Корабельные аристократы — капитаны и штурманы, носящие знаки отличия — свистки на золотых цепочках и плащи из черного бархата, — ели и спали в отдельных каютах, остальные распределялись в зависимости от статуса на корабле — старшие матросы на баке, солдаты под мостиком. В каютах стояло зловоние, но на палубах, где спали заключенные и прочие изгои, было еще хуже. В южных морях люди дрожали от холода под своими козлиными шкурами и штормовками, на соломенных матрасах. Одежда у всех окаменела от соли. Если случался покойник, его заворачивали в его штормовку, как в саван, и швыряли за борт. Нужду справляли в ведра или прямо в море. Никто не мылся. За звоном склянок, криками юнг, призывающих на вахту, за едой, работой по починке снастей, вечерней и ночной молитвами проходило время. В штормовую погоду матросы взбирались наверх, на стеньги и мачты — висели над грозно ревущей бездной, то натягивая, то отпуская ярды тяжелой парусины, под хлещущим дождем и ветром. Когда не штормило и корабли шли гладко, матросы предавались развлечениям — рыбачили, читали (те, кто был грамотен), пели и плясали под флейту и барабан или слушали священника, читающего Евангелие. Карты и прочие азартные игры были запрещены. По праздникам священники проводили на палубе крестные ходы и служили мессу, но без освящения даров — опасаясь, что чаша опрокинется от качки и дары будут осквернены. Музыкантам, помимо развлечения матросов, предписывалось оберегать их нравственность.
От качки, дурной пищи и воды, физического изнурения и недосыпа новички на корабле заболевали дизентерией и лихорадкой, а потом и весь экипаж — несмотря на сухофрукты, лук и бобы в рационе (вначале съедобные) — медленно, но верно начал поддаваться болезни. Симптомы проявились на шестьдесят восьмой день, после восемьдесят четвертого люди начали умирать, через сто одиннадцать дней цинга поразила каждого. Время у да Гамы поджимало.
Среди штормов, экваториальной жары, адского холода южных морей корабли упорно двигались своим курсом, делая примерно 45 миль в день. Где-то на 20˝ ю. д., почуяв перемену ветра, штурманы велели поворачивать обратно к юго-востоку — в надежде вскоре обогнуть мыс. И вот в воскресенье, 4 ноября, лаконичный хроникер снова берет перо, и вовсе не затем, чтобы описать несчастья, постигшие экипаж. Он пишет: «Под килем у нас 110 саженей. В 9 часов на горизонте показалась земля. Мы сдвинули корабли, сами приоделись и салютовали командиру из бомбард, подняв флаги и штандарты». Несложно догадаться, какой накал эмоций кроется за этим лаконичным отчетом. Они не видели землю 93 дня, проделали 4500 миль в открытом море и выжили. Это было крупнейшее достижение португальской навигации. Для сравнения: плавание Колумба на Багамы продолжалось всего 37 дней.
Правда, они немного промахнулись и высадились на берегу широкой бухты в 125 милях к северо-западу от мыса Доброй Надежды. Тут моряки наконец смогли заняться ремонтом, в котором давно нуждались их суда, уборкой, починкой парусов. Они набрали свежей воды и набили дичи. Похоже, что здесь португальцам впервые удалось воспользоваться астролябией, бесполезной на скачущей от качки палубе, и точно определить широту своего местонахождения.
Были и стычки с туземцами. Хроникера удивил тот факт, что многочисленные собаки этих «темнокожих» людей похожи на португальских собак и даже лают, как в Португалии. Одного туземца они поймали, привели на корабль и накормили. Однако толмачи не смогли понять местное наречие. «Они говорят, будто икают», — замечает автор дневника. Это были кой-коин, пастушеские племена Юго-Западной Африки, которых впоследствии европейцы, имитируя их произношение, назвали готтентоты.
Поначалу туземцы не проявляли враждебности. Хроникер даже получил от них подарок: футляр для пениса, какие носили их мужчины. Но потом произошла стычка, в которой да Гама был легко ранен копьем в ногу. «Так случилось, потому что сначала они показались нам людьми робкими, неспособными к насилию и мы не взяли оружие». Португальцы усвоили урок и впредь при высадках проявляли осторожность, бывали хорошо вооружены и при малейшей провокации открывали огонь.
Шесть дней шторм не позволял португальцам обогнуть мыс Доброй Надежды. После нескольких попыток они вернулись в Пастушью бухту — переименованную в бухту Святого Браша (Власа), — где Диаш побывал девятью годами ранее. На этот раз они были в кирасах, с арбалетами и везли в шлюпках артиллерийские орудия — давая понять, что шутки с ними плохи. «Мы можем сильно навредить им, хотя у нас нет к тому охоты», — писал хроникер. Взаимное непонимание, отмечавшее предыдущие встречи на западном побережье Африки, впервые было преодолено. На некоторое время любопытство и желание общаться оказалось сильнее страха и культурных и языковых различий. Португальцы перевезли на берег с грузового корабля товары для обмена, а судно сожгли.
«2 декабря большая группа туземцев — примерно две сотни человек — спустилась к воде. Они привели с собой дюжину быков и коров и несколько овец. Увидав их, мы сели в шлюпки и поехали к берегу. Они заиграли на больших флейтах, производя как высокие, так и низкие звуки, складывавшиеся в довольно приятную мелодию. Удивительно, ибо от негров не ждешь музыкальности. Еще они танцевали под музыку в своем духе. Командир велел и нам играть на трубах и танцевать — что мы и сделали, и он вместе с нами».
Впрочем, единение европейцев и туземцев в ритме и музыке продолжалось недолго — взаимная подозрительность вскоре взяла верх. К вечеру португальцы, испугавшись засады, стали палить по пастухам из малых орудий и рассеяли их. Последнее, что они увидели, покидая Пастушью бухту, — это как туземцы рушат каменный столб с крестом, который только что был возведен. Свою злобу португальцы выместили на колонии тюленей и пингвинов, дав по ним залп из крупного орудия.
У мыса Доброй Надежды по-прежнему бушевала непогода. Шторм разметал маленькую флотилию, и корабли ненадолго потеряли друг друга из виду. 15 декабря, борясь против встречного течения, они миновали место, где Диаш установил свой последний столб, а к 20 декабря течением их оттащило обратно. Именно здесь и взбунтовалась команда Диаша, отказавшись продолжать путь. И если бы не случайный попутный ветер, подхвативший корабли, да Гама не смог бы выбраться из прибрежного лабиринта. «Наконец-то Господь сжалился над нами и мы двинулись вперед, — с явным облегчением пишет автор дневника, — да не оставит нас и впредь милость Его!»
Однако экипаж и корабли были измотаны длительным плаванием. На «Рафаэле» треснул топ главной мачты и утонул якорь. Запасы пресной воды подходили к концу. Матросы, получая по трети литра воды в день, страдали от хронической жажды, тем более что воду для приготовления пищи черпали за бортом. Людей косила цинга. Срочно была необходима передышка.
11 января 1498 португальцы высадились на берег у небольшой реки и сразу ощутили разницу: здесь все было по-другому. Их приветливо и без страха встретили местные жители — высокие люди, совсем не похожие на кой-коин. Это были банту, с которыми толмачам удалось завязать общение. Пополнив запасы воды, путешественники двинулись дальше, вынужденные торопиться, пока дует попутный ветер.
22 января показалось устье еще одной реки — гораздо шире предыдущей, с топкими лесистыми берегами, кишащими крокодилами и бегемотами. «Черные, хорошо сложенные люди» явились навстречу на узких лодках, желая завязать торговлю. Были среди дикарей и гордецы, «с презрением глядевшие на то, что им предлагают».
Все это время португальцев донимала цинга. Многие были в ужасном состоянии. У больных распухали руки и ноги, десны начинали гнить и кровоточить, источая зловоние, зубы шатались, так что они не могли принимать пищу. Паулу да Гама навещал больных и умирающих, раздавал лекарства из собственных запасов, стремясь облегчить их страдания. Но совсем не лекарства и не здоровый воздух — как некоторые полагали — помогли погасить вспышку цинги, а фрукты, в изобилии растущие по берегам реки Замбези, где путешественники задержались на месяц, отдыхая, пополняя запасы воды и продуктов и производя починку судов. Перед отъездом они установили на берегу каменный столб в честь святого Рафаэла. Река Замбези получила название река Добрых предзнаменований. Потеплевший воздух и более высокая цивилизованность местных жителей внушали надежду, заставляли поверить, что после семи месяцев плавания экспедиция наконец достигла Индийского океана.
24 февраля португальцы находились в Мозамбикском проливе между побережьем Восточной Африки и островом Мадагаскар, опасном для парусных кораблей своими водоворотами и течениями. На берегу зеленели высокие деревья, ласковый прибой омывал белые песчаные пляжи. Под ослепительно-синим небом становилось жарче. Опасаясь сесть на мель, португальцы двигались только днем, а ночью стояли на якоре. Так продолжалось до 2 марта, когда в одной широкой и мелкой бухте легкая каравелла «Беррио» вследствие ошибки в измерениях глубины наткнулась на песчаную отмель и застряла. Пока штурман вытаскивал корабль, с ближайшего острова, под звуки медных труб, к ним направилась делегация местных жителей на каноэ. «Они пригласили нас следовать к берегу в порт, если мы того пожелаем. Нескольких человек, которые подняли к нам на борт, мы напоили и накормили, и они отбыли восвояси довольные». Оказалось, что порт называется Мозамбик, а местное население говорит по-арабски. Это был исламский мир, где экспедицию подстерегали опасности другого рода.
Глава 4. «Черт тебя побери!». Март — май 1498 года
Большая круглая географическая карта Фра Мауро, что находилась за тысячи миль от острова Мозамбик в Лиссабоне, в королевском дворце, отбрасывала на его стены собственное отражение мира. Карта не могла похвастаться точностью. Африка на ней присутствовала весьма условно, а Индия и того менее — как рваная окраина обширной круглой Азии. Многие названия были позаимствованы у Николо де Конти, венецианского путешественника XV века. Зато был ясно обозначен Индийский океан с большим торговым портом Каликутом, откуда, согласно Ковильяну, везли пряности. Неизвестно, удалось