твоей радостью поднятый гам
И твоими глазами увиденный взгорок;
Мне так дорог твой смех, что не ведаю сам,
Как же раньше он был не знаком и не дорог.
Заскрипит в половицах, застонет в саду —
Мне шаги твои чудятся в скрипе и стоне,
И бросаюсь к тебе, и тебя не найду,
И мерещатся мне то уста, то ладони.
Набухает слезами небесная высь —
И взывает к тебе, и дозваться не в силе…
Ты сюда не вернись, никогда не вернись —
Но молись обо всех, кто тебя не любили!
«Полюбить уж пора бы ту пустошь за домом…»
Полюбить уж пора бы ту пустошь за домом,
Небом хворую стаю, деревья с надломом
И забор, потерявший в беде столько досок,
Что упал на лужайку – стремянки набросок.
Полюбить уж пора бы тот вечер за долом,
Сад умерших соседей с плетнем невеселым
И потемки, украдкой дарящие негу
Еще прежде, чем грезы упрячут к ночлегу.
И пора бы, как нищий – оглодыши корок,
Подбирать прозолоты с напуганных шторок,
И, вдвоем забывая про смерти осклабы,
Нам сидеть и не плакать – не плакать пора бы!
Невозвратные сумерки
Розовеют в закате сухие листки…
Прокатила телега. И сон задушевный
Так же катится в темень, колесно-распевный.
У нахохленных туч – беготня взапуски!
Что осталось от Бога – то в небе затлелом.
О, поверить в Остаток и в вере коснеть!
Со звездою помериться вещим уделом,
Серебриться о чем-то, что сбудется впредь…
Иль, впивая всю грусть, сколько есть в бытии,
На снежистых горах добелевшую к муке,
Отыскать две руки, без грядущего руки,