ко бутылки прямоугольной формы и керамические изделия. Некоторые из них действительно великолепны, но качество других весьма сомнительно. Мы остаемся здесь только потому, что нашли печати с геральдическими лилиями, которыми не пользовались для пломбирования мешков с дешевыми товарами.
Вот все практические соображения. Но не это главное. Причины того чувства разочарования, которое охватило меня сегодня, гораздо глубже. Они аккомпанировали под сурдинку всей моей жизни с тех пор, как 38 лет назад, в октябре 1930 года, я поступил на службу в военно-морской флот, не совсем отдавая себе отчет в том, что означает этот шаг. С 1930 по 1937 год меня не оставляли раздумья в правильности избранного пути и своего призвания. Мне вообще свойственны колебания, и в этом нет ничего оригинального; я убежден, что две трети моряков во всех странах в глубине души задавались теми же вопросами. Но с 1937 года, то есть вот уже более 30 лет, я сжег за собой все мосты и вступил в борьбу с морем.
Я отрекся от всего остального и не отступил, хотя меня часто искушали чудеса других сфер жизни. Я заключил брачный союз с водной стихией с тем большим пылом, что ни физически, ни морально не был к этому подготовлен.
С первых же дней мои восторги переплетались с отвращением, радость с болью. За каждое удовольствие приходилось расплачиваться массой неприятностей. Мне приходилось переживать все это в одиночку, и я не мог до конца понять, что со мной происходит.
Любознательность всегда оставалась самым мощным стимулом, который заставлял меня искать и находить все новые районы для исследования, все глубже проникать в морскую пучину, все дольше там оставаться, заниматься подводными киносъемками и бороться с враждебными силами. Но к любознательности примешивалась сентиментальность, нечто вроде любовного влечения. Мне захотелось овладеть морем, подчинить его себе, завоевать, и, хотя я знал, что это мне никогда не удастся, оно неотразимо влекло меня. Всякий раз, когда мне посчастливится вырвать у моря какое-нибудь открытие, увидеть сказочно прекрасный уголок, пережить мгновение экстаза, я испытываю удовлетворение, словно от свидания с возлюбленной. Но такие победы обманчивы. Искушения, соблазны, измены, объятия, ссоры, яростные схватки — все это было в моем романе с морем. В итоге где-то в глубине души притаились раздражение и усталость, которые прорываются наружу при любом удобном случае.
Сегодня в моем сердце кипит ненависть к морю — моему неутомимому и хитрому партнеру, творящему свои черные дела исподтишка. Всю жизнь море издевается надо мной! Хватит с меня! Нет, сегодня я на него сердит и не буду погружаться. Остаюсь в гордом одиночестве на гудящем суденышке, полный горечи и злобы, затаив мечты об измене.
Все утро ушло на перемещение «Калипсо» к новой якорной стоянке. Выбираем и отдаем стальные и нейлоновые тросы и якоря, меняем место причала. Теперь мы стоим лагом к господствующему ветру, а главное, — к зыби, которая огибает южный мыс рифа, причем корма «Калипсо» расположена в пяти метрах севернее «Джемс энд Мэри».
Пополудни у землесоса сменились три бригады. Результат: к югу от глубокой и узкой траншеи, прорытой юго-восточнее якоря, обнаружены сплавившиеся маленькие гвозди, а дальше как будто не на что рассчитывать.
Вечером после обеда бригадиры с чертежами в руках пытаются разобраться в обстановке. Тщетный труд! Носовая часть укладывается в логическую схему, но кормовая — как будто улетучилась, рассеяв на протяжении 100 метров бутылки, керамику, железный лом, пушки!
Рано утром, перед тем как поднять паруса, берем на борт миниатюрную пушку — кулеврину, которую нашли на вершине третьего холма. Она очень изящна, но вся изъедена ржавчиной.
Воскресенье, 1 сентября. Первое утро работы на новой площадке. Чтобы дать экипажу возможность немного передохнуть в воскресное утро, переношу начало работ на 8 часов. Четыре бригады по четыре человека будут работать с двумя землесосами. Большой землесос занят на прокладке траншеи, ведущей к пушке. Здесь мы находим множество керамических изделий, но «борозда» постоянно затягивается илом. С помощью землесоса типа «печная труба» вымываем две ямы между холмом и взорванной скалой, а затем еще две в долине между холмом и склоном рифа. Мишель Делуар вносит предложение завершить свою работу пятой скважиной, в ста метрах от якоря. Здесь Коль находит большую свинцовую пластинку, чугунные скамейки, кусок дерева. Вторая половина дня уходит на выравнивание площадки, то есть удаление самых крупных коралловых глыб и «оленьих рогов», которые ее буквально заполонили.
Тем временем наши операторы стараются отснять как можно больше кадров, поочередно сменяясь у кинокамеры.
Дюма и де Хенен приходят в восторг от только что найденных форм керамических изделий. Они, видимо, того же происхождения, что и посуда, добытая на старой площадке. Если корабельный груз на обеих площадках одинаков, это означает, что, раскопав носовую часть, мы теперь действительно напали на след кормы. Итак, мы имеем дело с одним и тем же судном, относящимся к XVIII веку.
Понедельник, 2 сентября. Надо убираться восвояси, и поскорее! Главный кок пока еще не «бузит», но может предложить нам самое скромное меню. Моральный дух экипажа как будто на высоте, но я хорошо понимаю, каких усилий стоит стремление не уронить честь «Калипсо». В самом деле, все очень устали и испытывают глубокое разочарование. Бывалого подъема уже нет!
Ныряю в 6 часов утра и тщательно осматриваю стенки каждой скважины: обломки корабля, бутылки, керамические изделия, металл, дерево, обручи от бочек, застрявшие в коралловом известняке, погребены под метровой, а иногда и полутораметровой толщей осадков или булыжников. Никаких следов балласта или киля. Возвращаюсь на борт в твердой уверенности, что середина и корма судна, от которых при ударе отделилась носовая часть, разбились о мыс и были измельчены и рассеяны зыбью еще до того, как их погребли морские осадки. Принимаю принципиальное решение — пробурить большую скважину в наиболее вероятном месте нахождения недостающих частей судна, а затем уже покинуть эти края.
Четыре бригады все утро заняты выравниванием новой площадки. Наша лебедка поднимает со дна одну из пушечных «пагод» вместе с заключенной в ней пушкой, а затем бросает ее за борт «Калипсо».
Вторник, 3 сентября. До прощания с рифом остается два дня. Сегодня стараемся поднять на борт как можно больше интересных предметов. Наши усилия увенчались весьма скромными результатами, если не считать новых форм керамики. Однако к концу дня Дюма приносит с площадки интересную новость. В скважине, прорытой Раймоном под руководством Мишеля, после ее углубления примерно на глубине 1,2 метра под песчаными наносами у подножия гигантской мадрепоры обнаружены доски от корпуса судна. Все найденные доски расположены параллельно рифу, что позволяет мне схематически нанести положение кормовой части судна на план, вычерченный 24 августа.
Последнее погружение
Среда, 4 сентября. Прежде чем покинуть рабочую площадку в сердце Силвер-Банка, решаю нанести прощальный визит месту наших археологических раскопок. На еще спящей «Калипсо» я первым в это утро попираю босыми ногами обломки кораллов, которые загромождают наш корабль от форштевня до кормы.
Поль Зуэна, несущий вахту на мостике, улыбается мне с видом заговорщика. Бесшумно снаряжаюсь и осторожно соскальзываю в прохладную на заре воду. Чувствую себя непривычно одиноким. Мое снаряжение легче, чем обычно. Отдаюсь медленному течению. Всю площадку можно охватить одним взглядом. Скоро мы прекратим охоту за сокровищами, но сегодня через четверть часа Раймон и Жан-Пьер продолжат свою работу. Пока же в море никого, кроме меня.
Сегодня все предметы предстают как бы в ином измерении. Время остановилось… Вокруг разбросаны куски дерева, призрачные якоря и пушки… Да, когда-то это был большой корабль! Но теперь он превратился в труп, который мы неумело вскрыли… Кораллы крепко держат его в своих тисках. Это самый прочный покров для мертвого корабля…
Шланг компрессора напоминает спящего морского змея. Реальность кажется сном. Здесь стираются грани между победой и поражением. И то и другое теряет свой смысл.
Дележ сокровищ
Упаковываем багаж. Утром по велению совести водолазы в последний раз обследуют подводную площадку, но безуспешно… Пополудни организую большую мизансцену на задней палубе. Мобилизован весь экипаж, фантастические декорации установлены против места погружения водолазов и на задней палубе «Калипсо». На сцене три пушки, двухтонная коралловая пагода, северный якорь, корзина с «оленьими рогами», бутылки, керамика, наша тачка в движении, Гастон со своим магнитомером, четверо разоблачившихся и одновременно снаряжающихся водолазов и т. д. Творится что-то невообразимое!
Во время третьей съемки распоряжаюсь поставить виолончель. Лабана перед гигантской пагодой в самом конце кормы. Мишель устроился в тачке, которую толкает перед собой Бернар, сопровождаемый Жеженом. Мишель, ни о чем не подозревая, продолжает съемку, как вдруг в его видоискатель попадает виолончель. У оператора перехватывает дыхание… Кстати, моральный дух экипажа великолепен, и это в тот момент, когда мы полностью осознаем свое поражение. Но у всех превосходное настроение. Ничего похожего на смех сквозь слезы. Ни малейшего намека на затаенную горечь.
Без всяких проволочек приступаем к «генеральной уборке». Археологические раскопки и киносъемки закончены. Убираем с рабочей площадки поплавки, кайла, буры, кирки. Обломки кораллов и корзины летят за борт «Калипсо». Компрессор возвращается в трюм. Задняя палуба промыта мошной струей воды. Поль пускает в ход брандспойт и щетки. «Калипсо» еще грязна, но ее уже нельзя узнать, так она помолодела, освободившись от обломков.
Вечером после обеда принимаемся за распределение сувениров из расчета три вещицы на человека. Все остальное перейдет к де Хенену. С общего согласия отбираем все, что представляет интерес для музеев.