— Но…
— Ты не отвечал ни на телефонный звонок, ни на звонок в дверь.
— Хм, — я не нашёл слов и перевёл взгляд на Гришу. Он недоумевал и вопросительно глядел на меня. Наши глаза встретились, но сказать было нечего — язык словно примёрз к нёбу.
— Ты меня представишь своему гостю или предпочитаешь, чтобы я, как обычно, делала всё сама? — с бесстыдностью изрекла Софья и уставилась на Гришу так, как будто до этого ей не приходилось видеть живого мужчины.
— Моя жена… — безнадёжно махнул я рукой и сел в кресло.
— Софа, — обращаясь к Грише, царственно ладонью книзу протянула она руку. — Бывшая жена.
— Бывшая или настоящая? — уточнил Гриша, учтиво пожимая руку, хотя первый его порыв был поцеловать.
— Эта деталь биографии имеет принципиальное значение? — дерзко спросила нахалка, устраиваясь в кресле. Высоко взмахнув правой ногой, она грациозно очертила фигуру высшего пилотажа — во время полёта желающие могли лицезреть прелести французского белья — и опустила на левое колено.
— Нет. Я просто хотел уточнить, — смутился Гриша и густо покраснел. — Без всякой задней мысли.
— Григорий Дорошенко, — вмешался я, представляя гостя жене. Зная умение Софы загонять оппонента в угол и делать из него фаршированную рыбу, лучше всё о нём сказать самому. — Потомок гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко.
— Ага… Ещё один сумасшедший… — она разочарованно скривила губы. — Палата номер шесть. Один — потомок Наполеона, второй — гетмана Дорошенко… Осталось найти койку мне. Но сперва я должна породниться с Жозефиной Богарне, Мариной Мнишек или, на худой конец, с Екатериной Великой…
— С Голдой Меир, — не выдержал я и взорвался. — Прекрати цирк! Дура!
Гриша недоумённо наблюдал за нашей перепалкой, пытаясь осознать её смысл, и желая прекратить словоблудие «драгоценной» супруги, я разыскал в стопке газет два номера «Одесского вестника» от 4 и 6 января 1996 года. Тайна моей семьи, раскрытая в публикации «Заговорил праправнук Бонапарта», благодаря «Одесскому вестнику», известна многим. Для Гриши — полтавский гость одесских газет не читал — шариковой ручкой я выделил основные моменты и протянул ему газеты: «Читай. Здесь всё написано».
«Тетради моего деда, с помощью мамы, переведенные с идиша на русский, не дают мне покоя уже много лет. Трудно поверить в это, но я — прямой потомок императора Франции Наполеона Бонапарта», — зачитал он вслух. Я резко прервал его.
— Читай молча.
Гриша удивлённо вскинул брови.
— Это о ком?
— Обо мне. Читай. Потом поймёшь.
«Долгие годы эта тайна „за семью печатями“ хранилась в нашей семье, ибо раскрытие её грозило отнюдь не ссылкой на экзотический остров Святой Елены. А несколько дальше… Скажем, на Соловки», — шевелил он губами, остановился, недоумённо уставился на меня и растерянно прошептал: «Что это?»
— Не отвлекайся. Читай дальше, — буркнул я, и с намерением исключить несвоевременные расспросы, взял Софью за руку и увёл на кухню. В ушах слышался голос Гриши, озвучивающий историю моей семьи. Даже если меня ночью разбудят, я расскажу её слово в слово. Но учитывая человеческий фактор, в возбуждённом состоянии склонный к оговоркам и ошибкам в указании исторических дат и имён, доверимся дедушкиным тетрадям и страницам «Одесского вестника».
Заговорил праправнук Бонапарта
«Тетради моего деда, с помощью мамы, переведенные с идиша на русский, не дают мне покоя уже много лет. Трудно в это поверить, но я — прямой потомок императора Франции Наполеона Бонапарта.
Долгие годы эта тайна „за семью печатями“ хранилась в нашей семье, ибо раскрытие её грозило ссылкой отнюдь не на экзотический остров Святой Елены. А несколько дальше… Скажем, на Соловки.
По прошествии двух столетий мир стал иным. Незаконнорожденные отпрыски коронованных фамилий, которых опасались из-за возможных посягательств на трон, сегодня могут спать спокойно. Их не умерщвляют, не заключают в тюрьму. Они не находятся пожизненно под присмотром спецслужб, не живут под чужой фамилией и не вздрагивают при каждом шорохе листьев. Они ведут обычную жизнь, волнующую разве что журналистов.
От этого моим предкам не легче: свою чашу они испили сполна. Я отдаю должное испытаниям, выпавшим на их долю, и спустя два века раскрываю тайну моей семьи, Наполеона и Франции. Как бы ни сложилась жизнь, мои потомки вправе гордиться своей родословной, уходящей корнями к берегам Средиземного моря.
Ещё одно замечание, не менее важное, но обязательное при нынешних обстоятельствах. Избегая возможных спекуляций и домыслов, заранее предупреждаю: никаких политических целей я не преследую и претензий на французский престол не имею, и ни с кем не желаю встречаться ради пиара своей персоны. Единственная причина, ради которой я решился на публикацию, — желание почтить память предков. Пусть историческая справедливость станет вознаграждением за принесенные ими жертвы.
Теперь, после обстоятельных объяснений, почему я прервал двухвековое молчание, хранимое моей семьей, пора рассказать, с чего, собственно говоря, история началась. Записи моего деда я дополняю ссылками на доступные всем дневники министров Бонапарта — Фуше и Талейрана.
В августе 1807 года неожиданно для всех император исчез. Ставка его располагалась в имении одного из самых знатных польских князей, и придворные не беспокоились, полагая, что император, пребывая в прекрасном расположении духа, после блестящих побед, одержанных им на полях сражений, перенёс боевые действия в спальни польских графинь.
Но только двое — министр тайной полиции Фуше и министр иностранных дел Талейран — внешне сохраняя спокойствие, поддерживая у свиты мнение о любовной интриге императора, были встревожены.
Фуше, наблюдая непроницаемое лицо Талейрана, пытался понять: то ли старый лис блефует и также озабочен исчезновением Наполеона, то ли знает, что после заключения Тильзитского мира с Россией император задумался о престолонаследии, и отбыл в Петербург свататься к Великой княжне.
„Хотя, — размышлял Фуше в своих дневниках (они были опубликованы после его кончины) — несмотря на то, что подавлены попытки роялистов восстановить монархию, всякое может произойти: вдруг некий фанатик надумает повторить с императором ту же шутку, что тот проделал с герцогом Энгиенским, принцем Конде. Заговорщики, поддерживаемые Англией, не оставили замыслов возвратить Бурбонов в Версаль“.
А Талейран… Сказать, что он был взбешён — значит, ничего не сказать. Благодаря его усилиям, длительное противостояние с Россией после кровопролитных битв при Пултуске 26 декабря, Прейсиш-Эйлай 6 февраля и сражения при Фриндланде 14 июня, завершились 7 июля трогательным Тильзитским миром. Наполеон и Александр I расцеловались. Александр, забыв кличку „узурпатор“, не так давно данную Бонапарту матушкой-императрицей, называл его братом, сердечно с ним обнимался и пил на брудершафт…
Исчезновение императора без оповещения его, главного „виновника“ Тильзитского мира, не сулило Талейрану ничего хорошего. Он не доверял Наполеону. Демарш императора, не пожелавшего посоветоваться с ним, был ещё одним доказательством правильности его мыслей.
Казалось, никто не мог нарушить Тильзитский мир, суливший обеим сторонам немалые приобретения. Хотя Россия, подписав соглашение, отказалась от средиземноморских завоеваний и эвакуировалась с Ионических островов, взамен она приобрела обширный Белостокский округ. А за обещание Александра поддержать Наполеона в войне с Англией и присоединиться к континентальной блокаде, Наполеон обязался посодействовать ему в борьбе против Швеции и Турции. Хотя, как он признался в тот же день Талейрану, ни в коей мере он не собирался уступать Александру ни Константинополь, ни проливы.
Это и явилось причиной последующих шагов императора, не привыкшего к неторопливой дипломатии. Взор его устремился к северным берегам Чёрного моря, где с 1803 года обосновался в эмиграции, Арман Эммануэль дю Плесси, более известный, как герцог Ришелье. Внучатый племянник небезызвестного кардинала, правившего Францией во времена Людовика XIII, Ришелье после революции бежал в Россию под покровительство Александра. Царь приветливо встретил знатного беглеца, и назначил губернатором Новороссийского края, вручив грамоту на освоение новых земель.
Дерзости императора можно позавидовать. Личного мужества ему также не пришлось занимать. Безрассудные поступки, которые некто назвал бы безумными, возможно, таковыми и были. Но если бы Наполеон был лишен этих качеств, то вряд ли стал когда-нибудь не только императором, но и маршалом.
Итак, не успели высохнуть чернила на Тильзитских соглашениях, как где-то между 20 и 25 июля 1807 года, император прибыл в Одессу. Он был переодет в женское платье и имел документы на имя гувернантки своей сестры.
Трудно сказать, как проходили его переговоры с Ришелье — длились они два дня, после чего император в том же одеянии, в котором появился в Одессе, отбыл назад.
Из письма Ришелье в Лондон брату короля, графу Прованскому, известно только, что Наполеон предложил герцогу титул короля, если в случае войны с Россией, тот присоединится к императору, и провозгласит на подконтрольной ему территории Одесское королевство.
Ришелье ответил решительным отказом. Он не арестовал „узурпатора“: этого не позволял кодекс дворянской чести. Кроме того, он всегда презирал тайную полицию и не хотел пачкать свое имя… Подтвердив верность престолу, и объяснив графу Прованскому мотивы, по которым он отказался выполнить полицейские функции, герцог просил не разглашать содержание письма, дабы в дальнейшем не ставить себя при дворе в двусмысленное положение.
Преданность Ришелье была щедро вознаграждена. По возвращении Бурбонов на трон, в награду за верность признательный король даровал ему должность премьер-министра Франции, а Александр I — высший орден Российской империи — Андрея Первозванного.
Во время тайного пребывания в Одессе, соблюдая инкогнито, Наполеон безвылазно находился в резиденции губернатора. И, естественно, провёл ночь на женской половине. Как выяснилось, зря время он не терял.