РУССКИЙ ОТВЕТ
Глава перваяНЕВЕРНЫЙ ОТВЕТ: ЛИБЕРАЛЬНАЯ ИМПЕРИЯ
Империя наносит ответный удар
Вступление Анатолия Чубайса на скользкую и крутую тропу имперской идеологии и в самом деле вызвало среди старых русских имперцев недоумение, смешанное с раздражением. Трудно было ожидать чего-то иного. Представьте себе, что в социалистическое общество по борьбе с бедностью заявляется с иголочки одетый надушенный господин и говорит: «А я тоже. Это-с. За бедных. Всячески «за» и даже очень. Я считаю, например, что Россия должна быть самой бедной страной мира и предлагаю на этом лозунге построить вашу работу».
Причины неприятия русскими патриотами чубайсовского проекта, который прямо или косвенно входит в мышление нашей политической элиты, вполне понятны: «Что такое либеральная империя? Это империя, в которой россиянские олигархи, сидя в Нью-Йорке с залетами в Москву, грабят не только Тюмень и Приморье, но еще и Поднепровье, Полесье, Прибалхашье и так далее». Другими словами, при первом приближении «план Чубайса» представляется русскому имперцу проектом простого распространения порядков современной Российской Федерации на территорию сопредельных стран. И не существует решительно никаких причин желать гражданам бывшего СССР такого несчастья.
Чубайсовский «империализм» не предполагает никакого внутреннего изменения, улучшения в России по сравнению с нынешней ситуацией. Он не предполагает никакого разрешения того внутреннего социального конфликта, который терзает Россию, а только «компенсацию» этого конфликта за счет внешних «завоеваний». Но значительно ярче Чубайса эту свежую мысль высказал Сергей Хрущев в недавнем интервью «Известиям»: «Чтобы поднять свою экономику, Россия должна кого-то ограбить». Его формулировка по сути дела куда яснее, понятнее и морально приемлемее, нежели сводящиеся к тому же построения главы РАО ЕС (который нигде не предлагает, скажем, альтернативы — или убийственная для бедных реформа ЖКХ, или имперская экспансия, не видит в империализме инструмента решения внутренних проблем России). Точнее, так: в той степени, в которой «либеральный империализм» Чубайса подходит под эту формулу, предмет для разговора существует — это просто здоровый капиталистический эгоистический империализм. В той степени, в которой «либеральный империализм» выходит за рамки этой формулы, строит над экономическим базисом идеологическую надстройку — в нем не оказывается решительно ничего, чего бы нельзя было ожидать от Чубайса и в чем не усматривался бы для России традиционно ожидаемый от Чубайса вред.
Показательно, однако, то, что как только представитель либеральной идеологии попытался заговорить на языке Большого проекта, первым делом с его уст сорвалось слово «империя». И это же слово неизменно всплывает у всех, кто пытается говорить о Большом проекте всерьез. Империя — это не идеологическое новшество Чубайса и не капитуляция самого либерального политика перед патриотической идеологией, а базовая категория любого стратегического политического мышления на русском языке. Как только мы начинаем мыслить в большом пространстве и большом времени «по-русски», мы начинаем мыслить Империей и Империю. Как только мы задумываемся о полномасштабном и долгосрочном устроении русского государственного бытия, мы начинаем мыслить Империей и Империю.
Но, сказав слово «империя», Анатолий Чубайс произнес не «Б», а «А», он создал общую почву для обсуждения, предложив свой, либеральный, капиталистический, глобализаторский, вненациональный и внерелигиозный вариант русского империализма. Важно не само слово «империя», а его конкретизация, и здесь между идеологией либерального империализма и традиционным для России империализмом национальным и консервативным очень мало общего.
Империя как функция
Правила построения «имперского дискурса» неумолимо требуют произнести вслед за словом «империя» слово «миссия». Империя, собственно, и есть миссия, овеществленная в политическом и геополитическом порядке. И Чубайс произносит слово «миссия», формулируя эту миссию следующим образом: ненарушение границ отделившихся от России в 1991 году политических образований, сохранение беловежских границ, ненарушение «общепризнанных норм международного права», защита русскоязычных в соседних странах, содействие экспансии российского бизнеса в соседние страны, защита демократии в соседних странах, «замыкание кольца» великих либеральных империй Севера — США, Европы и Японии. (Заметим в скобках, что примечательно полное тождество этой геополитической конструкции концепции «Панидей в геополитике» Карла Хаусхофера. Интересно, что в этой логике Китай, единственная нелиберальная империя настоящего времени, относится в зону имперской ответственности Японии, из чего можно сделать далеко идущие прогностические выводы о «желаемом будущем» в парадигме либерального миропорядка.)
По сути, это миссия одного из четырех китов (а не лишний ли четвертый?), на которых должен держаться новый мировой порядок, в рамках которого суверенной самореализации России поставлены жесткие пределы — не восстанавливать своих прежних границ, не нарушать норм этого нового порядка, осуществлять экспансию экономическими и культурными методами. Единственный внешнеполитический «цимес» (который во все времена заключался в возможности «помучить других») этой миссии — в возможности исполнять полицейские функции в отношении геополитически тяготеющих к России народов, то есть насаждать среди них демократию. Свежая идея, предполагающая, например, в качестве следствия, удушение «антидемократического режима» в Белоруссии руками России, а не США, как было с Югославией. Было бы приятно в рамках этой возможности «демократизировать» Прибалтику, однако очевидно, что она будет находится вне зоны нашей ответственности. Других удовольствий не предполагается.
Нельзя отказать этой конструкции в либеральной последовательности и четкости: несиловые, экономикокультурные методы, четкие либеральные цели, четкие правила игры. Если бы отказ от силовых методов (равно как и жесткое разделение зон ответственности) постулировался бы для всех участников проекта, в том числе и для США, то можно было бы даже обсудить возможность в эту игру поиграть. Однако в любом случае необходимо понять, что миссия России, формирующая имперскую программу Чубайса, на поверку оказывается «геополитической функцией», логическим увенчанием процесса утраты Россией политической субъектности, идущего в последние десятилетия. Миссия России проистекает не из внутренних потребностей русской нации или российской государственности, а из потребности глобального миропорядка в важном функциональном элементе — «смотрящем по Северной Евразии» и «либерализаторе постсоветского пространства».
Новизна Чубайса состоит в том, что он предлагает простой и логичный вариант решения этой проблемы — назначить «либеральную» Россию этим смотрящим. Одновременно он предлагает России и русским сделать своей целью получение этой функциональной миссии. Более всего здесь Анатолий Борисович напоминает посредника из известного анекдота, который уговаривает родителей Сарочки отдать дочь за Ротшильда, оставляя на потом вторые полдела — уговорить Ротшильда. Чубайс предлагает совершенно порочный порядок установления «миссии России» в глобальном порядке: сперва принять на себя миссию, а потом уже выяснить — согласен ли глобальный порядок. Ведь в случае несогласия последствия для самозванца могут быть самые катастрофические. Право же, прежде чем обсуждать подобный проект, логичнее дождаться, когда с ним выступят представители «Ротшильда», скажем, Хавьер Солана или, того лучше, госпожа Райс.
Побочные эффекты
Однако полбеды было бы, если бы Анатолий Чубайс просто предлагал России программу «функционального империализма» в рамках нового мирового порядка. В нагрузку к ней, в качестве обоснования, предлагается принять определенную историософию, социальную философию, видение политической реальности и систему политических координат. Если бы заинтересованные лица не ограничились восторгами по поводу факта произнесения Чубайсом слова «империя», а вчитались внимательно в текст его установочной статьи в «Независимой газете», то они бы обнаружили немало интересного и забавного, однако совершенно не согласующегося с тем, что обычно вкладывается в понятие «русского империализма».
Благосклонному читателю будет предложено принять на веру немало интересных утверждений, из которых самое невинное то, что конфликт Эфиопии против Эритреи (начавшийся в 1997 году) являлся частью глобального противостояния СССР и США («нас» и «их»). Но, пусть их, африканцев, значительно интереснее утверждения, что в Гражданскую войну русские убили из самих себя 18 млн. человек, что в «ленинских и сталинских лагерях» были «уничтожены» ни больше и ни меньше чем 20 млн. человек, что в Великой Отечественной войне Россия потеряла убитыми 30 млн. человек. «Патриотическая» историография уже 10 лет бьется против абсурдно завышаемых цифр «потерь России по вине большевиков», но даже ей редко приходилось сталкиваться со столь абсурдным нумерологическим фантазированием.
С этими фантастическими цифрами Чубайс предлагает проделать следующую парадоксальную операцию. Сперва он предлагает признать, что «образ жизни, модель, общественно-экономическая формация, которую Россия несла миру, провалилась. Вместе с ее идеологией, ее экономикой, ее этикой», а затем тем фактом, что во имя этой провалившейся во всех своих частях идеологии пролито было море крови и пота, предлагает обосновать претензии России на лидерство. Абсурдно преувеличенные цифры потерь в ходе великих потрясений понадобились Чубайсу для того, чтобы ими надежнее обосновать право на великую Россию. Ничего, кроме недоумения, это предложение вызвать не может. Некая нация во имя ложных и безусловно провалившихся, как и она сама признает, целей и идей лила в течение 70 лет океаны невинной крови, прежде всего своих собственных граждан, а теперь, указывая на эти кровавые океаны с островами из трупов, требует признания ее величия и права на лидерство. Вполне естественно будет, если окружающие ее народы признают за ней только одно величие — право на звание «величайших идиотов в истории», а от ее лидерства, основанного на немыслимом человекоубийстве во имя ложной идеи, будут шарахаться как от чумы.
Социальных идей и «правой риторики» Чубайса лучше вовсе не касаться, дабы не скатиться на вечную как смерть и налоги тему «во всем виноват Чубайс», не вспоминать приватизации, веерных отключений и прочих безобразий. Хотя и здесь не обходится без анекдотов — скажем, вывод о том, что Россия инстинктивно выбирает правую идеологию, Анатолий Борисович сделал на том основании, что в начале 1995 года ему удалось уговорить принять правые экономические меры Виктора Черномырдина, «несмотря на дикое сопротивление аграрного и оборонного лобби». Мы не станем дебатировать тему, приняла ли Россия правую идеологию, вытащила ли правая идеология Россию из пропасти. И не станем обсуждать вопрос: свидетельствует ли факт, что идущие в Думу партии не ставят «своим программным требованием отказ от базовых социально-экономических и политических либеральных ценностей», о принятии всей страной либеральной ориентации или о том, что те, кто не принимает либеральных ценностей, насильственно вышвырнуты из политического процесса и ограничены в своих демократических правах. Обозначим только, что такая тема существует.
Последний (точнее, первый) базовый постулат, который предлагает принять Чубайс вместе с «либеральным империализмом», — это вненациональный характер этого империализма. Постулат вполне логичный: геополитической функции мирового порядка не могут быть присущи выраженные национальные характеристики, поскольку для исполнения функции совершенно безразлично, будет ли это делать Россия из русских, Россия не из русских или вообще не Россия. Поэтому Чубайс специально оговаривает, что величия, сравнимого с величием России, в ХХ веке было принятие не национальной, а интернациональной идеи. Еще любопытнее в этом контексте выглядит фраза о «создании Советского Союза — объединении 14 соседних государств», как будто в СССР и в самом деле объединились некие независимые государства, соседствовавшие с Россией, а не части распавшейся незадолго до того Российской империи.
Количество «побочных эффектов», которые сопровождают принятие выписанного Чубайсом рецепта «либерального империализма», слишком значительно, чтобы патриот России признал бы этот рецепт хоть как-то приемлемым. Предлагается принять концепцию русской истории ХХ века как истории чудовищных бессмысленных кровопролитий, закончившихся полным крахом и дискредитацией идеи. Предлагается принять концепцию России как государства в границах 1991 года, окруженного «соседними государствами», некогда ненадолго входившими в СССР. Предлагается считать основной величия России идеологию интернационализма. Наконец, предлагается признать курс либеральных реформ курсом спасения России из пропасти, а не «геноцидом русского народа», как это делают оппоненты Чубайса. И все это следует принять ради получения Россией права в рамках структур нового мирового порядка на «защиту демократических институтов у соседей» и на «экспансию отечественного бизнеса». Не слишком утрируя, можно перевести эту идеологическую формулу в формулу прямого политического действия: «имперская миссия России состоит в том, чтобы свергнуть антидемократический режим Лукашенко и передать собственность в Белоруссии в руки российских олигархов».
Противопоставить такой интересной программе «патриотам», в частности консервативным националистам, действительно нечего. Их политическая аксиоматика, идеология и практика лежат совсем в другой плоскости. Национальную и консервативную империю нельзя противопоставить «либеральному империализму», ее можно только показать, как она есть.
Империя как нация
Ключевой тезис традиционного русского имперского национализма, имперской идеологии Михаила Каткова и Константина Леонтьева, Михаила Меньшикова и Льва Тихомирова, Николая Трубецкого и даже Иосифа Сталина — это тезис об империи как о естественном продолжении нации, об увенчании империей исторического пути нации, о неотрывности имперского начала от начала национального.
Как выразительно формулирует суть этой позиции Михаил Смолин: «Каждая нация, доросшая до великой мировой роли, стремится построить свою Империю, свой мир, свою цивилизацию, которая предъявляется остальному миру как высшее развитие национально-государственного таланта. Империя развивает национальные идеалы до некоей универсальности, внутри которой могут свободно чувствовать себя и все другие народы. Имперское сознание вырабатывает особую ответственность перед Историей — ответственность хранителей идеалов христианской государственности и охранителей мира от всякого посягательства на тихое в нем житие во всяком благочестии и чистоте. Имперское сознание появляется как результат осознания нацией своей великодержавной миссии, то есть как осознание особой задачи нести миру свои государственные идеи, выраженные в идеалах правды, порядка и справедливого общежития».
Эта концепция имперской миссии в противоположность «функциональному» характеру «либерального империализма» может быть названа органической. Национальная государственная жизнь народа в какой-то момент развивается до такой высоты, до такого размаха, что переполняет границы одного этноса, втягивает в орбиту национальной жизни империообразующего народа другие народы. Империя возникает не потому, что некое бесхозное пространство требует какого-то управителя, который будет являться функцией порядка на этом пространстве, и не потому, что мировой системе необходим центр силы для определенного пространства. (Интересно отметить в представлении о первичности пространственной функции над национальной органической жизнью родство идей Чубайса с евразийством по версии Александра Дугина, у которого Россия как империя — это также лишь производная от пространства Евразии и необходима для его нормального функционирования. И в этом смысле принципиальной разницы между Россией и империей Чингисхана как функциями евразийского пространства не существует.) Народ творит империю как свой высший и лучший из даров миру, другим народам, странам и отдельным людям. Империя — это политический инструмент превращения национальных ценностей в ценности общечеловеческие.
Создание империи всегда является созданием уникальной и неповторимой формы общественной жизни — культурной, политической, экономической, военной. И потому на мировом пространстве не может быть четырех «функциональных империй», разделивших между собой пространство, как в плане Чубайса. «Должен остаться кто-то один». Своеобразие форм имперской жизни, созданное духом империообразующей нации, потребует своего распространения на другие народы и непременно вступит в конфликт с совершено иным имперским духом, будь то японский, американский или европейский. «Либеральные империи» смогут жить в мире и согласии, только если они на самом деле не империи, а сатрапии некоего глобального порядка, который и является истинной империей. Однако эта империя уже не сможет считаться ни в какой мере результатом естественного развития национальных русских исторических и государственных начал. Напротив, она им будет враждебна. Необходимо понимать, что «либеральная империя» — это не русская и не Российская империя и наоборот — русская «либеральная империя», буде Чубайсу удастся ее создать, сможет стать империей, только если предъявит претензию на то, чтобы быть единственной в мире «либеральной империей». Не иначе.
Будучи порождением национальной истории и национальной государственности, империя может и существовать и быть действенной только до тех пор, пока в ней сохраняется этот дух национальной особости, обобщенной до универсализма. Исключений история не знала. Такими национально универсализованными империями были и Римская, и Китайская, и Османская, и Российская империи.
В качестве контрпримера могут привести Византийскую и Австрийскую империи. Но и эти примеры, если в них вдуматься, докажут верность тезиса. Византийская империя была плодом государственного, земного, развития Церкви как «нового народа». Лев Гумилев не так уж был неправ, когда начинал историю Византии с «пассионарного толчка», приведшего к возникновению христианства. «Не имея пребывающего града», христианский «новый народ» в земной, в социальной реальности обрел такой град в Византии. Ромей был православным христианином, православный христианин был ромеем. Исключений византийская мысль не признавала, лишь с большим трудом и изрядной долей условности признавая независимое существование православных народов. Византия была высшим политическим выражением земного, социального и культурного духа Православной церкви и всегда будет признаваться образцом в этом качестве.
Австрийская империя в той же мере была порождением иного — католического, контрреформационного духа. Империя Габсбургов — это мощный прорыв к политическому объединению и универсализации того католического «племенного» духа, который оформился после крушения средневековой универсальной католической церкви. Австрия — это империя «племени католиков», и состоялась и развивалась она именно в таком качестве. Политическая актуальность Австрии сохранялась до тех пор, пока сохранялся «вековой конфликт» протестанского и католического «племен» в Европе, и с прекращением этого конфликта, с подъемом классических европейских национализмов универсальная миссия Австрии была исчерпана, а сама империя Габсбугов — обречена.
Империя не может осуществляться в абстрактном пространстве. Она создается через утверждение одного народа среди других народов, через противостояние, порой весьма жестокое, другим национальным импульсам и имперским проектам. Так, Российская империя в своем осуществлении в значительной мере создавалась как «анти-польская империя» в противоречии с имперским народом-антагонистом, чьи амбиции были подорваны только в ХХ веке, да и то не следует думать, что бесповоротно. С другой стороны, становление Российской империи было становлением «антитатарским», экспансией на территории, занятые осколками Золотой Орды, причем на некоторых направлениях это противостояние затянулось аж до конца XVIII века. Не следует думать, что иначе дело обстоит и с другими империями. Например, становление американской империи предполагает ее антирусскую направленность, непременное соперничество за право на осуществление глобального политического проекта.
С другой стороны, осуществление империи — это формирование своего этнокультурного мира, не только отбрасывание враждебных, но и отбор дружественных национальных элементов, формирование «имперского мира». Так, многонациональность Российской империи ничуть не противоречила ее мононациональности и единству русской нации. Это было единство русского имперского мира, созданного и творчески развиваемого именно русским имперским началом. Русская нация, самораскрываясь в империи, создала феномен «русских народов» — русских немцев, русских татар, русских грузин. Для XIX–XX веков был актуален и исключительно интересный феномен русских армян, которыми оказались не только подданные России, но и все армяне всего мира, заинтересованные в объединении армянских земель под русским протекторатом и в решении национальных проблем армян с помощью имперского инструмента Российской империи. Это ассоциированное членство в русской нации и нелояльность к нации «османской», превращавшейся в турецкую, стоила армянам в итоге очень дорого.
Так или иначе имперское становление нашей нации ведет не к всесмешению наций в полиэтническом котле, а, напротив, в четкое выстраивание оппозиции тех, кто «русские и за русских», и тех, кто «не русские и против русских». Империя — это способ не снятия противоречий, а создания их, оформления в целостную систему «да» и «нет». «Империя, — писал Михаил Меньшиков, — как живое тело — не мир, а постоянная и неукротимая борьба за жизнь, причем победа дается сильным, а не слюнявым. Русская империя есть живое царствование русского племени, постоянное одоление нерусских элементов, постоянное и непрерывное подчинение себе национальностей, враждебных нам. Мало победить врага — нужно довести победу до конца, до полного исчезновения опасности, до претворения нерусских элементов в русские».
Имперский национализм предлагает совершенно иное понимание империи, нежели «либеральный империализм» Чубайса. Это понимание империи не как геополитической функции, а как высшей формы расцвета живого национального организма. Не как общества, основанного на внедрении в национальную жизнь абстрактных общечеловеческих ценностей, а как общества, в котором национальным ценностям придано универсальное измерение. Наконец, это понимание империи не как общества, примиряющего национальные противоречия и снимающего остроту национального вопроса, а как общества, придающего национальным противоречиям не узкоэгоистическое, а идеальное, обобщенное измерение. Выбор в пользу или против империообразующей нации не снимается, а обостряется до идеологического выбора, выбора позиции и нравственного пути.
Зададимся вопросом, почему мы не называем и никогда не называли империей полиэтнические Соединенные Штаты, во всяком случае применительно к их внутреннему устройству. В США вполне достаточно многонациональности и даже своеобразного интернационализма, «мессианства» тоже. Однако США «сами по себе» рассматриваются всегда как классическое национальное государство, сделавшее весьма значительные успехи именно на пути сплочения представителей разных народов и рас в единую нацию. Первым и очевидным отличием является то, что в классической империи полиэтническое общество имеет четкую иерархическую структуру, на вершине которой находится только один империообразующий народ — персы, римляне-италики, русские, англичане, турки-османы и так далее. Именно в руках этого этноса находится власть, нераздельный imperium, по римской традиции вступавший в полную силу лишь за пределами «померия», то есть границы города, гражданской общины, которой вплоть до позднего периода римской истории приписывался верховный суверенитет над всеми римскими владениями. Когда мы переводим словами «Римская империя» словосочетание Impeium Romanum, мы забываем, что в буквальном смысле речь идет о «власти Рима», то есть общины римских граждан, а не о какой-то абстрактной империи. Необходимым условием появления империи является существование привилегированного и достаточно обширного сообщества (не элиты, а именно сообщества) — этноса, конфессии, гражданской общины, в руках которой находится «империум», или власть.
Между империей и многонациональным государством существует и еще одно, более важное и глубокое различие. Имперское общество может и не являться обществом многонациональным, а многонациональное общество может и не быть имперским. Однако империя может и должна охватывать собой много несхожих между собой традиций и жизненных укладов. Например, Российская империя охватывала единой властью и русских крестьян, и помещиков, и поморских мореходов, и остзейских баронов, и горцев Кавказа, и первопроходцев и колонистов Сибири, и тамошние коренные народы, и земледельцев Средней Азии, и кочевников Казахстана, и православных, и мусульман. При этом империя не столько «уравнивала» их к некоему среднему уровню, сколько создавала разнообразные механизмы управления и адаптации к местным традициям. Если в одном отношении главенствовала необходимая унификация, то во многих других царила подлинная «цветущая сложность».
Империя — это институт, характерный для той или иной стадии существования традиционного общества, это механизм, с помощью которого поддерживается существование нескольких разноуровневых традиций и жизненных укладов, на которые без их разрушения не может быть наложена слишком жесткая схема организации общественной жизни. Сам механизм имперской интеграции может быть очень разным. От постепенной унификации хотя бы в основных установлениях, как в римской и французской имперских практиках, до поддержания под единым суверенитетом всего конгломерата традиций, как в эллинистическом и британском случаях. Но именно «многоукладность», а не действительная или мнимая «многонациональность» является источником подлинного имперского напряжения.
Из сказанного отчасти понятны истоки того «кризиса империй», который породил либеральную мифологему об империях как о вымирающем политическом виде. Причиной распада большинства империй в течение ХХ века была именно нивелировка традиций в рамках единого имперского пространства. И цивилизаторскими усилиями самих имперских правительств, и естественным ходом развития обществ напряжение между различными традициями, необходимое для успешного функционирования имперской структуры, исчезло. Все было нивелировано к идеалу «среднего европейца», «среднего советского человека», и стало казаться, что всеми частями империи можно управлять примерно одинаково, а население может без проблем и утраты культурной идентичности перемещаться с места на место, меняться статусными позициями и социальными стратами. Результатом стал быстрый и довольно мучительный распад таких обществ.
Русским нужна империя совсем не потому, что нам нужно некое «полиэтническое окружение», не потому, что нам необходимо непременно взвалить на себя «имперское бремя» и просвещать инородцев, наслаждаясь «культурным смешением» с ними. Империя русским нужна и не потому, что «так делают все», и неплохо бы и нам устроить на пространстве бывшего СССР «либеральную империю». Все значительно проще — imperuium, имперская власть, а не «бремя» является важной составной частью русской национальной идентичности, одной из определяющих ее черт. Могли бы римляне остаться римлянами, если бы их заперли в пределах Италии? Могли бы они там «развивать хозяйство», осваивать «внутренние просторы» и так далее? Отнюдь. Русским необходима империя не потому, что они кому-то что-то должны по части просвещения, цивилизации, «бремени белых», а потому, что должны себе для своей полной самореализации.
Эта самореализация долго осуществлялась в довольно ущербной форме Советского Союза. СССР в каком-то смысле был империей, однако носителем imperiumа в нем были не русские (даже если понимать это слово так же широко, как в петербургской России), а партия как основное привилегированное сообщество. «Национализация» советской империи при Сталине так и осталась недовершенной, а советская цивилизационная политика при всех ее достижениях в области развития материальной и культурной жизни была нарочито нивелирующей и антитрадиционной. Необходимое для создания империи своеобразие традиций утрачивалось, утрачено было и самобытное лицо основы империи — русского народа. Проект СССР как национального государства для «советской нации» был ущербен с самого начала из-за заложенного в него противоречия между юридической многонациональностью и фактически формируемой мононациональностью советского народа.
Реставрация СССР, если воспринимать ее слишком примитивно, как «возвращение» советских республик назад «в лоно», — это не путь к «имперской реставрации». Подлинным путем имперской реставрации является процесс фундаментализации и национализации, медленно, но неуклонно продолжающийся в России. Русской нации необходимо приобрести ряд характерных черт и свойств, резко отличающих ее и от инонационального окружения, и от жителей бывших республик СССР. Русские должны стать действительно иными по сравнению с прочими советскими народами. В значительной степени так сегодня и происходит: страшные «девяностые» и противоречивые «нулевые» стали временем приобретения Россией уникального исторического опыта, который уже и сегодня психологически отделяет русских от жителей других бывших республик — у них не было ни Чубайса, ни Чечни, ни 93-го года, ни Беслана, не было Путина и «путинизма». Наш жизненный мир стал существенно иным по сравнению с жизненным миром других постсоветских государств. И в России история идет более интенсивно и насыщенно, так что приобретаемый нами опыт, и позитивный, и негативный, работает в нашу пользу как имперской нации. Чем больше будет развиваться специфичность, своеобразие России, чем сильнее она будет отделяться от «среднесоветского» стандарта, оказавшегося губительным для имперской конструкции, тем ближе мы будем подходить к империи, а не дальше отходить от нее.
Древняя историческая нация — русские — сегодня вступает в новый этап своего существования, в период сознательного оформления себя в качестве нации политической. И она вольна выбирать для себя значимые черты и подчеркивать свои отличия, даже если эти черты кажутся соседям неудобными. Лишь укрепив субъект имперской экспансии, Русскую Нацию, оказавшуюся на длительное время нацией с измененным самосознанием, лишь определив пространство экспансии, можно приступать к реализации имперской экспансионистской программы. Программа не может иметь ничего общего с розовыми мечтаниями о «реставрации СССР». Как практическая имперская модель «советский опыт» с его культивированием автономных квазигосударств, с его показным интернационализмом, с идеалом среднего советского человека (в чем-то привлекательным, но разрушительным для имперского порядка) оказался неподходящим для долговременного существования империи. Состоявшись, хотя и в весьма специфической форме, как национальный проект русской нации, обеспечивший ей индустриализацию, скачок в уровне жизни и цивилизационных технологиях, раскрывший новые рубежи военной мощи, СССР как имперский проект оказался утопическим, нежизнеспособным образованием. Созданное им реальное равноправие всех наций (не только гражданское, но и культурное) было в итоге отвергнуто сепаратистами. И теперь права на «реставрацию» и оформление относительно дружелюбных и равноправных отношений с русской нацией народам имперского пространства еще надо будет добиться.