– А людям, которые живут в слепоте, которые своих детей закапывают в песок, чтобы не кормить, лучше знать? Или твоей Лахаме, которая умеет только прелюбодействовать с юношами?
– Прелюбодействовать… Что это за слово?
Арвиум расхохотался.
– Вот для чего вам духовные лидеры.
– Нам духовные лидеры не нужны, нам нужна свобода.
– Свобода нужна только дикарям. Человеку же нужны…
– Кандалы?! – процедила Амина.
– Ориентиры.
– На тебя, разумеется.
– Жрицы упиваются своей близостью к природе, но сами застряли в скотстве вседозволенности.
– Мы просто живем. А ты, никого не спрашивая, хочешь перескочить… Удивляясь и завидуя нашей полноте.
– Чем больше людей, тем больше для них нужно правил. Иначе настанет скотный двор.
– Это бесчеловечно.
– История жаждет перемен. И если никто не осмеливается… Придется кому-то начать.
Глаза Амины с горечью сузились.
– Вот ты и перечеркнул все. Ты просто строишь мир под себя и для себя.
– Понимай, как знаешь.
Он упивался ее недоступностью, но это только провоцировало на беспрепятственное получение желаемого. Арвиума не остановили высокие идеалы, не зародилось уважение, которое он, судя по увиденному в Сиппаре, должен был питать к ее чистоте. Ничего не изменилось со времен, когда он покупал местных женщин в походах. За набором необходимых Амине черт он не желал разглядывать самобытность, хоть и вполне наслаждался ей.
Будто нависая над ней, он продолжил:
– Не возьму в толк, к чему нам эти излишки, эти дворцы и украшения из металлов.
– Каждый, и ты в числе первых, хочет жить в стенах, которые защитят от диких кабанов. И позвать лекаря, если заболит брюхо.
– Земля нам дает достаточно.
– А во время засух она тоже достаточно дает? И во время воин, когда и свои и чужие выносят ячмень из погребов?
Арвиума продолжали околдовывать ветер этого препирательства, всклокоченный вид Амины и подспудная обида на что-то, чего он не в силах был разобрать.
– Не могу понять, почему любое мое слово вызывает в тебе такую бурю. Переизбыток приводит к накоплению, а накопление – к роскоши.
– Только вот переизбытка добились те, кто изначально пытался что-то заполучить. Без неудовлетворенности и стремления ввысь мы бы никогда не обрели разум.
– Тебе ли что-то говорить, закормленная белоручка. Ты уже сама себе противоречишь. Что же ты хотела заполучить?
Амина больно сжала ему кожу на ладони. Ее оттененная благородством миловидность вдруг переродком пахнула на него. Она воплотила нехитрое правило отца, которого помнила лучше матери, умершей при ее рождении – обороняться, когда кто-то нападает. Из себя она тянула это знание, когда было страшно и мерзко, но необходимо.
– Милосердие не в том, чтобы все были умеренно несчастны! Милосердие в том, чтобы дать другим жить свободно без груза общего для неописуемости наших проявлений.
– Но люди только себе пророков и ищут, – в тон ей ответил Арвиум, люто смотря на нее в упор.
– Это их дело.
– Как ты мне противна, – прохрипел он ей в ухо.
Неожиданно он схватил запястье Амины и, рванув, прижал ее к стене, нежно сдавив шею. Амина почувствовала предательски распухающее тепло ниже живота. Она через большое усилие воли вырвалась из этого склизкого цепляния исконных позывов. Арвиум нехотя ослабил пальцы.
– Как ты смеешь! – заорала она, отдышавшись и пригладив волосы с едва различимым рыжеватым отсветом. – Я жрица, а ты просто воин!
– В Сиппаре жрицы служат для услады мужчин, не более, – недобро смеясь, отозвался Арвиум. – Но ты слишком зажата для подобных практик. Спи спокойно, моя радость. Я отправляюсь на границу с Сиппаром.
Амина, казалось, не была удовлетворена.
– Почему ты убиваешь людей? Потому что тебе сказали, что так можно? И эта уверенность, как и уверенность в заповедях, усмиряет твою совесть?
– А почему мы животных убиваем? Ради еды.
– Но ведь ты не ешь убитых тобой.
– Так всегда было…
Амина сжала рот.
– Очень слабое объяснение.
– А вопросы твои глупы. Я защищаю Умму и приумножаю ее богатства. Я никого не убиваю намеренно.
Амина взялась за плечи.
– Ты просто пресыщенная девчонка, которая может только разглагольствовать, – с безразличием, свалившимся на смену ярости, довершил Арвиум этот поединок, ощущая благодушие победителя.
– Чужие недостатки часто являются нашими собственными… Заложники времени и чужих ожиданий – вот кто мы. А почти все знание о природе вещей для нас – дымка. Только не все имеют смелость осознать это.
Закатив глаза, Арвиум удалился.
15
Его провожали с почестями, а Арвиум с вызовом и неодобрением смотрел на стареющего Сина, все более фанатично цепляющегося за трон по мере одряхления. Прежде Син являл собой столп, искрящийся силой и здоровой непререкаемостью, настолько изящной, что никого она не затрагивала, и Сину прощались даже весьма жесткие поступки. Никто прежде не ставил под сомнение правление столь харизматичного лидера, отпечатанного на барельефах вместе с семьей и даже воспитанниками, что сближало его с народом. Казалось, их с Оей любовь безгранична и освещает даже самые отдаленные уголки Уммы.
О неповиновении Сину Арвиум не позволял себе даже задуматься. Но он был раздражен поведением Амины и, как в периоды усталости, воспринимал происходящее с более сумрачной стороны, посчитав, что в этот момент его все ненавидят, что побудило ненавидеть всех в ответ. Оя перехватила взгляд воспитанника, поджала губы, но промолчала. Благодаря скопищу Амины, Арвиума, Галлы и сперва нежеланной Иранны она обрела, как ей казалось, большой дом, наличие которого в Сиппаре было чревато полной потерей прав распоряжаться даже собственным наследством и обязанностью беспрекословно терпеть любые вывихи отца, мужа или даже сына.
Арвиуму было, о чем молчать. Не только с мыслями о Хатаниш вернулся он тогда из Сиппара. В доме советника, похитившего Хатаниш, прежде, чем скрыться с возлюбленной, предводитель армии Уммы провел вечер с неким человеком, предпочетшем не раскрывать свое имя. Человек этот, мотивы которого не до конца были ясны Арвиуму, поведал ему занятную историю.
– Совсем недавно некий человек с Запада достиг в Сиппаре ощутимых высот. Его привечают самые родовитые дома, а владыка города сажает его за столом по правую руку от себя. Этот человек, – размеренно лил незнакомец патоку своей речи, – первым в мире осмелился исповедовать единобожие.
– Что это значит? – спросил Арвиум. – Единение всех известных богов?
– То, что многоголосие наших божеств и духов решил он заменить одной высшей силой.
– Меня мало интересуют бредни сумасшедших, – отрезал уставший Арвиум, вяло соображающий, как вызволить отсюда Хатаниш и не нарваться на погоню. – Мало ли чудаков разглагольствует, чтобы…
Незнакомец сузил глаза.
– А то, что это старший сын Сина, тебя не интересует тоже?
Арвиум молча смотрел на незнакомца, который, казалось, был слегка разочарован произведенным эффектом, но не намеревался сдаваться, преследуя, очевидно, свою потаенную цель.
– Я думал, он – калека… – неуверенно произнес Арвиум. – Заточенный в дальних землях.
– Если и есть у него какие-то странности, то не больше наших, да и, скорее, в поведении. Его случайно покалечил отец, когда тот еще спал в колыбели. Но рука прекрасно зажила… Слишком Син ожидал своего первенца. А потом стер его даже из хроник. А заточили его на самой границе, на стороне Сиппара.
– И что же? Что до него? Оба сына Сина, какие бы они ни были, не имеют права на наш престол.
– По законам Сиппара именно старший сын царской четы только и имеет право править братским городом.
Арвиум поднял на незнакомца глаза, доселе опущенные в деревянную кружку с пивом.
– Ты пытаешься склонить меня на сторону мятежного принца?
Незнакомец прищурился.
– Син не любил сына с самого рождения. Я видел, что никаких телесных повреждений, кроме слишком длинных конечностей и пальцев, принц не имеет.
– Зачем же отец заточил его в крепости?
– Быть может, опасаясь влияния мальчика с особенным воображением на устои Уммы.
Арвиум задумался.
– Не верится мне в это. Син, по сути, узурпатор, так с чего ему бояться сына, который имеет еще меньше прав?
– Сына, который получил большую поддержку у соседа – врага. Так или иначе, но идеи мятежного принца взбудоражили Сиппар, у него много последователей. Быть может, мы ожидаем своего героя, который придет и осветит жителям обоих городов дальнейший путь, который назрел, но который нам страшно воплощать. Города наши – братья, разделенные травмирующей чертой.
Арвиум зачарованно слушал это повествование.
– Принц силен… Открыто смеется над великим пророком Хавераном, говоря, что отчего-то никто не видит, что ни одно его пророчество до сих пор так и не сбылось.
Арвиум оживился.
– Я слышал, что он пил мочу кобыл в течке, чтобы отбить у себя тягу к женщинам и сосредоточиться лишь на науках… Но в итоге вовсе лишился пола, став чем-то средним.
– Хаверан стал бесплотным духом, пожелав узреть больше, чем доступно смертному. Пожалел ли он об этом, до нас не дошло…
– Никто не проектирует будущее, а только настраивает под себя. Хаверан же недоговаривал в каждом своем пророчестве, так что его можно додумать как угодно.
Незнакомец недовольно замолк. Дерзость чужака уязвила его.
– А ведь правда… – продолжал он нехотя. – Ни одно пророчество не сбылось. Быть может… здесь безбожники правы.
– Но многие свято верят, что город навсегда станет легендой, пав от круглого огня, метущегося с неба. И как там дальше? «Город будет опален огнем без дыма, и рыба всплывет мертвая». На мой взгляд, здесь речь о небесных явлениях во время дождя. Тех, которые порой влетают даже в дома. Ничего выдающегося.
– Пророчеству сотни лет, а мы до сих пор топчем землю. Мы так остервенело и почти с надеждой ждем конца света, что становится смешно. Может, потому это пророчество Хаверана и стало таким знаменитым. И может, все произойдет совсем иначе… И странному юнцу удастся то, что не удавалось ни одному великому герою, воспетому в эпосах. Перекроить сознание ныне живущих… Ознаменовать новую эру.