— Володька, прекрати. А то родителей вызову.
Он спокойно ответил:
— А у меня их нет.
Он не солгал. Он жил с бабаней (так он говорил), она получала пенсию и тянула на своей шее единственного внука.
Сережка Снегирев вдруг ни с того, ни с сего во время того же урока снял штаны и залез на парту. Класс зашелся смехом.
Я опешил:
— Ты что у/о? Ну-ка живо сядь не место — иначе я тебя в дурдом определю.
Сережка ответил:
— Я там уже был.
Иногда к нам в школу заезжал врач местного психоневрологического диспансера Юрий Нестерович Селезнев. Он проводил с нами, педагогами, занятия, как воспитывать ребят, как не травмировать их психику, приучать к труду и занятиям.
По вечерам я оставался со своими пятиклашками на продленке. И, конечно, не только играл с ними в разные игры. Обучал их, как мог, русскому языку, литературе, истории. Да что толку!
Учил как-то Сережку Снегирева говорить вместо «жрать» — «есть». Он слово «есть» наотрез отказывался употреблять.
Спросил его:
— Ты свинья, что ли, чтобы жрать?
— Нет!
— Значит, человек?
— Да.
— А что человек делает за обедом?
— Жрет.
— Да ест же, ест!
— А я по-спасски.
Я начинал снова задавать аналогичные вопросы, но получалась сказка про белого бычка.
Потом мальчуган все же согласился не говорить «жрать». Однако нашел другое словцо «трескать». Причем, школьник не играл, не кривлялся, он действительно привык только к такому лексикону!
В конце концов, я не выдержал и велел ему привести на следующий день мать в школу. И попросил пацана повторить, что я ему только что сказал.
— Кого ты должен завтра привести в школу?
— Матрю, — ответил мой обиженный, опустивший глаза долу, несчастный, жалостливый воспитанник.
И я схватился руками за голову.
…Прозвенел звонок, дети, стремительно похватав портфели и сумки, кувырком вылетели из класса, а я побрел, расстроенный, в учительскую.
В учительской, как обычно, наши преподавательницы костерили детишек:
— Идиоты.
— Ослы.
— Дубы.
— Дебилы.
— Я б его об стенку размазала.
Я слушал молча, в особенные разговоры не вступал, но из вежливости поддакивал. В принципе, я был согласен.
А на перемене бегали улыбающиеся дети, и чихать они хотели и на меня, и на других учителей.
Ко мне подошла Ирина Юрьевна, завуч нашей школы, много лет проработавшая на «продленке». Она начала давать советы, как можно удерживать детишек в руках.
— Тайганова нужно пугать детским домом. Так и говорите ему: будешь хулиганить — сдам в детский дом. Снегирев боится вызова родителей в школу. Отец его бьет. Так и говорите: вызову отца. Но, разумеется, этого не делайте. А Сухотина вы осадите только мощным пинком. В данном случае робеть не надо.
Я даже не знал, что ей отвечать.
Во второй четверти к нам прислали двух молоденьких учительниц — литературы и французского языка. Стало повеселее. У нас создавался молодежный коллектив.
Высокая крашеная блондинка двадцати пяти лет Анна Борисовна Романова окончила Воронежский университет.
Она вошла в девятый класс и заговорила с детьми по-французcки.
— Bonjour, les enfans, je suis votre nouveau professeur.
— Чо?! — выдохнул класс хором.
— Ну ладно, ладно, ребята, будем говорить по-русски, — поспешно согласилась Анна Борисовна. И стала учить детей спрягать глагол etre.
Худенькая двадцатидвухлетняя шатенка, учительница по литературе Елена Васильевна Слободченко, забравшая (по просьбе директора) у меня девятый класс, окончила, как и мы с Наташей, филфак Кубиковского педагогического института. Перед первым уроком она очень волновалась. Попросила меня:
— Евгений Викторович, вы не могли бы побывать на моем первом уроке? А то у меня коленки дрожат. Волнуюсь…
Я охотно согласился.
Елена Васильевна стала рассказывать о Маяковском, Горьком.
— Да будь я и негром преклонных годов, / и то б без усердья и лени / я русский бы выучил только за то, / что им разговаривал Ленин.
Потом — также весьма своеобразно! — цитировала Горького:
— Глупой пингвин робко прячет тело жирное в утесы.
— А почему он глупой? — спросила у нее любознательная ученица Рита Васильчикова.
— А разве умный будет жить на северном полюсе? — быстро нашлась Елена Васильевна.
Вообще, я раньше догадывался, что наш Кубиковский Ордена Знак Почета государственный педагогический институт — не МГУ имени Ломоносова, но не ожидал, что до такой степени.
…Больше всех на продленке я занимался с Пашкой Тайгановым. Жалел его. Он был какой-то несчастный — вечно голодный, тощий, неприкаянный. Я учил его правильно говорить. Занимался с ним литературой, историей, математикой, читал ему стихи, заставлял его учить наизусть Пушкина, Блока, Есенина… Читал ему стихи из книги «Лирика» (антология русской поэзии за три века). Я жалел его и не хотел, чтобы его опять отправили в Интернат для умственно-отсталых.
Мать Пашки меня за это любила. Как-то раз принесла нам утром молока в избу.
— Евгений Викторов, Наталь Иванна, попейте, парное. Только что надоила. Такого в городе небось не пили.
Мы долго отказывались. Но родительница уговорила.
Иногда я не выдерживал учительских нагрузок. Срывался. Проверял как-то домашние задания у ребят — то Снегирев здорово мне вредил, то Уйменов… Мешали, мешали, мешали работать. И мое терпение лопнуло. Я вызвал Сережку из класса в коридор. Поставил озорника к стене. И, памятуя о своем спортивном прошлом, мощно ударил по ней кулаком. Известка осыпалась. Совсем немножко, правда, но осыпалась. Да простит мне это завхоз.
Мы вернулись в класс с шалуном. Больше у меня к нему замечаний не было.
…Мы приехали на выходные в райцентр, к теще, заночевали у нее.
…Спали с Наташей тихо и безмятежно.
Вдруг послышался стук в дверь. Я вскочил с постели и побежал в прихожую. «Кто там?» — крикнул я дрожащим голосом. Молчание. «Кто там?» — повторил я. «Открой!» — наконец ответил четкий и скрипучий старушечий голос. Как бы загипнотизированный уверенным тоном, я открыл дверь, но, увидев страшную, сгорбленную, со впадинообразными глазами старуху, тут же захлопнул. Я испугался.
— Это, наверное, нищая, — подумал я.
Я вернулся в спальню и сказал Наташе: «Иди подай нищенке копеек двадцать». Наташа не хотела расставаться с теплой кроваткой. Она хотела спать. В это время стук повторился. Удары стали еще более сильными. Затем старуха начала скрестись в дверь.
Я хотел было подняться и опять побежать в коридор, но не смог. Страх как бы парализовал тело, и я несколько минут лежал не в силах шелохнуться.
А старуха стучала и скреблась. Я собрался с духом и побежал к двери. Там я закричал: «Что вам нужно?! Уходите! Или я позвоню в милицию!».
Бабка продолжала свое занятие. Затем она проговорила своим скрипучим голосом: «Открой! У меня там вещи: платье, платок — все, что осталось. И не спала я всю ночь, замерзла».
— Странная бабка. Не наводчица ли? — потихоньку приходя в себя, подумал я. И позвонил в милицию. Блюститель порядка явно был не расположен к ночной беседе. Он сказал, что не станет разбираться из-за какой-то старухи, и бросил трубку.
А старуха стучала и стучала. Я опять позвонил в милицию и откровенно признался, что мне страшно. Милиционер прорычал в ответ, что сейчас придет и заберет не бабку, а меня самого.
— За что же меня?
— Чтоб спать не мешал! — невозмутимо отрезал страж порядка и опять положил трубку.
За стеной на лестничной площадке тем временем послышался разговор. Это сосед дядя Боря вышел на шум и, закурив, заговорил с бабкой.
— Что вы стучитесь, бабуля?
— Я за вещами своими!
— А-а, понятно.
— Холодно, — сказала бабка, съеживаясь от мороза, и явно просясь в дом переночевать.
— Холодно, — бойко и по-английски невозмутимо ответил дядя Боря. В его ответе был отчетливо слышен категорический отказ пустить старушку переночевать.
— Холодно, — опять взмолилась бабка.
— Холодно, — парировал сосед спокойным тоном.
Диалог, состоящий из одного слова «холодно», продолжался весьма долго.
А потом старушка куда-то исчезла. И в провинциальном советском подъезде стало тихо.
Утром мы опять поехали на работу в школу.
В автобусе Наташа, утонченная женщина, сказала:
— Хочется жить без потрясений, я очень устала от них, но как это сделать, когда любая встреча с кем бы то ни было — уже потрясение.
Я — мужчина не утонченный, но насколько моя жена права.
Через полгода преподавательской деятельности я также стал вести странный предмет под названием «Этика и психология семейной жизни».
После второго занятия, на перемене, Рита Васильчикова, которая оказалась не только смышленой, но и весьма раскрепощенной девушкой, подошла ко мне и спросила:
— Евгений Викторович, когда встретимся на сеновале?
Я стал ее отчитывать. Она убежала.
…Занимаясь с пятиклассниками, я пытался развить их способности. Памятуя о директоре Павшинской средней школы Василии Ивановиче Сухомлинском, стал давать задания детям на вечерних занятиях писать сказки. Результаты превзошли все мои ожидания. Сказки оказались очень интересные. Паша Тайганов написал такую.
«Пошел мальчик Вову на речку, закинул невод и поймал щуку. Щука взмолилась: „Отпусти меня, добрый молодец, я выполню любое твое желание“. Мальчик Вова отпустил щуку, она уплыла, а желания никакого не выполнила. И мальчик Вова горько заплакал. Больше он никаким щукам не верил».
Я отослал сказки Паши Тайганова в районную газету «Трудная новь». Их там напечатали. Радости у детей было очень много! А Пашку все стали называть писателем.
Еще мы учились писать стихи, занимались необычными литературными играми — сочиняли палиндромы, заумные детские считалки.
Ребята оказались великолепными выдумщиками и очень талантливыми людьми.
Пашка Тайганов примерно через полгода, удивив меня не на шутку, стал писать весьма добротные стихи.