— Материалы досье, — сказал он. — А также копия одного документа, в значение которого вам следует вдуматься. Я имею в виду телеграмму, приложенную к общим сведениям. Эта телеграмма отправлена из Москвы в Брюссель почти год назад. Восемнадцатого октября сорок первого года. В ней содержится поручение брюссельскому руководителю русских разведчиков немедленно найти в Берлине некоторых лиц и помочь им всем необходимым.
Хабекер слушал внимательно.
— Существует предположение, что у берлинского подполья отказала рация, — продолжал Редер. — Лично я в этом сомневаюсь. Мне кажется, что у них было несколько раций, работавших из разных районов города. Во всяком случае, до самого последнего времени запеленговать их не удавалось. Они все время меняли места работы, часы выхода в эфир и даже частоты.
При наличии только одного передатчика подобная мобильность почти полностью исключается. Впрочем, это область службы радионаблюдения абвера, а они утверждают, что передатчик, скорее всего, был один и что теперь он обнаружен.
Редер криво усмехнулся.
— После телеграммы от восемнадцатого октября найти резидентов и радиста было бесспорно значительно легче, — ядовито сказал он. — Успехи службы радионаблюдения никого не удивили. Тем не менее в ходе допроса вы обязаны, Хабекер, узнать, кто именно работал на Ингу Штраух. Я имею в виду радистов. Тут могут обнаружиться новые подробности.
— Понимаю, — сказал Хабекер.
Он ловил каждое слово Редера, каждый оттенок каждого слова. Ему очень важно было правильно понять желание начальства. Кроме того, он хотел знать подробности.
— Разрешите вопрос, господин советник?
— Пожалуйста, — сказал Редер.
— Телеграмма, о которой вы упомянули... Вне сомнения, она была перехвачена?
— Да, конечно. Тогда же, в октябре прошлого года.
— Я могу узнать, когда ее прочитали?
Редер кивнул:
— Ее прочитали две недели тому назад.
Хабекер насторожился:
— Следует ли понимать вас так, что ключ к тексту обнаружен лишь в последнее время?
Редер отрицательно потряс крупной головой:
— Нет. Мы узнали шифр еще в декабре. Но количество перехваченных с начала войны телеграмм было колоссально.
— В упомянутой вами телеграмме, содержащей адреса, говорилось, в чем именно Брюссель должен помочь берлинским подпольщикам?
— Нет.
— Значит, мы имеем только адреса и фамилии некоторых лиц?
Редер помолчал, разглядывая пресс-папье.
— Да, — сказал он после паузы. — Но и этого немало! Видимо, русские находились в крайне затруднительном положении и у них не существовало другого выхода. Вспомните: в октябре наши танки стояли в тридцати километрах от Москвы.
— Если бы в телеграмме содержалось конкретное задание... сказал Хабекер. — Разрешите спросить, господин советник, в телеграмме имелись имя и адрес Инги Штраух?-
— Да. Вы прочтете телеграмму.
— За Штраух, конечно, велось наблюдение?
— Да, Хабекер. Но, как я уже сказал, других прямых улик, кроме телеграммы, против этой особы нет. Видимо, она опытная разведчица. Или ее берегли на случай провала других.
Хабекер беспокоился все больше.
— Может быть, арест Штраух преждевремен? спросил он. — Может быть, следовало продолжить наблюдение?
Редер нахмурился. Он не мог рассказать подчиненному о том грандиозном скандале, который разразился в самых верхах рейха и службы имперской безопасности, когда стало известно, что в июне сорок первого на территории Европы одновременно заработали более десяти подпольных радиостанций, державших, скорее всего, связь с Москвой. Он не мог сообщить, что попытки найти ключ к русским телеграммам успеха не имели и специалисты сошлись в мнении, что дешифровка телеграмм займет в лучшем случае около тридцати лет.
Невероятная удача в Брюсселе, где удалось запеленговать русский передатчик, дала наконец службе безопасности нити, ведущие в Париж и Берлин.
Началась лихорадочная расшифровка перехваченных ранее телеграмм. Обнаружение адресов и имен русских разведчиков в телеграмме от 18 октября окрылило гестапо. О телеграмме тотчас было доложено рейхсфюреру Гиммлеру. Рейхсфюрер, над которым давно сгущались тучи, не скрывал ликования. Он поспешил сообщить Адольфу Гитлеру, что советские шпионы из «Красной капеллы» у него в кулаке и он раздавит эту банду немедленно. Взбешенный затяжкой наступления на Сталинград, убежденный, что военные неудачи результат одного лишь предательства, Гитлер уцепился за доклад Гиммлера, как утопающий за соломинку.
Он дал две недели сроку для наблюдения за обнаруженными агентами. Он требовал немедленно выяснить их связи и немедленно арестовать всех причастных к их деятельности лиц.
— Я знаю, что нарушаю правила игры, — сказал он Гиммлеру. — Но я не могу позволить, чтобы русские продолжали получать информацию в самый напряженный момент, когда решаются наши судьбы! Сейчас одна лишняя телеграмма может свести на нет усилия целой армии! Русские передатчики должны замолчать! И прежде всего берлинские передатчики! Хватит!
Но и об этом советник Редер рассказать не мог. Поэтому он ограничился сухим замечанием, что решение об аресте Инги Штраух продиктовано высшими соображениями имперской безопасности, и стал знакомить Хабекера с подробностями будущего дела.
Рудольф Хабекер узнал детали «брюссельской операции» и услышал имена Генриха Лаубе, Отто Крамера, Танненбаха, Адама Коцюбинского, баронессы Мей, Фрица Винкеля и еще многих, многих людей, чьи судьбы отныне находились в руках советника юстиции Редера.
Хабекер узнал также, что Москва получала благодаря этим людям своевременные и точные сведения о планах высшего германского командования, о передвижениях немецких частей, о всех дипломатических интригах Риббентропа, а также данные о новых образцах вооружения, будь то самолеты или танки.
Раскрывшаяся перед Хабекером картина оказалась столь мрачной, что младший штурмфюрер вышел от советника юстиции Редера ошеломленным.
Хабекер понимал: узнанное им — еще не вся правда, в ходе следствия разверзнутся новые бездны, и, может быть, по делу №495/92 пройдет лишь незначительная часть русских разведчиков.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Три дня, полученные Хабекером для изучения дела Инги Штраух, оказались слишком небольшим сроком.
Изучая досье, Хабекер убедился, что не успеет ни собрать дополнительный материал, ни опросить людей, которых можно привлечь в качестве свидетелей, ни обдумать факты.
Из досье же следователь почерпнул весьма мало.
Хабекер еще раз внимательно просмотрел донесения агентов, следивших последние две недели за Штраух и другими лицами, подлежащими аресту. Между этими лицами и Штраух не было никаких контактов. Если агентам удалось установить, например, что Генрих Лаубе, лейтенант ВВС, служащий Министерства авиации, часто виделся с писателем Отто Крамером, с баронессой фон Мей, из чьих апартаментов велись радиопередачи на Москву, и с радистом Фрицем Винкелем, если агенты с абсолютной точностью установили, что фабрикант Адам Коцюбинский и советник коммерции Артур Танненбах также принадлежали к числу близких знакомых Лаубе и Крамера, то относительно Инги Штраух таких данных агентура не имела.
В деле вообще не существовало свидетельств, что Инга Штраух когда бы то ни было знала остальных членов раскрытого подполья.
Круг ее близких и знакомых оказывался совсем другим, и эти люди подозрений не вызывали.
А вместе с тем в телеграмме из Москвы имя Инги Штраух упоминалось рядом с именами Крамера и Лаубе. Значит, они все же осуществляли связь?! В пятницу. 11 сентября 1942 года, Хабекер попросил аудиенции у советника Редера.
Он доложил, что против Инги Штраух не имеется никаких улик, кроме телеграммы от 18 октября 1941 года, и еще раз просил отложить арест с целью продления наблюдения за подозреваемой, но снова получил категорический отказ.
— С Генрихом Лаубе и компанией кончено, — заявил советник Редер. — На днях Лаубе получил ложную информацию о типе нового истребителя и передал эту информацию в эфир. Оставлять Лаубе и его подручных на свободе нельзя и не имеет уже никакого смысла: они пойманы с поличным. Значит, следует арестовать и Ингу Штраух, хотя бы для того, чтобы она не могла предупредить Москву о провале по другой рации.
— Это ясно, — сказал Хабекер. — Но у меня нет конкретных данных об Инге Штраух. Совершенно очевидно, что она будет отрицать свою принадлежность к этой банде, а мне нечем ее опровергнуть.
Если упомянутый в телеграмме Генрих Лаубе оказался действительно агентом Москвы, то и Штраух является таким же агентом. Хабекер наклонил голову:
— Видимо, так, господин советник. Но в мою задачу входит, как я понимаю, раскрытие всех преступных связей Штраух и пресечение деятельности ее сообщников
— Имена ее сообщников вы выясните в ходе следствия. Кроме того, заговорят и остальные.
Надежда только на это, господин советник. Редер пошевелил бровями.
— Однако у вас есть хоть какие-нибудь предположения?.. Вы можете догадаться хотя бы, когда была завербована Штраух, кем и какие функции выполняла?
Хабекер медленно покачал головой.
— Я анализировал ее досье, господин советник. Само по себе пребывание Штраух в странах Восточной Европы еще ни о чем не говорит, хотя, если ее завербовали, то, конечно, еще в тридцатые годы. Может быть, в Чехословакии, а может быть, в Польше... Но среди ее польских знакомых нет врагов государства. А ее собственная работа тех лет может быть расценена лишь как положительная для рейха. Я просмотрел статьи Штраух. Тут все в порядке.
— Хм... Может быть, ее привлекли к работе уже здесь, в Берлине?
— Не представляю, кто бы это мог сделать и на какой основе.
— Может быть, привычка к комфорту, к роскоши и недостаток средств?
— У Штраух имелось небольшое состояние, господин советник. Она никогда особенно в средствах не нуждалась.
А шантаж на любовной почве? Она же собиралась замуж, а грешки наверняка были.