— А как же вы? — Я попыталась снять с себя его пальто, в которое укутал меня этот молодой мужчина.
— Давайте-ка в машину, потом разберемся. Не растаю, не барышня. То есть не заледенею, — поправил он себя и весело улыбнулся. — Но если вы не поторопитесь, могу и не сдержать слово. А я не привык попусту бросаться обещаниями.
Мой спаситель запихнул меня в авто, я назвала водителю адрес, и мы поехали. В мужском пальто из какого-то твердого сукна, бледная, с синими от холода губами — я выглядела ужасно. А он был так хорош! Поблескивал черными глазами и весело помалкивал. Ох, Юленька, как я ему была благодарна! И как же ненавидела его в те минуты, что мы мчались к моему дому. Это трудно объяснить словами, даже теперь, спустя всю жизнь. Вы меня понимаете?
— Это бывает, — вздохнула Юля.
— Да, девочка. Тогда я была очень молода — всего восемнадцать. И ошибочно принимала внешнюю оболочку за суть. Уж больно хорош был. Казалось, уму и сердцу места здесь нет. Как же я ошибалась, Юленька! Разве дано мне было тогда знать, что Бог дарит в эти минуты щедрый подарок: мою судьбу, моего Алешу, человека редчайшей душевной чистоты и благородства.
Мария Афанасьевна замолчала, поглаживая рукой край банкетки, на которой сидела.
— Юленька, а у раздевалки никого уже нет, — заметила она тихо.
— Да-да, я сейчас, минутку, Марья Афанасьевна! — засуетилась Юля.
Подавая старушке пальто, девушка спросила:
— Марья Афанасьевна, а что же было дальше?
— Дальше, Юленька? А дальше было сорок лет счастья. — И, помолчав, тихо добавила: — И трудная, долгая жизнь… А вот и он! — Мария Афанасьевна засветлела лицом.
— Кто? — не поняла Юля. — Ваш Алексей?
— Да нет же, деточка, что вы! Юрик, конечно. — Она неожиданно молодо улыбнулась: — Вылитый дед!
Юля повернула голову. К ним спешил Юрий, на ходу застегивая пиджак. Лицо его казалось озабоченным.
— Привет, баушк! Здравствуйте, Юля! Извините, что заставил вас ждать.
— Все нормально, Юра. Мы тут с Юленькой очень мило беседовали. Вернее, беседовала я, а она терпела мою болтовню.
— Марья Афанасьевна! — запротестовала Юля.
— Все-все, не надо спорить со старшими, деточка. — И неожиданно лихо подмигнула: — Даже если они не совсем правы.
«Ого! — восхитилась Юля. — А бабулька-то с изюминкой!» В машине Мария Афанасьевна, сославшись на усталость, попросила внука отвезти ее домой первой.
— Юленька, вы не против, если Юра сначала меня доставит домой, а уже потом вас. Что-то я устала. Честное слово, этот Брамс каждый раз словно душу вынимает.
— Конечно, Марья Афанасьевна, как вам будет угодно. Вы поступайте, как вам лучше.
«О! — изумилась себе Юлька. — Скоро я начну изъясняться, как она. Надо же!»
— Решено. Трогай, Юра! Да будет нам зеленый свет и меньше светофоров!
Шутливое пожелание, как ни странно, сработало. К дому Марии Афанасьевны они доехали на удивление быстро. Встреченные светофоры, как один, приветливо мигали зеленым.
— Ну, баушк, ты колдунья! — пошутил Юрий, помогая Марии Афанасьевне выбраться из машины. — Я и не припомню такого, когда бы весь путь был открыт.
— Конечно, — серьезно ответила старушка. — А ты до сих пор не знал, что бабушка у тебя ведьма? Я, милый, самая что ни на есть ведьма, ибо о многом ведаю в этой жизни. К тому же я женщина, а значит, ведовство у меня в крови. Не правда ли, Юленька? — Она невинно улыбнулась и заглянула в Юлькины глаза — и та могла бы поклясться, что в зрачках старушки скакнуло по чертику с хвостиком. Не дожидаясь ответа — а впрочем, зачем ей Юлин ответ, она и так, кажется, знает все ответы на все вопросы, — Мария Афанасьевна повернулась к внуку: — Расшутилась я что-то на ночь глядя. Не провожай меня, Юрик. Лифт у нас работает исправно. Будь любезен, милый, доставь мою молодую очаровательную приятельницу к ее дому в целости и сохранности. Вы не против, Юленька, что я вас так назвала?
— Вы преувеличиваете мои достоинства, Марья Афанасьевна, — отшутилась Юля.
— Вы имеете в виду определение «молодая»? — В выцветших глазах мелькнул лукавый огонек. — Ох, Юленька, не обращайте на меня, старую зануду, внимания. Не все мои попытки шутить оказываются удачными.
— Что вы, Марья Афанасьевна, вовсе вы не старая! И с вами мне было очень интересно. Спасибо большое за сегодняшний вечер и доброй вам ночи!
— И вам спасибо, Юленька. Доброй ночи! Не забывайте меня. Звоните. Буду очень рада. Иногда, знаете ли, бывает как-то одиноко.
— Ну-ну, баушк, ты забыла, что у тебя есть я, твой преданный поклонник и вечный раб? Спокойной тебе ночи! Береги себя.
Юрий наклонился и нежно поцеловал старушку в щеку.
«Да-а-а, а старушка-то не так проста, как кажется. Но классная, прелесть что за старушка!» Если бы знала Юля Батманова, глядя из уютного полумрака новенькой «семерки» на вечерние мелькающие огни, как недалека она от истины!
Мария Афанасьевна Забелина, урожденная Хмельницкая, была та еще старушка! Ее рафинированность и подкупающее простодушие были своего рода защитной маской в бессердечном и жестоком мире. Мать Машеньки, Дарья Самсоновна, женщина практичная и целеустремленная, закончив гимназию, вынуждена была идти по жизни самостоятельно, опираясь исключительно на собственные силы и природную смекалку. Охотников взять в жены девушку красивую, но без приданого не было. И она, помыкавшись в услужении по домам богатых бездельников, прибилась, на свое счастье, к приличному профессорскому дому Так впервые ей улыбнулась фортуна. Прослужив достойно в горничных пару лет, Дарья Самсоновна сделала головокружительную карьеру, заняв место экономки взамен почившей в бозе, — и это была вторая улыбка судьбы. А спустя всего полгода, не перенеся разлуки со своей верной помощницей, на тот свет последовала и профессорша — тихая, болезная женщина. Тут фортуна не просто повернула свое лицо — приблизилась вплотную, от счастья не продохнуть. Теперь бы только не оплошать! И Дарья Самсоновна, мысленно перебрав все возможные пути достижения четко поставленной цели, остановилась на единственном: стать незаменимой помощницей и утешительницей не старого еще вдовца. Бастион пал через год, милая Дашенька утвердилась в профессорском сердце. Узнав о беременности возлюбленной, будущий отец решил, что добра от добра искать не следует, и, как честный человек, предложил своем милой руку, сердце уже и так принадлежало ей. Слепив наконец из упорного труда, чаяний и некоторого везения свою судьбу, мать Машеньки приступила к лепке характера дочери, передавая ей свою практическую сметку, цепкий ум и железное упорство в достижении цели.
— Если тебе это выгодно, — вдалбливала с детства маменька, — не бойся казаться наивной и даже глупой. Лучше быть умной в мыслях, чем на словах. Быть глупцом и казаться им — не одно и то же. Только очень умный человек не боится выглядеть глупым.
И Машенька хорошо усвоила маменькины уроки. Действительно, глупость оказалась очень удобной ширмой, из-за которой можно было (о нет, не подглядывать, напротив!), не таясь, смотреть на людей широко раскрытыми глазами — так они менялись, думая, что рядом не равный собеседник, а глупый фон, на котором четче вырисовывается собственная мудрость. При неразумном, наивном слушателе можно, не стесняясь, высказывать все, что твоей душеньке угодно. И люди раскрывались перед простодушной Машенькой, как устрицы в ловких руках гурмана. В детстве девочки выбалтывали ей свои секреты и сплетничали друг про друга, не ожидая от Машеньки никакой реакции — лишь бы выговориться. В юности отбоя не было от кавалеров, уверенных, что эта хрупкая белокурая красавица слаба, беззащитна, наивна и так нуждается, бедненькая, в опеке, полагаясь на их здравый мужской ум. Машенька, крепко усвоив маменькины уроки, проверяла людей простодушием и наивностью, как лакмусовой бумажкой проверяется щелочь — что проявится? Проявлялись любопытные результаты: в своих откровениях и самоуверенности собеседник почти сразу, не осторожничая, раскрывал все слабости и достоинства. Но ведь и отцовские гены тоже, знаете ли, не сережки в ушах: захотела — вставила, расхотела — вынула. Дочь профессора, носителя старинной дворянской фамилии, Машенька обладала врожденным чувством благородства и такта, была крайне деликатна, совестлива и честна в отношениях с людьми. Плохих — сторонилась, к хорошим — прикипала всей душой. Используя переданный маменькой метод проверки людской сути (она называла его «тестирование глупостью»), Мария Забелина, в девичестве Хмельницкая, распознавала человека мгновенно и видела его насквозь, как водку в хрустальном штофе. Распознала она и Юлю Батманову, определив ей сразу и навсегда место в этом мире.
Но обо всем этом, а также и о многом другом не ведала Юлька, убаюканная негромкой мелодией Тото Кутуньо, льющейся из автомагнитолы. «Жигуленок», плавно тормознув, остановился. Юля открыла глаза.
— Ну вот, кажется, я выполнил бабушкин наказ и доставил вас к дому в целости и сохранности, — пошутил Юрий и повернулся к ней лицом. Его антрацитовые глаза оказались совсем близко, рядом, и, не отрываясь, смотрели на Юлю.
— Спасибо.
Две пары глаз — черных и синих — уставились друг на друга. Черная медленно приблизилась и замерла в паре-тройке сантиметров от синей. «Не закрывай глаза, дуреха», — вяло приказала себе Юлька. И закрыла. Юрий осторожно прикоснулся теплыми губами к веснушкам, притихшим на упрямо вздернутом носу и явно не желающим сдаваться атаке, защищающим честь хозяйки до последнего. Губы были мягкими и нежными. Но тут в носу что-то защекотало, засуетилось, закололо тонкими пиками, словно отражая нападение противника, — Юля, не выдержав, звонко, смачно чихнула:
— А-пп-чхи! — и открыла глаза.
Смеющиеся антрациты невинно поблескивали с водительского места. Юльку охватил легкомысленный восторг, и она от души, громко и весело расхохоталась. Заразительный смех, в котором сплелись два голоса — мужской и женский, заполнил салон машины.