18.1. Рождение неверия в Новой Европе
Утрате религиозных чувств среди европейцев способствовали резкие изменения условий их жизни с XV по XVIII в. Все происходит одновременно, либо следует одно за другим. Мореплаватели открывают Америку, достигают Индии, затем Китая. Астрономы и математики доказывают, что Земля не центр Вселенной, а одна из планет вращающихся вокруг Солнца. Огнестрельное оружие отменяет рыцарей. Городская буржуазия, раньше мало заметная, крепнет и требует своей доли власти. Половина Европы отказывается признавать папу и отрекается от католицизма. Швейцарцы и голландцы устанавливают республиканское правление. В XVII в. в Англии «злодейские купчишки», по выражению Ивана Грозного, казнят короля, а образованные люди начинают сомневаться в достоверности Библии и даже в существовании Бога.
В XVII в. возникают детально разработанные философские учения, существенно ограничивающие роль Бога. Преобладающими направлениями были деизм, признающий Бога творца Вселенной, но отрицающий вмешательство Бога в природные явления и судьбы людей, и пантеизм, отождествляющий Бога со Вселенной. Умеренным деистом был французский дворянин Рене Декарт (1596–1650), в молодые годы офицер и игрок, позже выдающийся математик, физик, биолог и философ. Декарт предложил параллельное существование во вселенной Бога и материи, духовной и телесной субстанций. У человека обе субстанции встречаются у основания мозга в шишковидной железе, эпифизе, – там находится душа.
У Декарта были последователи, но далеко не все разделяли его идеи. Бенедикт Спиноза (1632–1677), нидерландский еврей, отлученный за неверие своей общиной, отверг учение Декарта о двух субстанциях. Он считал, что существует единая субстанция, одновременно материальная и мыслящая (духовная). Эта субстанция есть, говоря словами пантеиста Спинозы, Природа, или Бог. Не принял двух субстанций и англичанин Том Гоббс (1588–1679). Деист Гоббс признавал наличие только материальной субстанции, но считал, что Бог создал Вселенную и дал начало движению материи.
Восемнадцатый век называют Веком Просвещения. Это был век распространения знаний и идей, доступных прежде лишь горстке любителей науки и философии. Просвещение не есть век просвещения народа, ведь образованные и полуобразованные дворяне, зажиточные горожане и духовенство, составляли менее одной пятой населения в Англии и одной десятой во Франции. Но все же это массы и для привлечения их интереса требовались легкость пера и ясность подачи идей. Задачу эту выполнили французские просветители – писатели, популяризаторы и лишь затем мыслители. Благодаря им, все стали знатоками вопросов мирозданья и обсуждали их в салонах и кафе. В результате, просветители расшатали религию и, того не предвидя, подготовили Французскую революцию.
Первым в ряду просветителей стоит Вольтер (1694–1778). Мари Франсуа Аруэ, именовавший себя де Вольтером, не был великим писателем, историком и мыслителем, каким его видели современники. Но он остроумен, очень начитан, легко и ясно пишет и необычайно плодовит. Главное же, Вольтер умел удивительно хорошо выражать общественные настроения, меняться вместе с ними и влиять на них. Так менялись и его религиозные чувства. В молодости Вольтер, как все парижане, был скептиком и, вместе с тем, лояльным сыном церкви. Отношение к религии решила случайность – Вольтер высмеял знатного дворянина, за что был избит его слугами. Попытки вызвать обидчика на дуэль привели к изгнанию Вольтера в Англию, где он провел три года. Там Вольтер познакомился с английскими порядками и философией деистов и стал их поклонником.
По возвращении во Францию Вольтер описал английские впечатления в «Философских письмах», содержащих резкие выпады против религии. Книгу конфисковали, издателя посадили, а Вольтер нашел приют в замке любовницы, маркизы дю Шатле. В пятьдесят лет Вольтер делает очередную попытку стать членом Французской Академии. Он пишет папе письмо с просьбой поддержать его, получает благословление, восторженно благодарит папу и избирается в академики. В этот период хитрый лис позволяет себе лишь иносказательную критику христианства.
Затем следует жизнь при дворе прусского короля Фридриха II, примечательная финансовыми махинациями философа. Рассорившись с Фридрихом, но разбогатев, Вольтер приобретает несколько усадеб во французской Швейцарии, куда переселяется вместе с племянницей, умевшей всколыхнуть его гаснущие силы[474]. Из замка Ферне Вольтер начинает свою самую большую атаку на религию – он анонимно выпускает «Философский словарь» (1764–1769), где изложил свои основные взгляды. Словарь вызвал возмущение духовенства: его приговорили к сожжению, а папская курия внесла словарь в список запрещенных книг. Сам Вольтер энергично отрицал авторство, но ему никто не верил.
Надо сказать, что Вольтер не был атеистом, напротив, он подвергал атеистов яростным нападкам, считая их учение вредным для морали. Он никогда не сомневался в существовании Бога. Атеисты любят цитировать слова Вольтера: «Если бы Бога не было, Его следовало бы изобрести». В полном виде фраза имеет другой смысл: «Если бы Бога не было, Его следовало бы изобрести, но вся природа вопиет нам, что Он существует».[475]. Желая быть похороненным по-христиански, Вольтер подписал частичное отречение от своих работ. Но когда в возрасте 84 лет вольнодумец умер, его племянник аббат, предвидя запрет похорон, посадил мертвого дядю в халате и ночном колпаке в карету и не привлекая внимание доставил в аббатство Селье в Шампани, где и похоронил. Предписание епископа, запрещающее похороны, опоздало на несколько часов. В 1791 году, после французской революции, прах Вольтера был перевезен в Париж и помещен в Пантеон.
Французские атеисты, против которых выступал Вольтер, были активнейшими участниками Просвещения. Самым из них значительным был Дени Дидро (1713–1784), эссеист, романист и философ. Важный вклад в мировую культуру Дидро сделал как редактор двадцати восьми томов французской «Энциклопедии» (1747–1772). Сам он написал для «Энциклопедии» около 6000 статей. Нуждаясь в деньгах, Дидро продал Екатерине II свою библиотеку за 50 тыс. ливров. Императрица предоставила ему право пожизненного хранения книг в своем доме. Благодарный Дидро помогал Екатерине в пополнении коллекций Эрмитажа.
Жан-Жак Руссо (1712–1778) был просветитель, чьи представления o человекe оказали большое влияние на общество конца XVIII – начала XIX века. Деист Руссо признавал Верховное Существо, но отрицал Его вмешательство в жизнь человека. В отношении человека Руссо учил возвышенным вещам. Согласно Руссо, человек рождается с прекрасной душой и талантами. Общество и цивилизация портят его натуру. Поэтому благородный дикарь выше европейца. Руссо провозгласил природную одаренность людей и считал, что лучшим путем воспитания является его отсутствие. Руссо сам подал пример и пятерых детей, прижитых от экономки, отправил в детские приюты.[476] Руссо был отцом педагогики свободы (той самой, что загубила современную школу), идеи общественного договора, когда человек передает коллективу права и свободу, и романтизма – нового направления искусства. Можно удивляться, сколько людей лили тогда слезы над сентиментальной «Новой Элоизой» и призывами Руссо следовать голосу сердца, а не разума. Поклонником Руссо был организатор революционного террора Максимилиан Робеспьер, поместивший прах учителя в Пантеон в 1793 году.
20.2. Век галантных дворян
Восемнадцатому веку повезло на названия. Он не только Век Просвещения, но и Галантный век. Галантность тогда была во всем, в манерах, стиле речи, одежде, мебели, архитектуре, оформлении парков и даже в таком нелюбезном деле, как война. В историю вошел эпизод из сражения при Фонтенуа в 1745 г., где встретилась английская и французская гвардия. Когда ряды противников приблизились на мушкетный выстрел, английские офицеры сняли шляпы и поклонились. Французские офицеры ответили тем же. Затем лорд Гей, капитан английской гвардии, вышел вперед и крикнул: «Господа французские гвардейцы, стреляйте»! На что поручик граф д'Антрош, выступив вперед, прокричал: «Господа, мы никогда не стреляем первыми. Стреляйте вы, если вам угодно». Грянул залп: 39 офицеров и 860 солдат французской гвардии были убиты на месте или ранены. Тем не менее, французы выиграли битву.[477]
Если подобную галантность практиковали на войне, то можно представить каковы были отношения кавалеров и дам в салонах и на бальном паркете. Князь Шарль де Талейран-Перигор (1754–1838), остроумец, ловелас и дипломат, повидавший главные европейские дворы, не говоря о дворе Наполеона, у которого он был министром, говорил так: «Кто не жил до 1789 года, тот не знает всей сладости жизни».[478] Талейран знал, что говорил, он хорошо пожил и до, и после 1789 г. В словах его лежит объяснение утраты сладости жизни – 1789 г. был годом Французской революции, упразднившей монархию и привилегии дворян. Казнь короля и королевы и есть конец Галантного века, ведь сердце его билось в Версале.
Двор короля Франции задавал тон всей Европе, в первую очередь, дворам европейских монархов, в том числе, императорскому двору в Санкт Петербурге. Кроме придворных, версальские моды и образ жизни с большим или меньшим успехом воспроизводили провинциальные дворяне и богатые буржуа, стремившиеся подражать дворянству. Для Франции это было меньше 10 % населения, а для России и того меньше. Недворянам, желающим блистать, в Галантном веке делать было нечего или почти нечего. Надо было быть Мольером или Вольтером, чтобы быть принятым при дворе, и то оба они натерпелись от знатных особ оскорблений, вряд ли возможных, если бы они были дворяне.[479]
В галантном мире кавалеры и дамы занимались постоянной игрой в охоту. Был охотник – восхищенный мужчина и был драгоценный трофей, – снисходящая к мужчине женщина. Игра стала ритуалом, даже когда взаимный интерес отсутствовал. Мужчина все равно спрашивал: «Когда Вы меня осчастливите?», а дама, благосклонно улыбаясь, обещала взглядом все радости ее сада. «Я не теряю надежды», – говорил мужчина, целую ее руку, и устремлялся к другой даме либо под предлогом амурных дел спешил в домашнюю лабораторию (увлечение наукой в свете считалось чудачеством). Символом куртуазности Галантного Века может служить картина Жана-Оноре Фрагонара «Счастливые случайности качания на качелях» (1766), где прелестница в розовом платье, раскачиваясь на высоких качелях, кокетливым взмахом ноги сбрасывает туфлю, наблюдая за восхищенным юношей, взгляду которого открылись прелести, таящиеся под платьем. Следует заметить, что молодые женщины тогда панталон не носили. Юношей был заказчик картины, барон де Сен-Жюльен, а девушкой его возлюбленная.
Жан-Оноре Фрагонар. Фрагмент картины «Качели». 1767. Собрание Уоллес. Лондон. Wikimedia Commons.
Идеалы физической красоты в Галантном веке изменились по сравнению с Ренессансом. От людей уже не требуются мощные сильные формы. Мужчина обычно предстает на картине одетым. Он изящен, уверен в себе, безупречно носит камзол. Если изображен обнаженный герой античной мифологии, то у него гладкое и стройное тело Адониса, а не мышечное Геракла. Женщины изящны, хотя их изящество не исключает покрывающего тело жирка, заметного у красавиц Буше, самого модного художника Версаля. Но чаще женщин изображают раздетыми частично и не из скромности, а для подчеркивания эротизма обнаженной части тела – груди, ног или ягодиц. Эдуард Фукс, автор «Иллюстрированной истории нравов», впервые опубликованной в начале ХХ в., делает глубокое замечание, что если искусство Ренессанса дает тело цельным, то искусство XVIII в. дробит тело женщины на части, чтобы любоваться каждой из них.[480] Таким путем возможности наслаждения женской красотой увеличиваются многократно. Возникают такие произведения искусства как ваза для фруктов из версальского дворца Малый Трианон, имеющая форму совершенной по красоте женской груди.[481]
Франсуа Буше. Отдыхающая девушка (Луиза О’Мёрфи). 1751. Музей Вальрафа-Рихарца. Кёльн. Фото: Web Gallery of Art Wikimedia Commons.
Дробление женского тела в искусстве лишь отражало ситуацию в жизни. Дамы предлагали наслаждаться тем, что они желали открыть или на что хотели намекнуть. С этой целью использовались мушки, которые наклеивали не только на лицо, но на шею, верхнюю часть груди, между грудями и даже под грудью. Искусство поднимания юбок по разным поводам достигло совершенства. Подвязки на чулках носили уже выше колена, а не под коленом. В чулке нога считалась одетой. Разрешение поцеловать грудь и ножку давали охотно и прилюдно. В том числе, поцелуй колена. Но выше колена целовать имел право только любовник. Поцелуи ножек открывали возможности любоваться всеми дамскими соблазнами. Ведь молодые женщины презирали панталоны; их носили только старухи. Знатные дамы устраивали приемы во время утреннего туалета, когда они были неглиже, иными словами, полураздеты. Принимали гостей и во время купанья, лежа в ванной, накрытой покрывалом. Но иногда уходила понятливая служанка, помогавшая даме, и случались разные разности с покрывалом, о чем повествуют романы тех лет.
Не приходиться удивляться, что в аристократических кругах господствовала вседозволенность. Ревность была не в почете, ревнивец подвергался насмешкам. Не поощрялось и излишнее желание предъявить право собственности на партнера. В парижских полицейских протоколах XVIII в., среди аналогичных сообщений встречается следующее:
«Графиня Мазоваль сказала сегодня утром одному советнику парламента, который жаловался на ее неверность: «Разве я давала вам какие-нибудь надежды». Он спал с ней всего один раз».[482]
Так было не только во Франции, но везде в Европе, так было в России. Дворы российских императриц славились легкостью нравов. О любовниках Екатерины II говорили во всех европейских салонах. В высших кругах России, как и в Европе, ревность не приветствовали. Пушкин приводит следующий исторический анекдот: «Князь Потемкин во время Очаковского похода влюблен был в графиню ***. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дернул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири куку»![483] Стоит добавить, что графиня *** – княгиня Е. Ф. Долгорукова, урожденная княжна Барятинская, а граф *** – генерал-поручик, князь В. В. Долгоруков; оба из знатнейших родов России.[484]
Высший свет с его нравами не есть портрет всего дворянства XVIII в. Среди дворян, особенно в провинции, было много людей религиозных, с традиционными взглядами на семью, далеких от куртуазных игр придворных кругов. Мироновы и Гриневы в пушкинской «Капитанской дочке» из их числа. Были такие дворяне и во Франции. После казни якобинцами короля и королевы они пошли в шуаны и вместе с крестьянами воевали в Вандее за Веру и против революционного террора «друзей человечества», а не порхали бабочками при европейских дворах.
Среднее сословие, в массе своей, было чуждо морали аристократов. Преобладали буржуазные ценности: стремление приумножить унаследованные капиталы, заключить выгодный брак, воспитать наследника, продолжателя фамильного дела. Буржуазная мораль подразумевает святость семейных устоев, но скорее формальную, чем по существу. Супружескую верность соблюдали далеко не все мужья, многие охотно посещали дома терпимости. Хорошенькие жены жертвовали добродетелью (часто, не без приятности) ради процветания семьи. Успех торговли галантереей зависел от ловкости жен купцов, разносивших модные вещи клиентам на дом, а карьерный рост чиновника от благосклонности его жены к начальнику. Говоря словами Мольера: «Поделиться с Юпитером – не значит опозориться».[485] Правда, Мольер имел в виду не столоначальников, а королей. Но в большинстве своем люди среднего сословия предпочитали выглядеть добропорядочно. Здесь проходила граница дворянского и буржуазного разврата. Первый – открытый, с улыбкой на устах; второй – тайный, стремящийся соблюсти приличия.