Перси Биши ШеллиЗастроцци
Очерк жизни Шелли
Хотя Шелли писал повествовательные поэмы и написал большую трагедию, — в основе своей его гений был чисто лирический. И его поэзия больше говорит читателю, знакомому с его личностью и событиями его жизни, чем тому, кто знает только его поэмы так, как если бы они ниспали с неба, от какого-нибудь незримого певца. Ни один поэт не воспевал так непосредственно свои чувства — свои радости, свои печали, свои желания, свою тоску. И то, что он написал, приобретает более глубокое значение, когда мы знаем источник творчества и сопровождавшие его обстоятельства. Притом же поэзия Шелли принадлежит к особенной эпохе в истории мира — к революционной эпохе, — и то, что можно назвать оплотом учения, составляющим духовную основу его фантастических грез, можно понять, только если рассматривать его произведения в связи с Эпохой, порождением которой они являются. «Прекрасный и нереальный ангел, тщетно бьющийся своими лучезарными крыльями в пустоте» — так выражает свой взгляд на Шелли Мэттью Арнольд, несколько изменяя слова Жубера о Платоне[1]. Красота этой фразы не должна заставлять нас забывать о ее удаленности от истины. Шелли не был ангелом небесной или дьявольской расы; он был глубоко человечен в своих страстях, своих ошибках, своих недостатках и своих достоинствах. И не в пустоте он жил и вращался; он принадлежал в высокой степени к революционному движению своих дней, и если рассматривать его отдельно от учения этого геометра революции, которого он признавал своим учителем — Вильяма Годвина, — произведения Шелли становятся понятны лишь наполовину.
Перси Биши Шелли родился 4 августа 1792 года в Фильд-Плэсе, близ Хоршама, в Суссексе. Его семья была старинная и уважаемая; но ни один из предков поэта не проявлял никогда признаков литературного гения. Его дед, Биши Шелли, получивший баронетство в 1806 году, скопил большое состояние, был женат на двух богатых наследницах, поссорился со своими детьми и жил в то время довольно скряжнически, в коттедже в Хоршаме, тревожимый подагрой и недугами своего возраста. Тимоти Шелли, отец поэта, был деревенский джентльмен — тупой, напыщенный, раздражительный, но не злой в душе. В палате общин он неизменно подавал голос за партию вигов и был вполне обеспечен от всякой возможности отклонения от общественных условностей благодаря своей счастливой недоступности для идей. Его жена Элизабет, дочь Чарлза Пилфолда из Эффингэма, Серри, была красива и умна, когда разум ее не бывал затемнен вспыльчивостью. К литературе она была равнодушна, но хорошо писала письма.
Перси, старший ребенок, унаследовал от матери красоту. У него была тонкая фигура, нежное лицо с легким румянцем, лучистые голубые глаза и вьющиеся от природы волосы, переходившие из золотистого в роскошный каштановый цвет. Нравом он был кроток, хотя легко возбуждался, отличался редкой чувствительностью, был склонен предаваться воображением какой-нибудь фантастической сказке или видению; он был не лишен, однако, известной причудливой веселости и приходил в восторг от странностей и необычайностей. От соседнего деревенского священника он приобрел некоторые познания в латинском языке, а когда ему минуло десять лет, его отправили в Айльворсз, в Sion House Academy, где д-р Гринлоу обучал пятьдесят-шестьдесят мальчиков, большею частью из среднего класса; там учился, между прочим, двоюродный брат Шелли Томас Медвин. Грубая тирания старших мальчиков, смотревших на новичка как на чудака и нелюдима, потому что он был впечатлителен и робок, иногда доводила его до настоящих взрывов ярости. Но, по словам его школьного товарища Ренни, «когда с ним обращались ласково, он был чрезвычайно приветлив, благороден, великодушен и щедр». Здесь Шелли сделал некоторые успехи в классических знаниях. Его чувство чудесного в умственной области было сильно возбуждено научными чтениями. А сердце его пробудилось к новой изысканной радости: он проникся романтической привязанностью к мальчику-сверстнику, которого он описывает как существо отменно благородное, кроткое и прекрасное.
В 1804 году он перешел из Sion House Academy в Итон, где заведующим лицом являлся в то время д-р Гудолль, хороший ученый и добрый человек, но, быть может, слишком слабо державший бразды правления. Наставник Шелли, у которого он жил, Джорж Бесзелль, к несчастью, был самый тупой человек в Итоне; у него были все же некоторые достоинства: он был добродушен и доброжелателен. В Итоне, так же как и в Сион-Хауз, Шелли стоял в стороне от толпы своих товарищей. Дух его возмущался против системы подчиненности младших учеников старшим; он не принимал участия в школьных играх; он занимался изучениями, в которых его юные сверстники не желали нисколько следовать за ним. Все, по-видимому, указывало на «сумасшедшего Шелли» как на необходимую и достойную жертву, над которой остальные школьники могли упражнять свои животные свойства.
«Я видел его, — писал один из его товарищей по школе, — окруженным со всех сторон, с гиканьем и свистом его дразнили, как бешеного быка». Если его мучители желали довести свою жертву до припадков бешенства, им часто удавалось достигнуть этой желанной цели. Но и здесь, так же как и в первой школе, он приобрел расположение нескольких товарищей, которые описывают его как благородное и чистосердечное существо, с удивительно нежной душой, обладавшее большим нравственным мужеством и не боявшееся ничего, кроме низости и лжи. Никого из друзей не любил он так, как старого д-ра Линда из Виндзора; это был человек оригинального характера и образа мыслей, необычайно ласковый в обхождении. Шелли дал идеализированные портреты этого друга своего детства в «Зонорасе», в «Царевиче Атаназе» и в старом отшельнике в «Возмущении Ислама».
Интерес Шелли к тому, что можно назвать романтической стороной современной науки, возрос в течение лет, проведенных в Итоне. Он читал классиков, восхищался красотой их поэзии и с глубоким интересом относился к философским воззрениям некоторых писателей — между ними были Лукреций и Плиний, — но он не выказывал большой склонности к кропотливой точности изучения. Главными властителями его ума были те мыслители XVIII века, которые, казалось, соединили в известной гармонии разрушительный или скептический критицизм века и те беспредельные надежды на будущее, что поднимаются как призраки из развалин прошлого. Он был слишком юн, чтобы извлекать уроки из опыта, которые давались событиями Французской революции, по мере того как они развивались изо дня в день. С благоговением и восторгом он воспринял доктрину просвещения из политической справедливости Годвина. Вместе с Кондорсэ он предвидел мечтой бесконечное развитие человеческого рода. Его грезы были светлые, благородные юношеские грезы; и в самом деле, они были не совсем безосновательны. Многое из того, что стало действительностью в XIX столетии, выросло из видений и мечтаний революционного времени; многое, быть может, еще осуществится.
Два момента из отрочества Шелли, памятные в истории развития его духа, нашли отголосок в его стихах: во-первых, когда он поборол в себе чувства злобы и мести, возбужденные преследованиями и тиранией школы, и поклялся, что сам он будет справедливым, добрым, мудрым и свободным; во-вторых, когда его воображение, освобожденное от порывов грубого фантастического ужаса, обратило все свои силы на стремление к духовной красоте. Воспоминание о первом моменте можно найти в посвящении к «Возмущению Ислама»; память о втором — в «Гимне Духовной Красоте». Оба эти высокие вдохновенные решения возникли в весеннее время, когда пробуждающаяся жизнь природы как бы поднимает жизненные силы духа.
Раньше чем Шелли оставил Итон, он был уже писателем. Роман «Застроцци», напечатанный в апреле 1810 года, был написан им — по крайней мере большая часть его — годом раньше. Этот и следующий его роман «Сент-Ирвин, или Розенкрейцер», появившийся до окончания того же года, неописуемо, хотя отчасти постижимо, нелепы в своих беспорядочных стремлениях к возвышенному, в своих вымученных ужасах, в своих ложных страстях, в своих сентиментальных неприемлемостях. Автор, еще мальчик, отдался своим необузданным воображением современному романтическому движению, представленному в худших своих образцах. Точно таким же образом он отдал свой разум в рабство, вообразившее себя свободой, революционным теоретикам и мечтателям. Детские романы Шелли перестают быть невыносимо плохими, если мы ознакомимся с некоторыми романами того времени, издававшимися фирмой Minerva Press; мы увидим тогда, что он был не создатель, а ученик того фантастически нелепого, что ввели в моду мистрис Радклифф и Дж. Льюис и что как раз в это время осмеивалось в «Northanger Abbey», самой ранней повести наиболее изящного из наших юмористов, бытописателя семейной жизни. В 1810 году Медвином и Шелли сообща была написана поэма в семи песнях на сюжет Вечного Жида. Четыре песни появились после смерти Шелли, но неизвестно, содержат ли они более чем несколько строк самого Шелли. Небольшая книжка стихов под заглавием «Оригинальные стихотворения Виктора и Казиры», произведение Шелли и еще кого-то, появилась в свете в сентябре 1810 года; но она была поспешно изъята из обращения издателем, когда он открыл, что одно из стихотворений было просто выпиской из страниц Льюиса. Неизвестно, существует ли еще хоть один экземпляр «Оригинальных стихотворений», и вряд ли приходится сожалеть об исчезновении этих стихов.
Существует предположение, что сотрудником Шелли, взявшим на себя женское имя Казира, была его двоюродная сестра Гарриэт Гров, красивая девушка одних лет с ним. Он любил ее со всем пылом первой страсти и охотно сделал бы ее товарищем своих общественных, политических и религиозных верований и безверий. Но тон их переписки испугал родных Гарриэт, и вскоре у них оказалась в виду другая партия для нее. Шелли страдал очень или воображал, что очень страдает, он горячо ораторствовал против ханжества и решил отныне объявить войну против этого губителя человеческого счастья.