– А вот этого не надо, – жестко сказала Нина Владимировна. – Не надо спекулировать на моей любви к дочери. Я прекрасно помню, кто родил, кого родил и от кого! И вы имеете наглость мне об этом напоминать! Вы… Это вы виноваты в Машиной смерти!
Петр опешил. Он-то при чем? Но теща, не давая сказать ни слова, продолжала:
– Вы знали, что у Маши слабое здоровье, что ей ни в коем случае нельзя было рожать, но вам нужен был второй ребенок, чтобы окончательно привязать ее к себе, и вы заставили ее родить! У вас нет ни нормального жилья, ни нормальной работы, денег нет! На что вы рассчитывали, заставляя ее забеременеть, на нас? Конечно, на нас! Вы знали, что мы ее не оставим! Бедная моя девочка, как я уговаривала ее сделать аборт! Не послушалась, маленькая дурочка, и вот чем все кончилось! А какая была девочка! Красавица, умница, какие поклонники у нее были! И вот с кем связалась! И потеряла жизнь, потеряла жизнь!
Она не выдержала и заплакала злыми слезами, отвернувшись от Петра и нашаривая в кармане платок. Петр молчал. У него как будто язык присох к небу. Что она несет!..
Нина Владимировна повернулась и уже спокойнее сказала:
– Ну вот что, решим так: несмотря ни на что, мы согласны вам помочь, мы заберем к себе Володю. Он наш любимый внук, он будет жить здесь, в нормальном доме, а не в панельной халупе, будет ходить в нормальный садик с развивающими программами, потом пойдет в нормальную школу, где учатся нормальные дети, а не хулиганье и алкогольные дебилы с окраины. Школа, между прочим, с углубленным изучением английского. А вам со вторым ребенком будет легче, наймете няню…
Петр отмер.
– Вовка будет жить со мной, – упрямо сказал он.
– Нет, не будет! – отрезала теща. – Вы через полгода женитесь или просто какую-нибудь… приведете! Володя не будет жить с мачехой! Если не согласитесь по-хорошему, я обращусь в суд! Как вы думаете, с кем суд оставит ребенка, со слесарем-наладчиком без гроша в кармане или с нормальными людьми, у которых нормальная зарплата и нормальная жилплощадь?.. Уж будьте уверены, у меня достаточно связей, чтобы правильно решить этот вопрос.
– Вов-ка бу-дет жить со мной! – громко и отчетливо, как для глухой, повторил Петр. И в упор глядя на тещу, добавил: со всем остальным я тоже справлюсь сам. Простите, что зря вас побеспокоил.
Он выскочил из комнаты Нины Владимировны и пошел в прихожую, но тут же вспомнил про Вовку и свернул в гостиную, откуда слышались детские голоса.
Гостиная была освещена только торшером, под которым в кресле сидела Мария Дмитриевна, Машина бабушка. В углу гостиной, у длинной тумбочки, на которой стоял телевизор, суетились дети – Вовка, внук тещиной подруги Серафимы Сева и маленькая Лерочка, дочка Машиной сестры Инны. Они возбужденно галдели, заглядывая под тумбочку. В руках у Вовки была швабра, Лерочка размахивала игрушечной лопаткой, у Севы на шее висел игрушечный автомат.
Мария Дмитриевна, не обращая внимания на детский галдеж, сидела неподвижно и смотрела в одну точку. На коленях у нее лежала забытая книга.
В юности Мария Дмитриевна была очень красива. Петр видел ее портрет в кабинете ее мужа, академика Лаврова: изящная девичья головка в темных кудрях, нездешняя тонкость черт, большие глаза, полуулыбка на красивых губах. Маша была очень похожа на свою юную бабку.
Петр еще помнил ее красивой бодрой женщиной, полновластной хозяйкой лавровского дома с громким, уверенным голосом и быстрой, легкой походкой. Но после смерти мужа она сильно постарела и сникла, стала подолгу болеть и передала все властные полномочия дочери Нине. Смерть любимой внучки еще больше подкосила ее, она почти перестала выходить из дома.
Когда Петр остановился в дверях гостиной, она заметила его и махнула ему рукой.
– Петя, подойди ко мне, дружок!
Он неохотно подошел и присел на край дивана. Ему не хотелось ни о чем говорить.
– Петя, вы разговаривали с Ниной, – полуутвердительно сказала она. – О мальчике, да?
Так, Ольга уже доложила, понял он. Конечно, тещин крик трудно не услышать.
– Что она вам сказала?
– Нина Владимировна объяснила мне, что я не прав, – ответил он, отводя глаза.
– Петенька, не суди ее строго. И поверь мне, все будет хорошо. Никто вас не бросит, мальчик будет жить у нас, а ты будешь спокойно учиться. В этом доме никогда не бросали детей. Сейчас идите с Вовой домой, уже поздно, а вам далеко ехать… Завтра я тебе позвоню. Ни о чем не беспокойся… Кстати, как ты решил назвать мальчика?
– Маша хотела Сережей…
– Сережа, Сергей… Прекрасно, значит, пусть так и будет.
– Грыз!!! – вдруг завопил Вовка и стал тыкать шваброй под тумбочку. – Вон он, вон! Я его вижу!!!
– Грыз!!! – пронзительно завизжала Лерочка и, бросив свою лопатку, проворно уползла на четвереньках за бабушкино кресло.
Сева с суровым лицом застрочил из автомата, целясь под тумбочку.
– Вова! – Петр резко встал и выдернул Вовку из-под тумбочки, куда тот заполз в погоне за неведомым «грызом». – Пойдем, нам пора. Мария Дмитриевна, – обратился он к Машиной бабке, – я никого не сужу и не боюсь ничего. Как будет, так и будет.
Когда за Петром с Вовкой захлопнулась дверь, Мария Дмитриевна встала из кресла и пошла в свою комнату. По дороге она стукнула костяшками пальцев в дверь комнаты дочери и громко сказала:
– Нина, зайди ко мне!
Когда Нина Владимировна вошла в комнату матери, та сразу начала разговор:
– Нина, я в курсе твоей беседы с Петей.
– Вот как? – Нина подняла брови. – Уже нажаловался? Какой проворный! И что?
– Ты плохо знаешь своего зятя, Нина. Этот паренек никогда ни на что не жалуется. Ты слишком громко говорила.
– Ага, значит, Ольга подслушивала!
– Не подслушивала, а слышала. Ты просто визжишь, когда злишься!
– Мама!..
– Замолчи и послушай меня. Мальчик будет жить у нас. По крайней мере до тех пор, пока не сможет пойти в ясли, а там посмотрим. Надо дать Пете возможность окончить институт. Мы обещали его матери…
– Мы и так много для него сделали!
– Единственное, что ты сделала для него – это настолько отравила его с Машей жизнь, что они сбежали от тебя!
– Это он виноват в Машиной смерти!
– Нет, не он. И ты это прекрасно знаешь. И прекрасно знаешь, что виновата сама, но стараешься переложить свою вину на другого. На этого бедного мальчика, который пострадал больше всех…
– Мама!..
– Я поговорила с Олей, она согласна помочь с ребенком. Ты прибавишь ей зарплату, хоть она и не просила, и немного разгрузишь ее от домашней работы. Будешь сама застилать свою постель и гладить рубашки мужу.
– Мама, послушай меня. Я заберу у него Володю, это уже будет для него огромным облегчением. А для второго ребенка он наймет няню. Мы договорились с ним, мама! Этот вариант гораздо лучше! Я даже готова помогать ему деньгами…
– Вова будет жить с отцом, – отрезала мать, и в ее голосе появились давно забытые властные нотки, которым дочь привыкла подчиняться с детства.
– Мама, как ты можешь! – ахнула Нина Владимировна.
– Вова будет жить с отцом, – жестко повторила Мария Дмитриевна. – Иначе он вырастет таким же чудовищем, как ты…
Наступило молчание.
– Ты можешь считать меня чудовищем, мама, – наконец начала Нина Владимировна, – но Володю я ему не оставлю. Он бабу какую-нибудь приведет, они погубят ребенка!
– Нина! – Мария Дмитриевна повысила голос. – Я очень боюсь, что ты опять начнешь ломать чужие жизни. И поэтому я тебе обещаю: если ты только приблизишься к Пете с Вовкой, все, что ты так старательно скрываешь, выплывет наружу. Все обо всем узнают, и в первую очередь Юра!
Она в упор взглянула на дочь и добавила:
– Я понимаю, Нина, почему ты так неистово, я бы сказала даже, истерично любишь Володю, но все-таки вспоминай иногда: это не твой ребенок!
Нина Владимировна побледнела. Две женщины в упор смотрели друг на друга. Молчание висело в комнате. Наконец Нина Владимировна сказала:
– Никогда не думала, мама, что ты мне это скажешь.
Она встала и вышла из комнаты.
Мария Дмитриевна тяжело вздохнула и выдвинула ящик прикроватного столика, нащупывая лекарство. Руки ее дрожали.
Трамвая долго не было. Петр повернулся спиной к ветру, заслоняя Вовку собой. Тот сначала стоял, привалившись к отцу, потом сполз на корточки и теперь сидел, как гриб, вяло ковыряя снег варежкой.
– Замерз? – Петр поднял Вовку на ноги, встряхнул, заглянул в лицо. – Пойдем в магазин, погреемся.
Они перешли улицу, зашли в большой магазин «Хлеб» и поднялись на второй этаж, где был кафетерий, когда-то их с Машей любимое место. Петр усадил Вовку за столик и принес ему чай и пирожное «корзиночку». Себе он взял кофе.
Ему инстинктивно хотелось отвлечься от тяжелого разговора с тещей, и лучшим отвлекающим фактором был Вовка.
Вовкина мордаха всегда смешила и умиляла Петра, такое уморительно важное, «министерское» выражение придавали ей толстые щеки и верхняя губа, клювиком нависающая над нижней. Смотреть же на Вовку, когда он ел, без смеха вообще было невозможно. Это зрелище лечило любые душевные раны, настолько комичным было сочетание «министерской» физиономии и совершенно поросячьего упоения едой. Сейчас Вовка самозабвенно уминал «корзиночку». Он сопел, чавкал, чмокал, обсыпался крошками, хлюпая, тянул чай. И губы, и даже маленький, ярко-розовый с мороза нос были измазаны кремом. Петр прихлебывал кофе, следил, чтобы Вовка не облился чаем, и думал, что никому он своего пацана не отдаст, пусть теща не мечтает.
– Пап, а мы шиколадку купим? – не прерывая процесса, спросил Вовка.
– Куда еще шоколадку! – возмутился Петр. – Нельзя есть столько сладкого! Зубы выпадут!
– А бабушка Нина говорит, что для здоровья надо есть клетчатую еду. А шиколадка ведь клетчатая!
– Не «клетчатую» еду», а клетчатку. Шоколад тут ни при чем.
– Я сейчас есть не буду, – продолжал убеждать его Вовка. – Я бы ее домой взял. Я бы шиколадку поел и спать бы лигнул! А без шиколадки я не лигну.