ыскакивать впереди своих товарищей по учебе.
Лёка Шорохов написал на доске длиннющую формулу, а Натка сказала, что такой вообще на свете нет, Лысый сказал, что, кажется, все же есть, Лёка объяснил, что она уже видоизмененная, пусть зафиксируют ее, а объяснять сейчас, как он ее вывел, долго - в группе сами разберутся.
Вдруг что-то плавно качнулось во мне, сместилось, и через несколько секунд я понял, что уже стою у доски.
- Рисую форму стержня «эль-три», - сказал я. - Пояснить труднее, форма сложной кривизны. Формулы кривых напишу.
Я быстро сделал рисунок, написал формулы и добавил:
- Предлагаю гибкую двухъярусную пластмассу Дейча-Лядова, но с перестройкой третьей, девятой и семнадцатой молекулы на повышение активности.
- Стоп! - сказал Лысый. - Внимание, тихо. Секунду он подумал, включил видеотелефон и нажал кнопку. На экране появился какой-то грустный толстяк.
- Рафа, - сказал Лысый. - Рыжкин предлагает двухъярусную Лядова с перестройкой третьей, девятой и семнадцатой.
Толстяк закрыл глаза, спрятал лицо в ладони и молчал с полминуты, потом убрал руки и с экрана поглядел прямо на меня.
- Поясни, - сказал он, - при чем тут семнадцатая?
- Я не могу доказать, - сказал я, - но чувствую, что ярусность увеличится до четырех, отсюда эффект повышенной гибкости при мгновенных нагрузках во второй зоне.
Он открыл рот, потом еще больше, вдруг замахал руками, крякнул, захохотал и, крикнув: «Привет. Пока. Работайте дальше!» - выключил видеотелефон.
- Катим дальше! - сказал Лысый. - Активней, активней!
Но активней не получилось. Он сам был виноват - нечего было перед всем классом пороть горячку, если ему понравилась моя идея. Толстого вызывал он зря, мог вполне подождать нашего отъезда, никуда бы я не делся (или работа шла у них кувырком?), а о толстом и говорить нечего - сбил тонус всем ребятам и девчонкам. Я чувствовал себя жутко неловко, хотя и понимал, что совсем не виноват, да и идея моя вполне могла оказаться неверной, а у кого-то из класса - той, что надо.
Мы просидели с Лысым еще с полчаса, но беседа шла сикось-накось, ему, вроде, и самому надоело, а потом толстый снова появился на экране, и по его лицу стало ясно, что пора кончать.
Он прямо весь светился.
- Юра прокрутил часть программы с условиями Рыжкина, - сказал он Лысому. - Все сходилось идеально, потом пошла бяка, но, я думаю, это какая-то ерунда, временно, помехи. Доложили Зинченко, он просил задержать Рыжкина на несколько часов. Все. Привет.
Экран погас, Лысый встал, мы - тоже и пошли за ним и Эльзой обратно, к «Воробью». Неловко мне было - дальше некуда.
Палыч уже вернулся из буфета и сидел в отсеке управления, за пультом, положив на него руки, на руки - подбородок, внимательно разглядывая через стекло банки моего хомяка. Все залезли в салон, рядом с «Воробьем» остался только Лысый, Эльза и я.
Лысый сказал Эльзе:
- Результаты и оценки пришлем в школу послезавтра. Позвоните, пожалуйста, родителям Рыжкина, он вернется домой к вечеру на сто семьдесят пятом рейсе.
И большое вам спасибо, - добавил он каким-то особым голосом, - за таких учеников, как Рыжкин. - Он положил мне руку на голову, и я завертел ей из стороны в сторону. - Такими учениками можно гордиться. Пока передайте нашу благодарность директору школы устно, позже Лига пришлет письмо. Ну, счастливого пути.
Эльза улыбнулась ему улыбкой Дины Скарлатти и отозвала меня в сторону.
- Было бы неграмотно в этой ситуации, - сказала она, - забивать себе голову посторонними вещами. Можешь быть спокоен, что в дирекции про хомяка действительно никто ничего не узнает. Да я и не собиралась туда идти.
Я обозлился и сказал, как угодно, мне все равно, тем более, что я сам виноват - нарушил инструкцию.
- Не злись, малыш, - сказала Эльза. - Это вредно. Я вникла в твое предложение группе - что ж, идея недурна… Поздравляю.
- Ладно, - сказал я, - попросите Натку Холодкову забрать хомяка к себе.
Эльза пообещала и залезла в салон.
Палыч закрыл люк.
Мы с Лысым пошли к лифту, и, когда сели в лифт и он нажал кнопку, я увидел, как наш «Воробей» задним ходом под мигание разноцветных лампочек в зале, разрешающих вылет, плавно покатил к створкам пропускающих камер.
В небольшой светлой комнате, куда меня привел Лысый, стояли три маленькие программирующие машины типа «Аргус», возле одной, работавшей, крутился паренек лет восемнадцати в больших черных очках - наверное, Юра. Толстяк прямо весь светился от счастья, а в углу, в кресле сидел маленький, рябой, тихий человечек.
Лысый назвал мою фамилию, толстяк и Юра подошли ко мне и долго трясли мне руку, человечек в углу встал тоже, но не подошел, а Лысый подтолкнул меня к нему.
- Зинченко, - сказал он, робко почему-то улыбнувшись, и легонько пожал мне руку, и я, потому что сам он ко мне не подошел, а после и потому еще, что вспомнил его фамилию, догадался, что он здесь - самый главный. Он снова сел в кресло, и толстяк потащил меня к Юре и работающему «Аргусу».
- Видел когда-нибудь «Аргус»? - спросил он.
- Нет, только на картинке, - сказал я.
- Приглядись внимательно, что непонятно, спроси.
Я стал разглядывать работающий «Аргус», стараясь сообразить, где что и как он работает (машины сходного типа мы изучали в школе), и вдруг, совершенно неожиданно, ну, абсолютно внезапно, очень остро и по каким-то совершенно непонятным причинам почувствовал, что жутко влюблен в Натку Холодкову. Влюблен в нее - и все тут. Мне даже жарко стало, и волосы зашевелились на голове.
- Ну, как? Сообразил? - сказал толстяк, этот Рафа.
- Что? - спросил я. - А-а… да. Да, в общих чертах.
- Черт знает, что делается, - сказал Юра. - Сначала все идет идеально, а потом бред сивой кобылы.
Рафа объяснил мне, как ребенку, что в «Аргус» они вкладывают весь (точнее, почти весь) расчет нового микрокосмолета, который Лига признала идеальным, и одновременно предполагаемый вариант детали «эль-три», тогда машина выдает характеристику нагрузок и возможностей всего корабля. До того, как родилась моя, Рыжкинская, идея, все их варианты давали минус-эффект, и вот только теперь «Аргус-М» выдает сплошные плюсы, но… до определенного момента: дальше идет белиберда, сплошные минусы, в чем дело - неизвестно.
- Если, - сказал Рафа, - что-то с машиной, то ужасно смешно, что вначале выдается сплошной плюс-эффект, ведь все же показания неверны, все!
«Чего они тогда радуются? - подумал я. - Лучше бы домой меня отпустили, хомяк сидит некормленый». - И тут же снова вспомнил про Натку.
- А почему нужно ломать именно семнадцатую молекулу? - спросил у меня Юра. - Чует мое сердце, что здесь и зарыта собака. Ярусность-то до четырех меняется, но не во второй зоне.
- Во второй, - сказал я. - Да и вообще, если взять другую, не семнадцатую, машина бы с самого начала выдавала минус-эффект. Конечно, я не считал, но мне так кажется, и я…
- Уверен?
- Абсолютно. Но можно проверить.
Я взял мел и сделал расчет прямо у них на глазах.
- Да, - сказал Зинченко. - Все верно и гениально просто.
Рафа и Лысый согласились, и еще что непонятно, почему же потом все меняется, и вряд ли дело в «Аргусе-М», тогда бы он все выдавал неверно, с самого начала.
- Цветы! - вдруг заорал я так, что все вздрогнули. - Цветы! Кто их туда поставил? - И я бросился к «Аргусу-М» и подлез под него (он был высокий, на изящных ножках); за ним на окне стояли в банке с водой цветы. Рядом со мной оказался вдруг Юра, и я услышал голос Рафы:
- Это Юрины фантазии. Привез с Земли. А в чем дело?
- Бог ты мой, - сказал я, снова вылезая вместе с Юрой и с цветами из-под «Аргуса». - Вынесите их ненадолго отсюда!
- Не дам, - сказал Юра.
Рафа глядел на меня, вытаращив глаза.
- Да ненадолго, - сказал я Юре. - Ты не беспокойся.
Юра вышел, вернулся без цветов, и, пока я сидел и хохотал как ненормальный, все смотрели на меня так, будто меня укусила собака или я сам сейчас всех перекусаю. Потом я успокоился и сказал:
- Запустите программу снова.
Юра трясущимися руками вложил данные группы и мои данные и включил «Аргус». Все собрались возле окошечка итогов и стали внимательно следить за каждой новой строчкой выкладок.
- Вот тут, - зашептал Рафа. - Вот тут-то все и ломалось.
- А сейчас? - спросил я, когда появилась новая строчка.
- Ой, - сказал Рафа, крепко сжав мой локоть. - Ой!
Юра (я быстро поглядел на него) стоял бледный. Зинченко - спокойный, вообще без всякого выражения на лице.
- Ну, а сейчас? - спросил я, когда появилась новая строчка.
Рафа крякнул и шлепнул меня по попе - я покраснел.
- Рафа, - сказал Зинченко. - Аккуратней.
- Ох ты, щенок! - сказал Рафа, обнимая меня (а я старался вырваться; красный я был - ужас). - Ух ты, наше золотце!
- А сейчас - снова верно? - спросил я. - Совпадает?
- Мальчик - ты прелесть, - сказал Рафа. - Где ты раньше-то был?
И дальше, до самого конца все шло как по маслу.
- Уф-ф-ф! - сказал Рафа. - Слушай, Рыжкин, а что это было? А?!
- Да так, - сказал я. Я вдруг почувствовал, что жутко устал. - Ерунда, в общем-то. Цветы… Живая природа. Биология все-таки. Вот они и оказывают…
- А-а-а! - заорал Рафа, покатываясь со смеху. - Ой, держите меня!.. Биологическое влияние. «Аргус» хоть и «М», а все же «Аргус», ничего не поделаешь, параметры биополя машины меняются…
Теперь уже ржали все, после успокоились, Зинченко вытер слезы и сказал:
- Мы тут решили до твоего прихода, что если ошибка будет найдена, то на время окончания работ по «эль-три» ты станешь руководителем группы из шестнадцати человек. Шестнадцать взрослых мужчин в твоем подчинении! Только не зазнавайся, хотя случай этот в практике редчайший. А со школой мы договоримся. Рафа, вы с Землей связались, как они там?
- Они прибудут сорок восьмым рейсом через две минуты.