— Да ладно шуметь! — сказал я ему. — И так не протухнет.
— Да у тебя же клюёт! Куда ты только смотришь?! — завопил этот чудак.
Я снова подсек. И вправду вытащил ещё одного окуня. Этот был побольше первого, наверное, граммов на четыреста.
Рыболов не выдержал:
— Послушай, мальчик, объясни всё‑таки, почему ты ловишь, а я нет? Ни одной поклёвки за всю зорю. Ведь у меня снасть тонкая, заграничная.
Конечно, я бы мог сказать ему, что, как снасть тонка ни будь, Гниловод потому Гниловодом и называется, что весь водорослями зарастает, вода цветёт, а глубина только здесь, под самым этим берегом. И потом, у меня место подкормленное — сюда рыба собирается. Он для забавы ловит, а я — для продажи… Но я ничего этого не сказал.
— Ты на что ловишь? У тебя, наверное, червяк какой‑нибудь особый?
— Особый, особый, — пробормотал я в ответ, вытаскивая большую краснопёрку.
Тут рыболов совсем огорчился. Треща ветками, он прошёл к своему месту, с шумом смотал удочки и побрёл к своей палатке.
Я‑то знал, что он прибежит сюда, на моё место, как только я уйду. Но будет уже поздно: часам к девяти клёв замрёт…
Глава 5Объявление на базаре
Солнце стояло уже высоко, когда, проплыв из Гнило- вода в Казак, я подгребал на своей лодке к пристани нашего посёлка.
Пристань под кручей маленькая, но знаменитая из‑за ГЭС. Здесь все пароходы большие останавливаются: и «Ракеты» на подводных крыльях, и рейсовые дизель–электроходы.
Сейчас у дебаркадера было пусто.
«Михаил Калинин» давно уже ушёл вниз по реке, а «Ракеты» ещё не было. Она приходит снизу ровно в одиннадцать тридцать дня.
Я привязал лодку к свае между дебаркадером и причалом, где стоят досаафовские лодки, яхты и катера, взял свой улов, нанизанный на тонкий ивовый прут, и заспешил скорей на базар.
Летом базар начинается рано — в шесть, а то и в пять утра, а к одиннадцати–двенадцати ни продавцов, ни покупателей уже не найдёшь, разве что какая‑нибудь старушка торгует семечками или малиной.
Когда я поднялся от причала по лестнице на кручу и прошёл через парк на главную улицу, чтобы свернуть к базару, я увидел очень странного человечка.
Это был низенький, косматый старик с ведёрком, большой малярной кистью и какой‑то дырявой бумагой. Он быстро семенил впереди меня, время от времени наклонялся, расстилал поперёк тротуара свою бумагу, макал кисть в ведёрко и проводил ею по бумаге. Потом вместе с бумагой, ведёрком и кистью бежал дальше, а на тротуаре оставалась надпись огромными белыми буквами:
ПРИЕХАЛИ ЦЫГАНЕ
Что за цыгане? Почему они приехали именно к нам? И что теперь делать? Никаких объяснений больше не было, а только через каждый квартал красовались мокрые, белые, вкусно пахнущие свежей краской буквы:
ПРИЕХАЛИ ЦЫГАНЕ
До того всё это было чудно и непонятно, что я всё шёл и шёл за косматым старичком. Мне почему‑то показалось, что с этого дня всё вдруг переменится… Так я дошёл почти до самой гостиницы и оказался совсем в другом конце посёлка — возле своего дома!
У подъезда гостиницы стояли какие‑то автобусы, грузовики и автофургоны. Возле них суетились, разгружая непонятные ящики и приборы, люди в комбинезонах. Ещё не хватало встретить здесь мать!
Я опрометью бросился обратно.
…На базаре ещё было немного народа. Даже в рыбном ряду виднелись два человека: тётка с копчёным рыбцом и старик Таточенко с корзиной варёных раков.
Я занял место поближе к тётке, потому что боюсь старика.
У него эти раки только для видимости. На самом деле он всегда продаёт крупную рыбу: сомов, судаков, лещей… Только никто не видел, как он их ловит, ни один инспектор рыбоохраны. Даже я не видал.
Мне старик Таточенко не нравится. Почему — не знаю.
Тётка и старик Таточенко покосились на моих окуней, леща и краснопёрку. Старик ничего не сказал, а тётка сразу спросила, будто невзначай:
— Хлопчик, почём торговать будешь?
А я и сам не знал почём. Мне так есть захотелось, что я за кусок хлеба с салом всё бы отдал.
А тут ещё неподалёку у базарных ворот друг против друга стояли две продавщицы. Одна с белым ящиком, другая — с жёлтым.
Та, что с белым, как нарочно, всё время выкрикивала:
— А вот пирожки горячие с мясом! С мясом пирожки!
Та, что с жёлтым, тоже не молчала, а перебивала её тонким голосом:
— Граждане, берите мороженое, а то уйду! Сливочное! Крем–брюле!
Мороженое у неё время от времени покупали, но она почему‑то никуда не уходила.
Сейчас бы штук пять пирожков горячих с мясом, по десять копеек штука, да заесть их тем же крем–брюле!.. Но в кармане было только двадцать пять рублей царскими деньгами.
Считанные покупатели, как назло, тёрлись вокруг овощного и фруктового рядов, где высились горками помидоры и молодая картошка да черешня с клубникой.
Солнце стало припекать. Вчерашние царские деньги, непонятные цыгане — всё это начало путаться в голове. Я понял, что хочу спать. Но есть хотелось всё‑таки сильнее. И я начал тоже выкрикивать:
— Рыба! Кому свежую рыбу?!
В это время к базару на велосипеде подкатил одноногий почтальон дядя Яша, который ещё и по всему посёлку объявления развешивает. Вот и сейчас, ловко спрыгнув с велосипеда, он вынул из‑за пазухи большой, свёрнутый в трубку плакат и прижал его кнопками к раскрытым базарным воротам.
Продавщицы на минуту перестали кричать про пирожки и мороженое и уставились глазами в плакат.
Дядя Яша уехал.
«Наверное, про цыган написано», — догадался я и снова закричал:
— Рыба! Кому свежую рыбу?!
…Я не увидел, откуда он взялся, этот мальчишка в тюбетейке. Он так и прилип к объявлению на воротах. Потом набежали ещё двое.
А скоро человек тридцать мальчишек, знакомых и незнакомых, работая локтями, протискивались со всех сторон к загадочному объявлению.
А я что? Хуже других?
— Тётенька, — попросил я, — доглядите за рыбой, я побегу объявление прочитаю.
— Так сколько ж ты просишь за свою рыбу?
— За рубль отдам.
— Так на тебе рубль, и беги во все стороны.
Я махнул рукой, тётка передвинула мою рыбу к себе, дала мне большую круглую монету, и, зажав её в кулаке, я побежал к воротам.
Пробившись через толпу, я прочитал такое, что и во сне не приснится. Вот что было написано в объявлении:
ВНИМАНИЕ!
Киноэкспедиции, прибывшей для съемок художественного фильма, требуются для участия в платных массовках мальчики в возрасте от 9 до 12 лет, умеющие играть в футбол.
Запись в фойе гостиницы с 10 до 13 часов у помощника режиссера.
Администрация
Глава 6Человек на берегу
Оказывается, тётка дала мне не рубль, а полтинник — пятьдесят копеек! На крем–брюле не хватило. Но я всё‑таки купил пять пирожков с мясом и съел их, пока шёл обратно к пристани.
Подумав, я не бросился бежать в гостиницу, как все остальные ребята. Я шёл босиком по сильно нагретому солнцем асфальту, по уже высохшим надписям: «Приехали цыгане».
…В гостинице меня бы увидела мать. Она убирает там до двух часов дня. Когда я ночую не дома, а в лодке, как сегодня, или где‑нибудь в стоге сена, а после возвращаюсь, она сначала плачет: «Валера, Валера, где же ты был?..», а после начинается выволочка… И потом, ведь я уже говорил, что в жизни мне не везёт. Друзей и товарищей у меня среди ребят нет, даже в футбол играть не с кем. А им нужен, кто в футбол хорошо умеет. Значит, в кино меня не запишут. Чего зря бежать?
Я спустился к пристани, прошёл по причалу мимо яхты, на которой вчера плыл с Наташкой Познанской, спрыгнул в свою лодку, отвязался от сваи и вдруг понял, что плыть‑то мне некуда. Домой неохота… Рыбу уже ловил…
Течение развернуло лодку и понесло потихоньку вниз, к гостинице. Я только чуть подгребал то левым, то правым веслом, чтоб на фарватер не вынесло или чтоб в берег не ткнуться.
На пляже было много народу, хоть и не воскресенье. Ребята и взрослые купались, загорали, играли в бадминтон.
А мне даже купаться не хотелось.
После пляжа показалась гостиница, за ней скоро должна была появиться и красная крыша нашего дома…
Я взялся за вёсла и остановил лодку.
В эту минуту я увидел под гостиницей какого‑то незнакомого человека. В одной руке его была удочка, в другой — палка. Он смешно прыгал по скользким камням, опираясь о палку. Удочка в его руке вздрагивала и гнулась — видно, на крючок попала сильная рыба. Вместо того чтоб бросить палку, взять удочку обеими руками и постепенно выводить рыбу на берег, человек глупо скакал по камням всё ближе и ближе к воде.
Увидев меня, он крикнул:
— Эй, мальчик!
И вдруг споткнулся, упал… Удочка, ныряя, поплыла как раз в мою сторону.
Я очень удивился, что он растянулся и долго не встаёт. Если б это был пацан маленький или старик, тогда другое дело. А то это был здоровенный дядька в красивой куртке с «молнией» и синих техасских брюках с широкими отворотами внизу. Таких ни у кого в нашем посёлке нет.
Я, понятное дело, сначала подгрёб к удочке, перегнулся через борт, ухватил её и подсек. Но никакой тяжести не почувствовал — рыба уже сошла.
Я оглянулся и увидел, что он привстал на одно колено, а на другое никак не может.
Я бросил удочку в лодку и, быстро гребя, подплыл почти к самому берегу.
— Вот ваша удочка!
Дядька уже стоял на четвереньках и улыбался, глядя на меня.
Это был даже не дядька, а очень взрослый парень. Лет, наверное, двадцати пяти, может, меньше. А может, и тридцати, потому что вся голова его была седая.
— Тебя как зовут? — спросил он, продолжая стоять на четвереньках в воде и улыбаться.
Тут, сам не знаю почему, я взял и брякнул:
— Александр!
— Саша, — сказал он, — пожалуйста, причаль лодку поближе ко мне, я тогда обопрусь…
Я гребанул левым веслом. Лодка ткнулась носом в камни. Он положил руку на борт и медленно поднялся на ноги. С брюк и рукавов его куртки стекала вода.