Свидетельствую: первоначальная рукопись скрижалей Эгопоэзии, начертанных 13-го янв. 1912 года, хранится в настоящее время у Игоря-Северянина.
Уверяю: теоремы моей интутивной школы „Вселенский Эгофутуризм“ докажутся грядущими поколениями Вселенского Эгоискусства и – утверждается аксиомами.
P. S. Этой декларацией полемика об основании „Вселенского Эгофутуризма“ – прекращена.
27 октября 1912 года
Константин Олимпов (К. К. Фофанов)».
В ноябре Игорь-Северянин выпускает четверть-листовку «Эпилог Эгофутуризма», помеченную датой «24-го октября, 1912 г. Полдень». Этим крайне нетактичным изданьем Северянин порывает с Эгофутуризмом («Мой мозг прояснили дурманы, душа влечется в Примитив»), награждая попутно эпитетом Иуды бывшего соратника своего Олимпова.
Насколько ценны все предыдущие брошюры Северянина, настолько малоценен его «Эпилог». Ведь, как хотите, нельзя назвать существенным и новым самовосхвалительности («Я, гений Игорь-Северянин… повсеградно оэкранен… повсеградно утвержден!»), неопровержимыми его «заслуги» («Я покорил (?) литературу! Взорлил гремящий на престол!»), его колумбовы «откровения» («дарованье» толпе холопов значенье собственного Я).
Бесценна, с одной стороны, и вся северянинская «школа».
По собственным же словам Северянина, «школа» Эгофутуризм – это только «Я (Северянин) – в будущем», а по северянинским же «Доктринам» Эгофутуризм (опять-таки как «интуитивная школа») – «грядущее осознание жизни и искусства», базирующееся на четырех тезисах[3].
За весь период пребывания в Эгофутуризме Северянин создал и знал только слово «Эгофутуризм» («Я в Будущем»).
А что такое этот «Эгофутуризм г-на Северянина» – Северянин и сам не мог определить точно. Сегодня «Академия (Эго)поэзии», завтра – «грядущее осознание жизни искусства», послезавтра – «самоутверждение неизвестно чем и когда».
Северянин заплатил в «своем» Эгофутуризме и первом, сколько-нибудь удобном, случае он «проясненно» бросает свои «дурманы», благо находится «настоящий издатель»[4], а «патентованный» критик Д. Философов, почуяв новую ягоду, приудобивающуюся на тепленький академический кустик, торопится «признать», хотя и осторожно:
«…Весело слушать его (Северянина) пустяки, потому что у автора есть несомненный талант.
Есть надежда, что он (кто – талант или Северянин?) скинет с себя ребяческую курточку, и станет поэтом, как и все…»[5].
Проще: От души желаем Северянину воспользоваться свободным ныне лаврами, например, Дмитрия Цензора…
«Никудышность» теософии и философии г. Северянина имеют, однако, с другой стороны, гораздо большее значение, нежели его последующая поэзия. Северянин сыграл роль яблока, приведшего своим паденьем на голову Ньютона к открытию последним закона всеобщего тяготения. Как только перестала существовать северянинская «интуитивная школа Вселенский Эгофутуризм» – по инициативе директора «Пб. Глашатая» Ивана Игнатьева возникает Эгофутуризм в качестве интуитивной ассоциации, обнародовавшей «Грамоту»:
«I. Эгофутуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению возможностей Будущего в Настоящем.
II. Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление „Я“.
III. Человек – Сущность.
Божество – Тень Человека в зеркале Вселенной.
Бог – Природа.
Природа – Гипноз.
Эгоист – Интуит.
Интуит – Медиум.
IV. Созидание Ритма и Слова.
Ареопаг:
Иван Игнатьев
Павел Широков
Василиск Гнедов
Димитрий Крючков».
Эгофутуризму суждено было пройти «Пути василисковые». Первый Путь пройден. Недолгость его искуплена жертвами.
Погиб поэт Игорь-Северянин, материальности предпочивший Идейность, рыночному спросу – Свободу.
О Поэте Северянине нельзя не опечалиться.
Тем паче что остальные «жертвы вечерние» ничтожны даже своею множественностью.
Утром о них не говорят.
И. В. ИГНАТЬЕВ
Василиск Гнедов
На возле бал
Слезетеки невеселий заплакучились на Текивой,
Борзо гагали веселям – березячьям охотеи –
Веселочьем сыпало перебродое Грохло
Голоса двоенились на двадцать кричаков –
Засолнило на развитой листяге –
Обхвачена целовами бьетая ненасыта, –
И Вы понимаете ли в этом что-нибудь:
Слезетеки эта – плакуха – извольте – Крыса…
Кук
Кук!
Я.
А стрепет где?
Гнезда перепельи разбухли,
Птенцы желторотили лес…
Кук!
Я.
Стрепетили стрепетки уныво –
Лес желтевел белокол…
Кукала кука:
Кук!
Галоче станывал Бук –
Кук его – Гук!
А где-ж стрепета?
Маршегробая
Крылобрат! Водопад! Разгули звери дно! Раскинжаль на Планеты два Сердца! Сердце в Гробу – Сонячко Сердце на гробе. Я блескаю Гробам! Столоку Виноград! Разрыдавлю Все Горы сквозь полночь… Где полосят ущелье гробое… Я и правдить хочу – и на Стон залетнуть – целовать Бирюзу – крокодилить в Гробу – проглотать Троглодит – пусть не будет Стези – я Стезя – Я свой гроб – Я и марши маршу – на плечах Я свой Гроб и себя уношу. – Я свой Гроб и Себя осклепляю в траве, разношу по кустьям – и обглодки божу… Запишу на скалах белых написей Рок: «Здесь лежит», «Здесь лежит»: «Белый Я» – «Кровь моя». Впалачу: «Сожалей» под людские Сердца… Законю на Скалой полосато Мечо: «Не ходите к Мечу» – на Горе закричу – «Положайте Сердца на Доланах!».. На Долистых Доланах кишинеть станет Мир – поставлять под Мечаку Калину… Как Калина Кровка, – Мечает Мечак… Выклоняются Горы в наклоне – Я мечи золочу над Смеянкой лечу – и мечу хохочу, крик ломчу… Две зверяные клетки висут на руках – Столокнилось ба горе счастье. Два полгоря и счастья расшиблись на клетки, клеть одья побежала в могилу, другая на выши рыдачить. Дерзачай Крапива! – Гром затворчу – усну…
Свирельга
Ги! Поэт белоснегий – раскрыленка неяроча сна,
Распоясаны Лебедь – беззадорка задорка
Крашень… Колеса расцветенная спица, – вертовертаный дно небоклон…
Переезжил на Дачу Зимую – переканчивал лес еляки…
Подводовил ГуашоЧиненки – на встрети губы локал.
Назовлял я тебя дрога-дрога – рукой еловито люблял.
Ты томнялся Синевоче Горой – не чаял – не чаял –
Передольчу к тебе ли на Дачу, – буду ласками лгать…
Переехала Кошка на Дачу – загорелся сыр-бор – пустяки,
Снопы долинато плескали – репейник поджалал камыш.
Кругопляш развинтяли колеса – в небе Белка подвышала картон…
Эва! Милостивые Государи – скажите – в котором ухе у меня звенит камертон…
Грудь верблюдкой твоя застонила.
Стоноем заводил Караван – две Пустыни сошлись в поцелуе.
Лебедовик плескался в диван…
Уверхи златопляшу полую – диван под Горою стонал.
Ты Поэт белоснежий,
Раскрывое жало у Пежи…
Стоноемно тебя целовчал…
Павел Широков
Сказка миража
Я не знаю, – близко-ль, далеко ли…
Знаю, что за волокнистым морем,
Где в лучах вонзились, словно колья,
В глуби неба шелковые зори,
Пролегали выпуклые земли…
Воздух спал, зачаровав проливы…
Воздух спал, скажите не затем-ли,
Что бы сделать души прихотливей?..
Возвышались хрупкие палаццо,
В них, казалось, жили сами боги.
Все умели весело смеяться,
Потому что не были убоги.
Не скрывали от смущенья лица,
Не дрожали, словно лист осины.
Для того, чтоб плакать и стыдиться.
Были нужны веские причины.
Защищал от гнусных покушений
Там живущих добрый царь Драконов…
Так цвела страна без злых лишений,
Без забот и даже без законов.
Но проспала опытная стража
Черных туч убийственные перья,
Разнеслися клочьями Миража
Все обрывки шелковых поверий.
Снег улегся на тропинки рая.
На кусты, на камни и на крыши,
И теперь вот нет такого края!..
Если-ж есть, то не такой, как выше.
Первая поэза о Грезэлии
Цепя и режа чувствованья, звуки
Текут порывно в жуткой глубине…
Бросают их невидимые руки.
Касаясь струн, звенящих будто вне.
И каждый звук меня ведет глубоко…
Я иногда вхожу в безстенный зал,
Где каждый – Все, но вечен одиноко,
И каждый, знаю, вечность разгадал.
Я – принц Фантаст! В Грезэлии забыто
Все внешнее, – к нему я так-же слеп.
Когда-же грудь кольнет слегка избыток,
То он ведь нем и, словно Мир, нелеп.
Я ухожу за жизненные стены,
Чтоб жить душой, чтоб не звала назад
В свой топкий круг цепь повседневной пены…
Во мне мой Мир и я им властно взят.
Февраль 1913.
Вадим Шершеневич
Коломбина сомневается
Весенние талые звуки…
Сомнение давит грудь…
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?
Амура стрелы так тонки,
Но ядом пропитан конец…
Я жду на-днях ребенка
И не знаю: кто-же отец?
Любила двоих я сразу,