— Хорошо, что ты заехал, — сказала ему Кэролин, барменша. — Дуайт Симонтон говорит, в домике Темпла жилец объявился. Разжег костерок и сидит перед ним.
— Говорит-то он правильно, да с местом напутал. Жильцы появились на острове.
Кэролин покачала головой:
— Дуайт говорил о коттедже Темпла.
Эзра нахмурился:
— Я только что оттуда. Дуайт, наверное, ошибся.
— Да брось ты, — сказала Кэролин. — С того времени, как этот псих покончил с собой, дом Темпла знают все, кто живет у озера. Дуайт сказал, что перед ним горит костер. По-твоему, Дуайт мог перепутать костер на озере с тем, что горит в двух милях от него, на берегу?
Она была права. Симонтон так ошибиться не мог.
— А ты не думаешь, — Кэролин облокотилась на стойку и наклонилась к Эзре, — что это сынок объявился?
Разумеется, сынок получил сообщение Эзры и приехал, однако подтверждать ее догадку Эзра не стал, просто пожал плечами.
Он допил виски, бросил на стойку деньги и направился к дверям. Вышел под ночное небо, которое теперь, казалось ему, дышит опасностью. Сначала появились приехавшие на «лексусе» красивая женщина и ее спутник. Потом — машина в лесу. А теперь кто-то еще, скорее всего сын Темпла — в приозерном доме. Слишком много людей собралось у озера.
5
Письмо находилось на всегдашнем своем месте — висело в рамке на стене, рядом с медалью «Серебряная Звезда». Фрэнк, открыв первую бутылку пива, прочитал его с начала и до конца, до подписи президента Гарри С.Трумена.
Благодарной памяти майора Фрэнка Темпла, павшего, служа своей стране, в ходе военной операции в Корее 22 августа 1950 года. Он стоит в нерушимом ряду патриотов, принявших смерть ради того, чтобы могла жить и разрастаться, сея свои благодеяния, свобода. Свобода живет, и в ней живет он, посрамляя своим подвигом деяния многих.
Письмо это висело над детской кроваткой отца и было единственной ниточкой, которая связывала Фрэнка Темпла II с солдатом, погибшим в Корее. На родине у него осталась жена, уже шесть месяцев носившая под сердцем сына. Фрэнк Темпл II вырос, не зная отца, но зная многое о своем наследии — имя, которое он носил, было именем героя. В день высадки в Нормандии, на берегу, увидевшем немало подвигов, Фрэнк Темпл Первый поднялся со своими рейнджерами под градом немецких пуль на неприступные скалы Пуан-дю-Ок.
Повторить такой подвиг трудно, однако Фрэнку Темплу II это удалось. У него была своя война, вьетнамская, во время которой он служил в специальной части, настолько засекреченной и столь прославившейся, что споры о ней не прекратились и десятилетия спустя. Темпл II получил такую же, как его отец, «Серебряную Звезду» и «Пурпурное Сердце», а вернувшись домой, стал федеральным маршалом.
«У тебя есть с кого брать пример». Для Фрэнка это было повседневным заклинанием, повторявшимся с такой же частотой, с какой другие произносят «С добрым утром».
И главное — Фрэнк всегда верил ему. Верил отцу. Все, что тот говорил сыну о чести и храбрости, было священным. До того дня, когда отец — через три месяца после окончания Фрэнком школы — покончил с собой, после чего в доме появились агенты ФБР.
И теперь, сидя у костра, Фрэнк гадал: если бы отца так и не разоблачили, сидели бы они сейчас здесь, попивая пиво и обмениваясь анекдотами, сохранил ли бы он, Фрэнк, твердую веру в человека, сидящего по другую сторону костра? Или, поумнев с годами, узрел бы ложь в отцовских словах и зло в глазах?
Сегодня он гордился бы мной, думал Фрэнк. Тем, как я врезал тому типу торцовым ключом. Он рассмеялся бы, услышав мой рассказ, а после, подняв бутылку пива, выпил бы за мое возвращение домой. Это был их дом, место, воспоминаниями о котором Фрэнк мог делиться только с отцом, чужие здесь не появлялись. И если это место не заставит его оплакать отца, никакому другому месту это уж точно не удастся.
Оплакивать отца он не станет, но убить за него, если Девин и вправду вернется, убьет…
Фрэнк вспомнил день, когда отец впервые заговорил с ним, четырнадцатилетним, об оправданном убийстве. Они находились в подвале дома, в спортивном зале, работали — Фрэнк нападал на отца, тот блокировал удары сына. И если Фрэнку удавалось время от времени пробить его оборону, отец светился от счастья.
Когда они закончили и, тяжело дыша, уселись на пол, прислонившись спинами к стене, отец сказал:
— Знаешь, сынок, какой только дрянью мне не приходится заниматься на моей нынешней службе, да и в армии тоже приходилось.
Фрэнк решил было, что отец говорит о бумажной работе. Но нет, речь шла не о ней.
— Мы гоняемся за всякими мерзкими ублюдками. За людьми, которые крадут, насилуют, убивают — чего только не делают. Некоторые из них попадают в тюрьму. Но многие, сыграв на каких-нибудь формальностях, возвращаются на улицы городов и снова берутся за старое. Есть такие, кого система не может и пальцем тронуть, хоть они не стоят даже воздуха, которым дышат. И существует естественный способ решения этой проблемы.
Естественный способ. Так отец называл убийство.
Фрэнк спросил, какое отношение это имеет к армии.
— А там то же самое. Существует система — правительство, генералы и все прочее, — и предполагается, что она будет сохранять мир, не производя ни единого выстрела. А она это сделать не может, потому что в мире есть дурные люди, сынок, и они совершают и будут совершать дурные дела. В результате возникает спрос на тех, кто умеет обращаться с оружием. На людей вроде меня, твоего деда и тебя.
От новости, что и он официально включен в этот список, у Фрэнка слегка закружилась голова, — то была высокая честь, тронувшая четырнадцатилетнего мальчишку до глубины души.
Несколько лет спустя, когда тело отца уже покоилось в земле, а его фотографиями были заполнены первые страницы газет, до Фрэнка начала доходить печальная правда относительно этого и подобных ему разговоров: отец искал для себя разумные оправдания. Однако он верил в то, что говорил, и Фрэнк чувствовал, что в этих словах есть доля правды. Да, правды. Потому что отец, дурным он был человеком или не дурным, умер, а Девин Маттесон, человек, вне всяких сомнений, дурной, сохранил жизнь и свободу. Заключил сделку, сдал отца Фрэнка и преспокойно ушел.
В памяти Фрэнка застрял и еще один подвальный разговор. Фрэнк отрабатывал тогда удары локтем — отец требовал, чтобы они наносились быстрее и с большей силой. Как он узнал впоследствии, отец ровно за неделю до этого дня убил двух человек, отомстив тем самым за смерть Дэна Маттесона. И теперь он, смерив сына критическим взглядом, сказал:
— Знаешь, Фрэнк, рано или поздно кто-нибудь меня да уложит.
Фрэнк, решив, что отец шутит, ответил:
— Это невозможно, тебя никто не превзойдет.
— Да нет, возможно и вероятно, когда-нибудь так и будет. Допустим, ты узнаешь, кто это сделал. Как ты тогда поступишь?
Фрэнк не ответил.
— Фрэнк? Как ты поступишь?
— Убью его. Найду и убью.
Во взгляде отца появилось чувство удовлетворения. Он кивнул и сказал:
— Ты дьявольски прав, Фрэнк. Молодец.
В годы, последовавшие за его смертью, многие жалели Фрэнка — кто искренне, кто притворно. Иногда жалость просто читалась в глазах людей. «Бедный мальчик. Представляете, иметь отцом такое чудовище». Вся сложность состояла, однако, в том, что отцом-то он был хорошим. Да, убийца, да, бравший за убийства деньги, но все это не могло отменить семнадцать лет отцовской любви. Отец всегда оставался скорым на шутку и на доброе слово, всегда помогал людям.
— С возвращением.
Слова эти прозвучали прямо у него за спиной, и Фрэнк стремительно обернулся:
— Дядя Эзра?
Старик выступил из темноты, протянул руку:
— Рад видеть тебя, Фрэнк.
Фрэнк вскочил, пожал руку.
— Ты что же, окончательно перешел на пеший ход? — спросил Фрэнк, поведя рукой в сторону темного леса.
Эзра опустился на пенек.
— Хорошая ночь для прогулки. Как коттедж, в порядке?
— Конечно, — тоже садясь, ответил Фрэнк.
— Ты хочешь, чтобы костер погас?
Костер и вправду мог того и гляди погаснуть, а увлекшийся пивом и воспоминаниями Фрэнк этого не заметил.
— Э-э, нет. Просто я…
Эзра опустился на колени, поворошил угли, уложил на них несколько свежих поленьев и вернулся на пенек. Фрэнк смотрел на огонь, Эзра сидел бочком к костру. «Он старается сохранить ночное зрение», — пояснил однажды отец.
— Лодка в эллинге. Мотор я перенес в дом, — сказал Эзра.
— Я видел. Спасибо.
После этого наступило молчание, только трескались и шипели поленья. В детские годы Фрэнка тут во множестве водились гагары, однако этой ночью он ни одного их крика не слышал.
— Я получил твое сообщение, — сказал наконец Фрэнк.
— Похоже, я ошибся. Его здесь нет.
— Девина?
— Ну да, Девина. Его нет здесь, Фрэнк.
— Но есть кто-то другой?
— Да.
— Кто?
Эзра поколебался.
— Не знаю. Мужчина и женщина. Может быть, Девин сдает остров в аренду.
— Я рад видеть тебя, — сказал Фрэнк.
— Да уж. Вон сколько времени-то прошло.
— Мне было трудно вернуться сюда, — сказал Фрэнк. — Тяжело.
Эзра по-прежнему смотрел в сторону:
— Могу себе представить.
— С этим местом связано много хороших воспоминаний, — признался Фрэнк.
— Он не был плохим человеком, сынок. Идеальным его, конечно, не назовешь, но, честное слово, он не был таким, каким они его сделали.
— Скажи это родным тех, кого он убил, — ответил Фрэнк и сам удивился усталости, прозвучавшей в его голосе. Вот наконец и гагара, закричала все-таки. — В общем, я рад тебя видеть, Эзра. И вовсе не хотел заводить этот разговор. Прости.
— Прощать мне тебя не за что. И думаю, завести его ты хотел. На самом деле я удивился бы, если б ты его не завел.
Фрэнк промолчал.
— Я считал, что звонить тебе не стоит, но я же обещал. Зачем ты приехал, Фрэнк? Мы ведь договорились оставить все, как есть.