Добравшись до верха, я оступилась. Нога поехала на сыпучем щебне, и я чуть не упала на камни. Выбросила вперед правую руку, пытаясь уцепиться за гребень скалы, но вместо него мои пальцы коснулись латной перчатки. Меня надежно схватили за кисть.
Вздрогнув, я подняла голову и встретила взгляд двух золотых глаз на смуглом, словно дубленом лице.
— Генерал Илия Раваллион из Департаменто Муниторум, — обладатель лица вежливо наклонил голову. — Будьте осторожны.
Я сглотнула слюну и крепко стиснула его руку.
— Спасибо. Обязательно.
Чогорийца звали Таргутай Есугэй. Он представился, как только я отряхнулась от пыли и сумела отдышаться. Мы стояли вдвоем на хребте, и во всех направлениях от нас расходились ущелья и сухие балки Улланора, образуя лабиринт горелых скал и мелких камней. Над нами плыли темные облака.
— Так себе мир, — заметил Белый Шрам.
— Теперь — да, — согласилась я.
По голосу он ничем не отличался от легионеров, с которыми я встречалась прежде. У него был такой же низкий, звучный, приглушенный бас, что доносился из бочкообразной груди, подобно всплескам сырой нефти о стенки глубокого колодца. Я знала, что при желании космодесантник может ужасающе громко кричать, но тогда его речь необычайно успокаивала меня на этом кладбище разрушенной планеты.
Он был ниже некоторых виденных мною легионеров. Несмотря на доспех, Есугэй показался мне поджарым; у него было жилистое, сухопарое тело, обтянутое загрубелой на солнце кожей. Бритую голову Таргутая венчал длинный чуб, змеившийся вниз по шее. Виски его были расчерчены татуировками, значения которых я не разобрала. Рисунки выглядели как буквы какого-то неизвестного мне языка. В руке воин держал посох с навершием-черепом, а над плечами его доспеха вздымался поблескивающий кристаллический капюшон.
В сетке его ритуальных шрамов выделялась широкая зазубренная отметина на левой щеке, которая начиналась чуть ниже глазницы и шла почти до подбородка. Я понимала, что она означает, — этот обычай очень долго оставался единственным фактом, известным мне о чогорийцах. Они сами вырезали такие фигуры после принятия в легион, создавали шрамы, давшие Пятому его имя.
Глаза Есугэя казались золотыми, с почти бронзовыми зрачками и бледно-желтыми белками. Такого я не ожидала. Не знала, все ли Белые Шрамы выглядят так или только он.
— Вы сражались в этом мире, Илия Раваллион? — спросил грозовой пророк.
Он говорил на готике нескладно, с тяжелым гортанным акцентом. Этого я тоже не ожидала.
— Нет, — ответила я.
— Что вы делаете здесь?
— Меня направили просить аудиенции у Хана.
— Знаете, сколько он их дает?
— Нет.
— Немного, — сообщил Таргутай.
При этом по его смуглым губам скользнула полуулыбка. Всякий раз, когда он веселился, его кожа собиралась в морщинки у глаз. Судя по всему, Есугэй улыбался охотно и часто.
Во время наших первых бесед я не могла определить, играет он со мной или общается серьезно. По обрывистым фразам чогорийца сложно было определить его настрой.
— Я надеялась, господин, что вы посодействуете мне.
— Значит, вы хотите говорить не со мной, — сказал Шрам. — Используете меня, чтобы попасть к нему.
Я решила не лгать.
— Это верно.
Таргутай усмехнулся. Звук вышел резким, жестким, словно высушенным на ветру, но с нотками юмора.
— Хорошо, — произнес легионер. — Так я… посредник. Мы, задын арга, это и делаем — передаем от одного к другому. Между планетами, вселенными, душами — все едино.
Напряжение не отпускало меня. Я еще не понимала, хорошо ли идут дела. Очень многое зависело от встречи, которую мне приказали организовать, и скверно было бы вернуться с пустыми руками. По крайней мере, Есугэй беседовал со мной, и я сочла это хорошим знаком.
В ходе разговора я постоянно отмечала детали и машинально сохраняла их в памяти. Ничего не могла с собой поделать.
«У него броня типа II. Признак консерватизма? Череп на посохе идентификации не поддается; несомненно, принадлежал чогорийскому животному. Лошадиный? Позже уточню у Мьерта».
— Если вам дадут аудиенцию, — поинтересовался Таргутай, — что вы скажете?
Я страшилась именно этого вопроса, при всей его неизбежности.
— Простите, господин, но это только для ушей Хана. Нужно обсудить отношения между Пятым легионом и Администратумом.
Есугэй проницательно взглянул на меня.
— А что вы скажете, если я прямо сейчас залезу вам в мысли и найду ответ там? Не думайте, что вы закрыты от меня.
Я застыла. Несомненно, грозовой пророк мог совершить то, о чем говорил.
— Попытаюсь остановить вас, если смогу, — ответила я.
— Хорошо, — Таргутай снова кивнул. — Если что, не волнуйтесь, не буду так делать.
Он снова улыбнулся мне, и, совершенно неожиданно, я понемногу начала расслабляться. Странное дело, учитывая, что надо мной возвышалась бронированная, генетически усовершенствованная, психически одаренная машина для убийств.
«Удивительно плохо говорит на готике. В этом причина их неудовлетворительного общения с центром? Ожидался талант к языкам; возможно, стоит пересмотреть».
— Меня восхищают упорные, генерал Раваллион, — продолжил Есугэй. — Вы настойчиво старались отыскать меня здесь. С самого начала вы действовали напористо.
Что это значит? Не ожидала, что грозовой пророк будет изучать меня. Но, подумав так, я тут же выругала себя: ты что же, действительно считала их дикарями?
— Мы знаем вас, — говорил дальше Таргутай. — Нам нравится то, что мы видим в вас. Но мне интересно, как много вы знаете о нас? Понимаете ли, во что ввязались, заимев дела с Белыми Шрамами?
В его улыбке впервые мелькнуло нечто, похожее на угрозу.
— Нет, — сказала я. — Но я могу научиться.
— Возможно.
Отвернувшись, Есугэй окинул взглядом закопченные окрестности. Он молчал, я почти не осмеливалась дышать. Мы стояли рядом, скованные безмолвием, под несущимися в вышине облаками.
Так прошло немало времени, прежде чем Таргутай заговорил вновь.
— Некоторые проблемы сложны, большинство — нет, — произнес он. — Хан дает немного аудиенций. Почему? Мало кто просит.
Он повернулся обратно ко мне.
— Посмотрим, что я смогу сделать. Не покидайте Улланор. Будут хорошие вести — найду способ связаться с вами.
— Спасибо вам, — сказала я, пытаясь скрыть облегчение.
Грозовой пророк почти снисходительно взглянул на меня.
— Еще рано благодарить, — возразил он. — Я же только сказал, что попробую.
В его золотых глазах отплясывали искорки глубокого яростного веселья.
— Говорят, что он неуловимый. Вы часто будете слышать такое. Но внемлите: он не неуловимый, он всегда в центре. Где он — там центр. Будет казаться, что он разорвал круг, отошел к самому краю, но в самый последний момент вы увидите, что мир явился туда за ним, а он ждал этого с самого начала. Понимаете меня?
Я встретила его взгляд.
— Нет, хан Таргутай Есугэй из задын арга, — ответила я, придерживаясь правила о честности и надеясь, что не перепутала титулы. — Но я могу научиться.
III. ТАРГУТАЙ ЕСУГЭЙ
Тогда мне было шестнадцать лет. Но чогорийских лет, а они коротки. Родись я на Терре, мне было бы двенадцать.
Иногда мне думается, что наш мир вынуждает нас вырастать поспешнее: времена года стремительно теснят друг друга, и мы быстро учимся выживать. На высоком Алтаке погода очень неустойчива, мороз внезапно сменяется палящим солнцем, и поэтому тебе нужны проворные ноги. Ты должен понимать, как охотиться, как находить пищу, как отыскивать или строить укрытия. Обязан разбираться в запутанных, изменчивых взаимоотношениях множества кланов и народов.
Но, возможно, мы росли недостаточно быстро. После того как Повелитель Человечества явился пред нами, мы обнаружили, что сильны своей воинской наукой, основанной на скорости и мастерстве бойца. Тогда нам не хватило терпения поразмыслить о наших слабостях. На них указали нам другие, и к тому времени уже поздно было что-то менять.
До Его прилета я не ведал, что есть другие планеты, населенные другими людьми с другими обычаями и нравами. Я знал лишь одно небо и одну землю, и оба они казались мне бесконечными и вечными. Теперь, когда я видел другие земли и выступал на войну под диковинными небесами, мне часто вспоминается Чогорис. Он умалился в моем воображении, но стал еще более драгоценным. Я хочу вернуться туда. Мне неизвестно, будет ли это когда-нибудь возможно.
Минуло больше века с тех пор, как я был ребенком. Мне стоило проявить большую мудрость, отказаться от воспоминаний, но никому не дано отрешиться от своего детства. Оно вечно остается с нами, шепчет нам, напоминает о путях, что мы избрали.
Мне следует быть мудрее и не слушать, но я поступаю наоборот. Кто же не внемлет голосу своей памяти?
Тогда я был одинок. Удалился на хребет Улаава, где бродил по горным тропам. Вершины там невысоки, не то, что на Фенрисе или Квавалоне. Они не так величественны, как Хум-Карта, где много лет спустя возвели нашу крепость-монастырь. Улаав — древняя гряда, источенная за тысячелетия ветрами, что дуют над Алтаком. Летом всадник может взобраться на ее пики, не покидая седла; зимой лишь беркуты и духи выдерживают ее лютый мороз.
Меня отправил туда хан. В те дни мы постоянно вели войны, или между собой, или против армий кидани,[4] и мальчик с золотыми глазами стал бы завидным трофеем для любой из сторон.
Позже я прочел истории этих конфликтов в изложении имперских летописцев. Не без труда, поскольку, к стыду своему, так и не выучил их язык на должном уровне. Многие в легионе столкнулись с теми же трудностями. Возможно, причина в том, что хорчин и готик слишком отдалились друг от друга, стали непростыми для усвоения. А возможно, в том, что мы и Империум с самого начала стремились к разным целям.
Так или иначе, эти летописцы сообщали о местах, про которые я никогда не слышал, и о людях, что никогда не существовали, вроде «великого князя Мундус Планус». Не знаю, откуда они взяли подобные имена. Когда мы сражались с кидани, то называли их императора по его титулу —