Глава 4. Подготовка сцены для текущей эры
Дэвид Дж. Роткопф
Губернатор Джорджии Джимми Картер повстречался со своим будущим советником по национальной безопасности в то время, когда тот, в дополнение к своей преподавательской деятельности в Колумбийском университете, занимал должность исполнительного директора североамериканского филиала Трёхсторонней комиссии. Эта комиссия свела между собой ведущих представителей правительственных и академических кругов из Европы, Соединённых Штатов и Японии, целью которых было оценить проблемы, с которыми сталкиваются лидеры развитого мира, и потенциальные угрозы со стороны развивающегося мира. Бжезинский стал членом этого клуба влиятельных лиц после публикации своей книги «Между двух эпох», привлекшей внимание Дэвида Рокфеллера, председателя банка «Чейз Манхэттен Банк». В этой книге он описал различные трудности, встающие перед развитыми, коммунистическими и развивающимися странами.
Трёхсторонняя комиссия стала одним из тех клубов истеблишмента, которые породили теории заговора о людях в серых костюмах, управляющих судьбами мира. Среди других подобных организаций и мероприятий можно назвать Совет по международным отношениям, Бильдербергский клуб, Пагуошское движение учёных, Богемский клуб и ежегодный Всемирный экономический форум в швейцарском Давосе. Как скажет любой, кто присутствовал на одном из этих собраний, они предлагают прекрасную возможность завести знакомства и обменяться интересными идеями – но редко представляют собой что-то большее. И в самом деле, здравый смысл подсказывает, что удачный заговор должен охватывать гораздо меньшую группу людей, чьи имена и лица должны оставаться в тайне, а не засвечиваться во всех средствах массовой информации. При этом в начале 1970-х годов Трёхсторонняя комиссия переживала свой расцвет, и из её рядов вышли многие члены администрации Картера. Среди них – вице-президент Уолтер Мондейл, государственный секретарь Сайрус Вэнс и министр обороны Гарольд Браун, а вместе с Бжезинским и Картером это означает, что с комиссией был связан каждый член внутреннего аппарата администрации, ответственного за внешнюю политику. Среди других важных членов администрации можно назвать заместителя государственного секретаря Уоррена Кристофера (позже государственного секретаря при Билле Клинтоне), главного помощника Картера в переговорах по ограничению вооружений Пола Уорнке, главу Совета планирования Государственного департамента Тони Лейка, помощника государственного секретаря по вопросам Восточной Азии Ричарда Холбрука и директора военно-политического бюро Государственного департамента Лесли Гелба (будущего главу Совета по международным отношениям) – все они также были членами Трёхсторонней комиссии или писали доклады для выступлений в ней. Вот так и зарождаются теории заговоров; тот факт, что разные члены этой группы в разные периоды были готовы едва ли не вцепиться друг другу в горло, для убеждённых сторонников таких теорий вряд ли имеет значение.
В 1973 году Бжезинский порекомендовал Картера в качестве потенциального члена группы, видя в нём многообещающего, высокопрофессионального политика, заинтересованного в расширении своих горизонтов и углублении знаний в области международной политики. Картер, которому Бжезинский помог вступить в комиссию, впечатлил его, как восходящая звезда. Но Бжезинский также понимал, что заслуг и достоинств самих по себе недостаточно, чтобы предполагаемые патроны или будущие президенты тебя заметили и сделали своим советником. Нужно работать в системе – вступать в различные группы, публиковаться, посещать конференции, заводить связи, отсылать ободряющие письма находящимся на подъёме политикам, предлагать свою помощь.
В 1974 году, когда Бжезинский узнал, что Картер собирается участвовать в президентской кампании, он написал ему письмо с предложением своих услуг. Картер принял предложение, и на протяжении 1975 года они регулярно переписывались. Бжезинский пересылал Картеру записки, статьи, идеи и предложения, которые Картер находил весьма полезными. Через какое-то время Бжезинский рассказал своей жене о том, что впечатлён выступлением Картера на конференции Трёхсторонней комиссии в Японии, где тот призывал к взвешенному подходу при достижении мира на Ближнем Востоке. Мушка Бжезинская посоветовала ему взять на себя более активную роль в кампании Картера. «Докажи свои убеждения делами. Если он тебе так нравится, и ты веришь в него, не жди дальнейшего развития, иди и поддерживай его», – сказала она[124]. Бжезинский сделал пожертвование в фонд кампании и начал «более систематически» составлять документы для Картера, даже несмотря на то, что на тот момент губернатор Джорджии едва был заметен на политическом радаре, и по рейтингам общественного мнения он набирал всего лишь два процента. Бжезинский хорошо знал всех участников президентской гонки и вполне мог бы работать с любым из них, но он сделал ставку на самую «тёмную лошадку». Вскоре он стал главным экспертом Картера по международной политике, его постоянным «профессором» в вопросах, которые для кандидата в президенты имели гораздо большее значение, чем для губернатора «Персикового штата», занимавшегося преимущественно местными делами.
Кампания Картера стала переломным моментом в американской внутренней и внешней политике, как обещали он сам, Бжезинский и другие члены его администрации. Нация ещё не опомнилась от Уотергейта и от войны во Вьетнаме. И если немногие рядовые люди могли столь же чётко сформулировать свои мысли по поводу упадка страны, как это могли политологи, то все нутром чуяли, что происходит что-то не то, что это не та Америка, в которую они привыкли верить, и что главная часть вины лежит на Вашингтоне, на истеблишменте и на самом Овальном кабинете. Для многих главным дискредитировавшим себя виновником был Никсон. Помиловавший Никсона Джеральд Форд понимал, что ему придётся отстраниться от человека, назначившего его своим вице-президентом. В противоположность ему Джимми Картер был совсем другим – говорил мягко и спокойно о том, что Америка заслужила правительство столь же хорошее, как и её народ. Это был неизвестный кандидат, отличавшийся от большинства профессиональных политиков, по всей видимости, действительно глубоко верующий христианин с Юга, преподававший в воскресной школе. В общем, почтенный и добропорядочный, иногда даже чересчур. В каком-то отношении он принадлежал популистской традиции американской политики, но в нём было нечто новое, и он сам заявлял о том, что принесёт с собой нечто новое.
Одной из тем кампании Картера стало провозглашение своего отличия от Форда и Никсона, а этих во многом разных людей связывал Генри Киссинджер. В ходе кампании он открыто осуждал дипломатию «одинокого рейнджера» предыдущей администрации. Как он недвусмысленно заявлял: «Что касается внешней политики, президентом этой страны был мистер Киссинджер»[125]. После выборов было сделано всё возможное, чтобы процесс принятия внешнеполитических решений значительно отличался от того, каким он был раньше.
Во время переходного периода Бжезинский выполнял роль главного консультанта по национальной безопасности, и они с Картером обсуждали различные комбинации людей и ключевых структур. Как писал Бжезинский:
«Я с самого начала заявил, что ему нужно размышлять о назначениях в контексте трёх альтернативных типов осуществления руководства по внешней политике: во-первых, это прямое руководство со стороны сильного президента (вроде Никсона), которому помогает сильный советник Белого дома (Киссинджер) при слабом государственном секретаре; во-вторых, это модель с доминирующим государственным секретарём, каким был Даллес при Эйзенхауэре или Киссинджер при Форде, с относительно пассивным президентом и не вмешивающимся советником; и, в третьих, разновидность более «сбалансированной» команды, объединяющей сильного президента (вроде Кеннеди) с относительно независимым и сильным государственным секретарём (Раском) с таким же уверенным в себе и энергичным советником Белого дома (Банди). Я тогда предположил, что Картеру следует стремиться к третьей модели. В глубине души я чувствовал, что хотя он и будет естественным образом склоняться к первой модели, но в свете наследия Киссинджера ему будет неудобно в этом признаться… Кроме того, на той стадии я искренне полагал, что командный подход сработает»[126].
Во время того же разговора Бжезинский обсудил с Картером сильные и слабые стороны различных кандидатов на должность государственного секретаря, включая Джорджа Болла, которого Бжезинский воспринимал как безупречного в связи с его жёсткой позицией по Израилю; Сайруса Вэнса, который, как выразился Бжезинский, «прекрасно вписался бы в мою третью модель сбалансированного руководства в области международных отношений»; и Пола Уорнке, который, по его мнению, проявлял некоторую мягкость по отношению к Советскому Союзу. Они также обсудили различных кандидатов на пост советника по национальной безопасности, и Бжезинский назвал разные имена, включая Гарольда Брауна, бывшего министра ВВС и президента Калифорнийского технологического института.
Позже, после назначения Сайруса Вэнса госсекретарём, Картер и Бжезинский обсуждали, какую роль может занять сам Бжезинский – предположительно заместителя госсекретаря Вэнса или помощника самого президента по национальной безопасности, склоняясь к последней. Через неделю после этого Картер позвонил Бжезинскому, когда тот находился на званом обеде в Нью-Йорке. Как вспоминает Бжезинский, Картер говорил лёгким и непринуждённым тоном, подчёркивая свои дружеские отношения:
– Збиг, хочу, чтобы ты оказал мне услугу – хотелось бы назначить тебя моим советником по национальной безопасности.
– Это не услуга, это честь. И я надеюсь, что вы не пожалеете о своём решении. В этом я уверен, – ответил Бжезинский.
– Вообще-то я принял это решение ещё несколько месяцев назад, просто мне нужно было подготовится ко всем этим назначениям. Но я знал с самого начала, – заметил Картер[127].
Поскольку Картер, как считалось, склонялся к более сбалансированному и командному подходу (в отличие от политики Киссинджера), Бжезинский разработал план вместе со своим предполагаемым заместителем, Дэвидом Аароном, бывшим членом Совета национальной безопасности и советником нового вице-президента Уолтера Мондейла в бытность того сенатором. Согласно предложенному ими плану, Картер должен был учредить семь разных комитетов, большинство из которых возглавлялось бы кабинетными министрами, такими как Вэнс (государственный секретарь); Браун (министр обороны), Майкл Блументаль (будущий министр финансов) или адмирал Стэнсфилд Тёрнер (будущий директор ЦРУ). Непосредственно Бжезинскому подчинялись бы только три комитета: относящиеся к контролю над вооружениями, расследованию особо важных дел и управлению в кризисных ситуациях – то есть к тому, что требовало личного вовлечения или внимания президента.
На совещании по планированию на острове Сент-Саймон у побережья Джорджии Картер отверг это предложение. «Слишком много комитетов, – сказал недавно избранный президент. – Мне хотелось бы видеть более простую и чёткую структуру». Поэтому тогда же, в коттедже на острове, Бжезинский и Картер разработали другую схему, на этот раз всего из двух комитетов. Комитет по анализу политики (Policy Review Committee, PRC) занимался бы вопросами международной политики, обороны и международной экономики. Его бы возглавлял тот из министров, кабинет которого на текущий момент был ближе всего к рассматриваемым вопросам (на практике, помимо нескольких отдельных случаев, им был государственный секретарь, то есть министр иностранных дел США). Дважды в год, при обсуждении бюджета разведки, его бы возглавлял директор ЦРУ. Другой комитет, Специальный координационный комитет (Special Coordination Committee, SCC), занимался бы секретными разведывательными операциями, контролем над вооружениями и управлением в кризисных ситуациях. Эту группу возглавлял бы Бжезинский. По возможности на совещаниях присутствовали бы сами министры, а не их заместители или представители министерств, как это бывало в комитетах Киссинджера. Для улучшения функционирования этой структуры Картер на первом же совещании заявил, что повышает советника по национальной безопасности до статуса кабинетного министра. Его заявление прозвучало как недвусмысленное послание по поводу дальнейшей политики.
Столь же чётко прозвучало и другое послание Картера во время очередного совещания на Сент-Саймоне, когда он удивил других членов кабинета сообщением о новой структуре. Поскольку это было уже свершившимся фактом, то им оставалось только принять его или сделать вид, что принимают. Бжезинский перевёл это послание на язык двух президентских директив, переданных Картеру через несколько дней после его инаугурации. В составлении одной из них принимал участие Аарон, как и особый помощник Бжезинского, Карл Инденфурт («Рик»). Оба они, как и многие члены команды Картера, впоследствии, более десятилетия спустя, заняли ведущие посты в администрации другого президента-демократа, Билла Клинтона.
Первая из этих директив завершала предсказуемый, хотя и немного абсурдный процесс переименования меморандумов президента. То, что раньше называлось «меморандумом по исследованиям в области национальной безопасности» (NSSM), стало «Обзорным меморандумом президента» (PRM), а «меморандум о решениях по национальной безопасности» (NSDM) стал «президентской директивой» (PD). Вторая директива описывала новую структуру комитетов и процессов на период президентства Картера. Эти документы были подписаны перед самой инаугурацией Картера и распространены среди членов кабинета сразу же, как президент дал клятву. Неудивительно, что некоторые ощущали определенный дискомфорт в связи с такой системой. Это был настоящий бюрократический удар высшего порядка. Согласно такой системе ответственность за самые важные и щекотливые вопросы возлагалась на Бжезинского, а поскольку определение того, что такое управление в кризисные ситуации, оставалось размытым, то получалось, что всё важное возлагал на себя Белый дом.
Вэнс был недоволен и заявил, что с ним не проконсультировались, несмотря на то, что план составляли на островном курорте. В конце концов, после обсуждений с Бжезинским, Вэнс согласился с новой системой. Спустя три с лишним десятилетия сторонники Вэнса до сих пор сокрушаются по поводу «хода Бжезинского» и утверждают, что этим шагом он сделал именно то, что президент сказал ему не делать, и что таким образом он стал «вторым Киссинджером». И действительно, это разделение вылилось в одно из самых жестоких соперничеств в истории исполнительной власти и в конечном итоге привело к отставке Вэнса в связи с разногласиями по поводу подходящей реакции на кризис с заложниками в Иране, который омрачил последние годы администрации Картера и долго ещё отзывался эхом.
При этом это не было простое соперничество между Государственным департаментом и Белым домом с его Советом национальной безопасности, а целая война с переменным успехом за право высказывать от имени президента окончательное мнение по поводу ключевых вопросов внешней политики. Вэнс, представитель старой элиты, не гнался за популярностью в средствах массовой информации, как это должен делать любой политик современной эпохи (в конце 1970-х годов дипломатия уже осуществлялась во многом посредством телевидения), и в результате, по уверениям Бжезинского, Картер сам попросил его занять роль медийной персоны. Как сказал Бжезинский, Вэнс «не слишком хорошо продавал политику, и поэтому на телевидении оказался я, несмотря на изначальное намерение держать меня в тени. Затем, когда госсекретарь пожаловался на это и обвинил меня в том, что я пропагандирую себя на телевидении, президент отчетливо выразился: «Я сам ему это посоветовал». И это было правдой. Я никогда не появлялся на экране без недвусмысленной просьбы со стороны президента»[128].
Протеже Вэнса утверждают, что Бжезинский умалчивает о своём собственном желании стать главным политическим советником президента, но в действительности, какими бы честолюбивыми устремлениями и какой бы бюрократической прямотой он ни отличался, он бы никогда не создал своей структуры без прямой поддержки президента. Фактически президент не только поддерживал такую структуру, но и приложил руку к её созданию. Джимми Картер пришёл к власти под непрекращающиеся обвинения критиков в том, что он, губернатор Джорджии, плохо подходит для решения насущных внешнеполитических вопросов (с такой же критикой пришлось столкнуться Биллу Клинтону и Джорджу У. Бушу), но его действия с самого начала показали, что международным делам он придавал важнейшее значение и что он сам собирается активно участвовать в решении этих вопросов. Свидетельством тому служит хотя бы тот факт, что 80 процентов его книги «Храня веру: мемуары президента» посвящены международным делам – во многом они были его увлечением, его достижениями и причинами его неудач (хотя в этом повинны также стремительная инфляция и плохая экономическая ситуация).
Несмотря на то что, занимаясь государственными делами, Картер старался лично руководить собранной им командой, члены этой команды никогда не занимали откровенно второстепенных ролей, в отличие от членов команды Никсона, кроме Киссинджера. Несмотря на то что распри между Вэнсом и Бжезинским по поводу политических вопросов и первенства воспринимались как знак слабости администрации Картера, это также и свидетельство того, что они оба играли важные роли и что Картер ценил обоих за их различия и за индивидуальный вклад.
Но кроме традиционных ролей традиционных игроков в Совете национальной безопасности, во внутреннем круге Картера наметились и новые игроки. Один из них явно был вице-президент Мондейл. По словам Мондейла, Картер с самого начала намекнул на нечто большее, чем обычное «сотрудничество» с вице-президентом, о котором другие президенты часто забывали. «Меня всегда открыто приглашали на все встречи, субботние совещания и тому подобные мероприятия. Если приезжал Дэн Сяопин, то я должен был встречать его вместе с Картером и так далее. Между нами также бывали частные беседы. Я понимал, что могу получить доступ к нему всякий раз, как мне это понадобится»[129].
Команда Картера встречалась гораздо чаще неформально, чем официально. На пятничном завтраке присутствовали Картер, Мондейл, Вэнс, Браун и Бжезинский, позже также глава администрации Гамильтон Джордан и иногда другие. Как и в предыдущих администрациях, на такие неформальные встречи приходилась основная часть всей работы, и на них же принимались важные решения. Вэнс, Браун и Бжезинский также устраивали свои собственные еженедельные обеды, а Картер и Мондейл обычно раз в неделю обедали наедине, как и Картер со своей женой, первой леди Розалинн Картер. По четвергам они обсуждали различные вопросы администрации Белого дома, составляли расписание и решали другие важные вопросы. По словам Бжезинского: «Более мелкие группы обычно позволяют провести больше обсуждений и предоставляют президенту возможность ближе ознакомиться со всеми вопросами. Невозможно проводить политику посредством неформальных процедур, но можно определиться с направлением, а затем следить за выполнением решений и координацией с помощью формальных процессов»[130].
Как и в большинстве администраций Бжезинский и Картер начинали свои операции с ряда «обзорных меморандумов», определяющих насущные проблемы или проблемы, которые могут проявиться в ближайшем будущем. Среди них были меморандумы по политике США в отношении Панамского канала и передачи его управления Панаме; меморандум по Переговорам по ограничению стратегических вооружений (ОСВ); меморандум по Ближнему Востоку; меморандум по Южной Африке и Родезии; меморандум по Кипру; меморандум по взаимному сокращению вооружённых сил и вооружений; меморандум по экономическому саммиту и трёхсторонней политике (США – Европа – Япония); меморандум по стратегии Север-Юг; меморандум по европейской политике; меморандум по стратегии применения вооружённых сил; меморандум по структуре и задачам органов разведки; меморандум по Корее; меморандум по переговорам о базе на Филиппинах и меморандум по нераспространению ядерного оружия.
В ходе такого устанавливающего политические рамки процесса Бжезинский со своей командой также составили список из десяти целей, среди которых было укрепление трёхсторонних отношений; расширение политических и экономических связей с государствами с растущим влиянием; развитие отношений между Севером и Югом посредством стимулирования большей экономической стабильности в развивающемся мире; переход от переговоров об ограничении стратегических вооружений к переговорам о сокращении стратегических вооружений; нормализация американо-китайских отношений; достижение всеобъемлющих договорённостей по Ближнему Востоку; обеспечение мирных преобразований в ЮАР и отпор растущему присутствию СССР и Кубы в Южной Африке; сокращение уровня глобальных вооружений; защита прав человека и поддержание обороны. При том, что Картер продержался только один срок, многие из этих целей были достигнуты в поразительной степени, хотя впоследствии деятельности его администрации давали довольно скромные оценки, а кризисы, с которыми столкнулись Картер и его команда, затмили их значительные достижения.
В команду Бжезинского в Совете национальной безопасности входило несколько членов администрации Форда, таких как Боб Хорматс, заведовавший международной экономикой (а ныне служащий в администрации Обамы заместителем государственного секретаря по экономическим отношениям), и Роберт Моландер, заведовавший вопросами ОСВ. Военным советником Бжезинского стал полковник Уильям Одом (повышенный до генерала на службе в СНБ), работавший с Бжезинским в Колумбийском университете. Другой его коллега по университету, Сэмюэл Хантингтон, был ответственным за оценку отношений между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Также в группу входили специалисты по регионам, такие как Роберт Пастор, вошедший в СНБ сразу же после защиты докторской диссертации по странам Латинской Америки; Роберт Хантер, заведовавший Западной Европой; Уильям Куандт, заведовавший Ближним Востоком, и, среди прочих, тридцатиоднолетняя Джессика Тачмен, ранее помощник конгрессмена Морриса Юдалла, заведовавшая различными глобальными вопросами, в том числе правами человека. Среди особых помощников Бжезинского был Боб Гейтс, который впоследствии стал заместителем советника по национальной безопасности, главой ЦРУ и относительно недавно министром обороны при Джордже У. Буше и Бараке Обаме. Связь с Конгрессом обеспечивала бывший помощник сенатора Эдмунда Маски, Мадлен Олбрайт. Бжезинский установил ещё один прецедент, взяв в команду представителя прессы, Джеррольда Шектера, бывшего сотрудника журнала «Таймс». Это назначение обеспокоило тех, кто считал, что Бжезинский стремится к своей популярности, но оно оказалось очень полезным для освещения политических вопросов. Такую практику позже переняли в администрации Клинтона и в администрации Буша-младшего; при последнем заведующий прессой при СНБ был повышен до должности заместителя советника по национальной безопасности. В целом Бжезинский попытался сократить размеры штата СНБ, каким он был при Киссинджере, и в начале сплотил под своим командованием двадцать пять профессионалов.
До неожиданного предложения стать членом СНБ Мадлен Олбрайт работала при сенаторе Эдмунде Маски от штата Мэн. Свои первые впечатления от работы в СНБ она описывала следующим образом:
«До того, как однажды в пятницу перейти в Белый дом/СНБ, я работала на Маски. Маски входил в Консультативный комитет по морю, а, как известно, у штата Мэн длинная береговая линия. Поэтому по поручению Маски я написала письмо президенту Картеру, в котором признавала важную роль морского права, но просила его понять, что у нас в штате очень много рыбаков и что не следует лишать их источника заработка. Поставив подпись автопером, мы отослали письмо в Белый дом. Несколько дней спустя я перешла на работу в СНБ. После переезда я нашла то самое письмо, которое отсылала за неделю до этого. Так что я поступила как настоящий бюрократ – написала ответ фактически самой себе от имени президента, выражая сожаление по поводу рыбаков, но утверждая, что национальные интересы гораздо важнее. Мы подписали его «Джимми Картер» и отправили обратно. Таким образом подтвердилось вашингтонское изречение о том, что твоя позиция зависит от твоего положения»[131].
Одним из первых триумфов Картера стал Договор о Панамском канале, особенно если учесть, насколько непопулярной была идея о передаче канала. Картер с командой задолго до инаугурации знали, что им придётся иметь дело с очень трудным вопросом. Они поняли, что переговоры с панамцами обязательны, что США рано или поздно будут вынуждены уступить контроль над каналом и что признать суверенитет Панамы необходимо. И ещё они знали, что за год до этого тридцать восемь сенаторов – более необходимого количества для отмены переговоров – поддержали резолюцию о том, чтобы не принимать новый договор. Согласно опросам, эти сенаторы пользовались большой поддержкой среди американского народа.
Переговоры касались нескольких ключевых пунктов, описываемых в двух договорах. Один предполагал совместное управление каналом до конца двадцатого века, после чего Панама должна была взять на себя полную ответственность за канал. Второй гарантировал нейтралитет канала и право Соединённых Штатов защищать свои интересы в его районе. Переговоры шли нелегко, и буквально споткнулись о требования Панамы выплатить им огромную сумму компенсации. В конечном итоге потребовалось вмешательство Картера, отославшего письмо президенту панамы Омару Торрихосу, и в начале августа они были завершены. Хотя на завершение переговоров потребовалось больше времени, чем предполагалось, за восемь месяцев команда Картера сделала то, что предыдущим переговорщикам не удалось сделать за четырнадцать лет.
В феврале 1978 года (в год выборов в Конгресс) общественное мнение в отношении договоров наконец-то стало положительным – 45 процентов высказались за и 42 процентов высказались против. Но к тому времени – возможно, именно благодаря такому повороту общественного мнения – на сцену вышла новая оппозиция в лице сенаторов Роберта Доула, Ричарда Хелмса и других, предъявивших различные претензии, от обвинения семьи Торрихоса в торговле наркотиками до обвинений высокопоставленных государственных служащих США во взяточничестве. И хотя в конечном итоге все обвинения оказались ложными, эта кампания показала, и по сию пору показывает, насколько грязной может быть американская политика, скандалы в которой начались ещё со времён Александра Гамильтона, Томаса Джефферсона и других членов вашингтонской администрации. Каждое поколение утверждает, что в его время ситуация хуже всего, и мечтает о «честности и цивилизованности» прошлых лет. Но никаких «честности и цивилизованности» в прошлом никогда не было. Как сказал мне один из бывших высокопоставленных служащих администрации Картера: «Ставки для тех, кто играет честно, слишком высоки, особенно если у них за плечами нет никаких других заслуг»[132].
Другой вопрос, который постаралась разрешить администрация Картера в ранний период его срока, также доказывает сложность работы в современном политическом окружении, хотя для самой команды Картера он закончился не так удачно, как в случае с договорами по Панамскому каналу. Речь идёт о контроле над вооружениями.
Джимми Картер, бывший инженер-атомщик, был заинтересован в сокращении ядерных вооружений и вскоре после того, как стал президентом, поручил Пентагону исследовать, насколько возможно воплотить в жизнь концепцию «минимального устрашения» и ограничить количество средств доставки ядерного оружия до 200–250 единиц. Перед вступлением в должность нового президента он и его команда по национальной безопасности получили отчёты о планах войны США с применением стратегического ядерного вооружения, а вскоре после инаугурации Совет национальной безопасности издал ряд обзорных меморандумов об обороне США. Меморандум PRM-10, озаглавленный «Обзор комплексной оценки и стратегии применения вооружённых сил», а также последующее рассчитанное на пять месяцев межведомственное исследование под руководством Сэмюэля Хантингтона из СНБ, подразумевали пересмотр концепции Никсона – Форда.
Бжезинский надеялся на то, что такой пересмотр «подтолкнёт министерство обороны к расширению взглядов на нашу стратегическую доктрину, а также привлечёт внимание самого президента к этому трудному и сложному вопросу»[133]. Но недовольный медленной реакцией со стороны Пентагона Бжезинский сам попытался подтолкнуть администрацию к составлению новой ядерной доктрины и начал с «усиления» той группы СНБ, что заведовала военными вопросами. Как вспоминал его главный военный советник Уильям Одом: «Следующие два года мы постепенно работали над реализацией указанных в анализе PRM-10 направлений, стараясь обратить на них внимание президента, министра обороны, государственного секретаря, и дать им понять, что нам нужно развивать некоторые из этих политик в фундаментально ином направлении». Бжезинский так прокомментировал развитие этой и других инициатив: «Министерство обороны не занималось внешней политикой, как не занимался ею и Госдепартамент. Направление и темп обоим задавал Белый дом».
Несмотря на скептицизм Вэнса, в июле 1980 года Картер подписал президентскую директиву «Политика применения ядерного оружия», в которой менялась концепция применения ядерного оружия и увеличивалось количество целей его применения по сравнению с политикой администрации Никсона (с 25 000 до 40 000 потенциальных целей).
Одновременно с этим администрация в лице Специального координационного комитета СНБ работала над параллельной инициативой – американо-советскими переговорами по ограничению стратегических вооружений (ОСВ). Картер посетил первое заседание по этим переговорам 3 февраля 1977 года. Перед началом дискуссии он сделал ряд общих ободряющих высказываний по поводу подобранной им команды и созданной им системы, и, прежде чем удалиться, выразил надежду на то, что переговоры по ОСВ с Советским Союзом приведут к действительно большому сокращению вооружений. Ведущую роль на заседаниях по ОСВ должен был играть Бжезинский; как в своей книге «Хранители ключей» вспоминает Джон Прадос: «Бжезинский намеренно старался вызывать ораторов в таком порядке, чтобы сбалансировать их выступления и чтобы они высказывали разные точки зрения. Последнее слово Збиг предоставил Сайрусу Вэнсу, а затем подвел итоги и отослал протокол заседания комитета президенту. Сразу же после этого Картер завтракал вместе Вэнсом, Мондейлом и Збигом. И только потом на такие политические завтраки были допущены Гарольд Браун, Гамильтон Джордан, Джоди Пауэлл и специальный советник Хедли Донован»[134].
Бжезинский пристально наблюдал за процессом и даже поручил Уильяму Хайленду из СНБ проследить за доставкой инструкций по договору, чтобы они не попали в руки Государственного департамента до отправки делегации. Советник по национальной безопасности также следил за тем, чтобы принимаемые на заседаниях ключевые решения не слишком затрагивали позиции военных и не касались тех запасов вооружений, которые, по их мнению, были необходимы для поддержания обороны. В частности, он распорядился о том, чтобы на встречах с президентом, Мондейлом и Вэнсом вместе с ним присутствовал Браун. Вышло так, что Мондейл, имевший репутацию относительного «голубя», оказался «приятным сюрпризом» для его более строгих коллег, поскольку «регулярно демонстрировал глубокие познания военных вопросов и искреннюю заинтересованность в сохранении оборонного потенциала Америки»[135].
Окончательный список предложений, указанных в президентской директиве PD-7, предусматривал более масштабные сокращения вооружений, отражая взгляды самого Картера на этот вопрос. Более умеренная позиция считалась бы отступлением. Поскольку Советский Союз не был готов к такому предложению, его престарелые и в каком-то смысле параноидальные руководители не могли быстро отреагировать на него, как и не могли полностью доверять мотивам американцев. Переговоры Вэнса с Брежневым проходили очень плохо. Вэнс ощущал себя неуверенно, в отличие от своего предшественника Киссинджера, который умел импровизировать, принимать решения на ходу и рассматривать различные альтернативы по переводу дискуссии в конструктивное русло. Позже в прессе Бжезинский настаивал на том, что Соединённые Штаты сделали честное и конструктивное предложение, подразумевая, что в срыве переговоров виноваты как раз русские. До некоторой степени это верно, но верно и то, что успех переговоров зависит от умения предугадать ожидания противоположной стороны, а американская команда проявила слишком мало предусмотрительности и не учитывала возможную реакцию советской стороны. Один из бывших членов СНБ высказал предположение, что для Бжезинского неудача не совсем была случайностью, поскольку «он должен был знать, и, похоже, действительно знал», что Москва поддерживает «более умеренное сокращение» и поэтому плохо отреагирует на новое предложение команды Картера. Но другие отрицают, что это был рассчитанный шаг с целью «показать истинное лицо Советов»[136].
Тем не менее переговоры возобновились и продолжались ещё девять месяцев. Ключевыми вопросами стали параметры телеметрического шифрования, бомбардировщики «Бэкфайр» (Ту-22М) и ограничение количества боеголовок для ракет дальнего действия. Вопросы дальней связи и различные позиции по поводу шифрования значительно замедлили процесс переговоров, но в конце концов Вэнс вернулся к основной теме, и на саммите в Вене в июне 1979 года Картер и Брежнев подписали договор ОСВ-2.
После этого в игру вступила политика Вашингтона и Белого дома, и договор стал разменной монетой в спорах между левыми и правыми сенаторами. Опять же, для ратификации договора потребовалось согласие двух третьих всех членов сената. Проблему усугубило сообщение о предполагаемом присутствии на Кубе советского воинского контингента численностью от двух до трёх тысяч человек. Хокс рассматривал это как очередное доказательство недоброжелательных намерений Советского Союза. Бжезинский был разочарован тем, как Вэнс провёл переговоры, и в одной из своих еженедельных записок президенту писал: «Возможно, вам не захочется это выслушивать, но мне кажется, что по поводу американо-советских отношений как здесь, так и за рубежом растёт убеждение, что Советы становятся более настойчивыми, а США более покорными. Наглядный пример тому переговоры, какие Госдепартамент ведёт по поводу советского контингента. Я советую в будущем предоставлять больше контроля Белому дому»[137]. Картер ответил на полях (как поступал с большинством записок): «Хорошо!»
К сожалению, одним из следствий такого соперничества и политического разделения в Вашингтоне стал тот факт, что договор ОСВ-2 так и не был ратифицирован.
Одной из сфер, в которых с ранних пор проявился конфликт между Бжезинским и Вэнсом, стало давнее желание президента ускорить нормализацию отношений с Китаем. Конечно, семена разногласий были заложены ещё до формирования администрации, когда Картер и Бжезинский разработали структуру национальной безопасности, предусматривающую главенство СНБ и второстепенную роль Государственного департамента в ключевых вопросах. Вэнс выступил против этого, но согласился, либо потому что его переубедили Бжезинский и Картер, либо потому что у него не было выбора. Тем не менее Ричард Холбрук, Тони Лейк и Питер Тарнофф, глава администрации Вэнса, попытались предупредить Вэнса о том, что Бжезинский пытается сделать СНБ главным органом, определяющим внешнюю политику в ущерб Государственному департаменту. Когда говоришь с ними о том периоде, они, как и многие сторонники Вэнса, утверждают, что Вэнс был человеком достоинства и чести, и просто не хотел играть в игру по правилам Бжезинского. Сторонники же Бжезинского до сих пор говорят, что расхождения между Вэнсом и Бжезинским были преувеличены, что система работала довольно хорошо и что роль Вэнса была принижена из-за бюрократической инерции и недостатка креативности в Госдепартаменте (заявления, которые повторяются от одной администрации к другой)[138].
Причины напряжённых отношений между этими двумя людьми – и иногда между представителями их аппаратов – возможно, коренятся в традиционном соперничестве между Госдепартаментом и СНБ, в различиях их характеров (аристократичный Вэнс и жёсткий, «конфронтационный» Бжезинский) или в разнице представлений о том, как иметь дело с Советским Союзом, как это часто предполагается. Как пишет Гарольд Браун:
«Бжезинский, по моему мнению, обладал более апокалиптическим взглядом на мир и совершенно иначе был настроен в отношении Советского Союза. И ещё он более конфронтационный человек. Не обязательно резкий, но более склонный к решительным действиям согласно своим личным предпочтениям. Это не значит, что он пользовался своей близостью к президенту непозволительным образом. Я считаю, что по крайней мере в формальном смысле он всегда верно передавал взгляды других людей и высказывал свои собственные, но не старался подтолкнуть к какому-то компромиссу.
Тем не менее, я думаю, что он обладал более конфронтационным характером. И фундаментальная разница с Вэнсом заключалась в том, что он полагал, что уступки русским только поощряют их оказывать ещё большее давление, и он хотел использовать для их сдерживания любой инструмент или отношения с любыми другими странами. Отношения с другими странами он как раз рассматривал в таком ключе.
По поводу Китая были большие разногласия. Вэнс, очевидно, желал немного умерить отношения США с Китаем, чтобы улучшить отношения с русскими. Бжезинский же считал, что мы должны использовать Китай как оружие против Советского Союза. И в силу необходимости, мне кажется, у нас это до некоторой степени получилось, и я сыграл в этом роль. Я занимал некую среднюю позицию. Я считал, что мы не должны отказываться от улучшения отношений с Китаем, только чтобы облегчить переговоры с Советским Союзом. В любом случае, между этими группами наблюдалось фундаментальное столкновение разных взглядов на политику и на стиль осуществления политики. И оно действительно нанесло большой урон администрации»[139].
Что касается Китая, в годы Картера на повестке дня стоял прежде всего вопрос полного восстановления отношений с Китайской Народной Республикой, возникший вскоре после вступления в должность президента Картера. Вэнс и Бжезинский высказывали разные взгляды на влияние Китая на геополитическую конкуренцию США с СССР. Бжезинский надеялся «разыграть китайскую карту», чтобы немного обуздать Советский Союз. Госсекретарь же, напротив, считал, что улучшение отношений между США и КНР вредит политике разрядки и представляет «значительный риск нашим отношениям с Москвой и нашим отношениям с Токио и другими азиатскими союзниками»[140].
Учитывая центральное значение политики в отношении Китая и роль Бжезинского в оформлении этой политики, этому вопросу посвящена отдельная глава книги (Глава 5). Достаточно отметить, что процесс нормализации отношений с Китаем – под руководством Картера и при практическом осуществлении Бжезинского – закончился успехом, как и в случае с Панамским каналом и переговорами по ОСВ-2.
Но крупнейший и самый известный успех эпохи Картера – тот, в связи с которым его чаще всего и вспоминают, – это тринадцатидневный марафон переговоров в загородной резиденции Кэмп-Дэвид в Мэриленде. Эти переговоры, воплощающие стремление Картера во что бы то ни стало добиться разрешения арабо-израильского конфликта, в данном случае стали примером совместной слаженной работы Государственного департамента и команды СНБ. Но они также показали, до какой необычайной степени дипломатию Картера осуществлял сам Картер. «Ручное управление» здесь сыграло как нельзя лучше. Он воспринял эти переговоры как свою личную задачу, прекрасно подготовился к ним при помощи своей команды и энергично взялся за преодоление эпохального противостояния между Израилем и Египтом.
Его отношения с Анваром Садатом, президентом Египта, хорошо отражены в его мемуарах, в которых он пишет: «4 апреля 1977 года, на ближневосточной сцене для меня воссиял свет. Я впервые встретился с президентом Египта Анваром Садатом, человеком, которому предстояло изменить историю и которым я впоследствии восхищался более, чем каким-либо другим лидером». Симпатия была взаимной, и она позволила Картеру сохранить присутствие Садата в нескольких напряжённых моментах в ходе переговоров – такие моменты чаще всего возникали из-за жёсткой позиции израильского премьер-министра, бывшего члена подпольной боевой организации, Менахема Бегина. Отношения между Картером и Бегином нельзя описать как близкие. Тем не менее эти переговоры можно назвать примером личной дипломатии, в том числе прямые частные беседы между лидерами, благодаря которым и удалось достичь прорыва.
О процессе заключения Кэмп-Дэвидских соглашений написано очень много, и к этому здесь было бы трудно добавить что-то новое. Однако в свете рассуждений о характере действий СНБ стоит отметить необычный уровень межведомственного сотрудничества в подготовке Кэмп-Дэвидских переговоров о мирном урегулировании. Например, в мае с целью координации стратегии администрации президента была образована тайная группа планирования в составе вице-президента Мондейла, Вэнса, Бжезинского, заместителя советника по национальной безопасности Дэвида Аарона, специалиста по Ближнему Востоку Уильяма Куандта и некоторых других представителей Государственного департамента. Один автор предположил, что «сотрудничество Госдепартамента и СНБ позволило Картеру и Вэнсу, как главным переговорщикам в Кэмп-Дэвиде, быть на шаг впереди израильтян и египтян по техническим и организационным вопросам, и таким образом проявлять инициативу»[141]. Бжезинский и Куандт присутствовали в Кэмп-Дэвиде, но советник по национальной безопасности однозначно заявлял, что в таких трудных переговорах ключевая роль принадлежит Вэнсу.
Тем временем произошло падение режима шаха в Иране, которое не только нарушило шаткое перемирие между ведомствами, но, что более важно, внесло осложнения в работу администрации Картера до конца его срока, и последствия свержения шаха серьёзным образом омрачили все её внешнеполитические достижения. Перед Советом национальной безопасности встал очень сложный вопрос: каким образом – дипломатическим или военным – реагировать на новый режим Хомейни? Поначалу Картер не мог решить, прислушаться ли к совету Бжезинского, который настаивал на том, чтобы оказать поддержку шаху в подавлении революции (или, если шах не сможет это сделать, оказать поддержку диктатуре военных), или к совету более осторожного Вэнса, который советовал администрации установить связи с оппозицией, чтобы сгладить неизбежный переход к новому правительству. Неудивительно, что в своём дневнике Картер в тот период писал: «Збиг слишком резок и настойчив. Сай слишком снисходительно относится к своим подчинённым. А средства массовой информации постоянно обостряют разногласия и соперничество между двумя группами. Я почти никого не знаю из глав отделений и других служащих Госдепартамента, но тесно работаю с членами СНБ. Когда мы постоянно консультировались друг с другом, как, например, по Ближнему Востоку в Кэмп-Дэвиде, и в других случаях, у нас никогда не было проблем между двумя группами».
Тем не менее ситуация стремительно менялась. Воскресным утром 4 ноября 1979 года в оперативный центр Белого дома поступил экстренный телефонный вызов из посольства США в Тегеране. Здание посольства было захвачено. Дипломатический работник Элизабет Энн Свифт начала непрерывный комментарий происходящего внутри посольства с помощью открытой линии, подключенной к громкоговорителю на столе. С помощью другого громкоговорителя из расположенного в нескольких милях от посольства Американского культурного центра Кэтрин Куб с персоналом начала другую трансляцию, продолжавшуюся рекордные полтора дня, пока её тоже не обнаружили (позже, когда Кэтрин уже находилась в тюрьме, революционные повстанцы предъявили ей счёт на телефонные переговоры). К концу дня в заложниках удерживали шестьдесят шесть граждан США.
Все это время Соединённые Штаты вели в высшей степени секретные переговоры с Тегераном по поводу предоставления безопасного коридора для группы государственных служащих США, застрявших на севере Ирана. Вашингтон также был встревожен в связи с угрозами со стороны сторонников Хомейни в США и возможными исками против шаха, а также пытался обеспечить безопасность граждан США, которым угрожали наводнившие Иран «революционные комитеты». Бжезинский решил, что приглашение шаху следует отменить и что шах должен отложить свой визит в Соединённые Штаты. Более того, Картер не желал, чтобы шах «играл в теннис» в США, пока американцы подвергаются риску попасть в заложники. Как сказал президенту Дэвид Аарон, если шах приедет в США, «повстанцы могут отомстить оставшимся в Иране американцам, возможно, взяв одного или нескольких в заложники и отказавшись отпускать их до экстрадиции шаха».
Так началась мрачная история с заложниками, продлившаяся 444 дня.
5 ноября Бжезинский провёл первое заседание Специального координационного комитета, посвящённое освобождению заложников. Такие совещания в дальнейшем проходили каждое утро, иногда все семь дней в неделю, без установленной заранее повестки дня для обеспечения оперативной скрытности. На следующий день ситуация ещё более осложнилась. Поддержку захватившим посольство студентам оказало всё религиозное революционное руководство. В восемь часов утра Картер встретился в Овальном кабинете с главными своими советниками – Бжезинским, Вэнсом, заместителем генерального секретаря Ньюсомом, министром обороны Гарольдом Брауном, главой администрации Гамильтоном Джорданом и пресс-секретарём Джоди Пауэллом; протокол совещания вёл Гэри Сик из СНБ. Картер попросил Госдепартамент сделать всё возможное, чтобы эвакуировать остававшихся в Ираке граждан США. Бжезинский предложил высказать завуалированную угрозу общественной безопасности или угрозу подвергнуть бомбардировке Кум или иранские нефтяные месторождения в случае убийства заложников. Картер не был так уверен в эффективности таких угроз: «Они полностью взяли нас на крючок». Однако при этом он попросил своих помощников рассмотреть возможность высылки из страны студентов (против этого возражал Уолтер Мондейл – зачем великой нации отвечать «выдворением кучки каких-то несчастных студентов?»), замораживания иранских активов и прекращения поставок запасных частей для военного оборудования: «Вывести наших людей из Ирана и разорвать отношения. К чёрту их!»[142]
В половине пятого после полудня Картер вызвал весь состав СНБ в Зал Кабинета и начал с вопроса о возможных вариантах ответа в случае, если Иран начнёт убивать заложников. Посылать ли в Иран военных, или это приведёт к ещё большему обострению обстановки? После выступления Картера Бжезинский сообщил о том, что компания Эн-би-эс узнала об эмиссарах США, посланных на Ближний Восток, и что она собирается опубликовать факты вечером (когда новости об этом дошли до Хомейни, он дал приказ никому не встречаться с этими эмиссарами). 10 ноября Картер написал в своём дневнике: «Я спросил Сая, что он думает о наших ответных действиях в отношении Ирана. Его советы совпали с моими мыслями о военных. Мы хотим провести быструю, непредвиденную, хирургическую операцию без потери жизни американцев, без участия любой другой страны, с минимальными потерями для иранцев, чтобы они убедились в своей зависимости от импорта; при этом мы должны быть уверены в нашем успехе. Никто не должен знать о моём решении, за исключением Фрица [Мондейла], Збига, Гарольда, Дэвида [Джонса, председателя объединённого штаба] и Сая».
17 ноября дала плоды секретная инициатива США в отношении Организации освобождения Палестины. Были освобождены тринадцать заложников, женщин и чернокожих, которые 20 ноября выступили с показаниями в Германии. Представители администрации узнали, что большинство документов в посольстве были похищены (в связи с чем Картер поручил Энтони Лейку полностью пересмотреть всю документацию) и что ситуация в посольстве серьёзная: подозреваемым в шпионаже угрожают пытками и показательными казнями. В тот же день Хомейни также высказал угрозу, заявив, что «если Картер не вышлет шаха, вполне возможно, что заложников подвергнут пыткам, а если их будут пытать, то Картер знает, что случится». Соединённые Штаты ответили, что на Иран «будет возложена вся ответственность за все последствия, [и что Соединённым Штатам] доступны другие средства».
28 ноября прошло совещание, которое впоследствии назовут самым сомнительным за весь кризис. До тех пор Вэнсу удавалось сохранять ситуацию в дипломатическом русле, без участия военных. В тот же день Картер попросил Специальный координационный комитет под председательством Бжезинского высказать соображения по поводу возможного минирования иранских портов с целью военного давления на Иран. Вэнс выступил против, утверждая, что это только ухудшит положение заложников. Бжезинский, напротив, предположил, что это подтолкнёт европейцев к более энергичным действиям. Выиграл спор Вэнс. В результате дипломатические действия продолжались ещё два месяца. Вместе с тем у военного варианта решения кризиса становилось всё больше сторонников. Тем временем шах выехал из Соединённых Штатов в Панаму, инициатива с Организацией освобождения Палестины закончилась, а дискуссии в СНБ зашли в тупик: все доводы Вэнса против использования силы теряли значение.
27 декабря произошло вторжение Советского Союза в Афганистан, и кризис приобрёл новое измерение. Ситуация значительно усложнилась. Американские заложники продолжали оставаться в охваченном беспорядками Иране, на нефтяных рынках воцарилась нестабильность, СССР вёл откровенно дерзкую игру в крайне неспокойном регионе. Несмотря на то что Советы утверждали, что их «пригласило» местное правительство Афганистана, было понятно, что это всего лишь стратегическая уловка. Картер писал в своём дневнике: «Советы начали перебрасывать свои силы с целью свержения существующего правительства. 215 перелётов за последние сутки или около того. Они перебросили пару полков и всего теперь у них в Афганистане, возможно, 8000 или 10 000 человек, советников и военных. Мы считаем это в высшей степени серьёзным осложнением».
В разговоре по горячей линии с Брежневым Картер сказал, что вторжение «может привести к фундаментальному и долговременному повороту в наших отношениях… Если вы не прекратите свои текущие действия, то это неизбежно поставит под удар американо-советские отношения во всём мире». И его слова оказались пророческими. Во многом из-за оказываемой США поддержки антисоветских сил в Афганистане – стратегии, разработанной и рекомендованной Бжезинским, – эта страна превратилась для Советов в настоящее болото, и неспособность справиться с разрозненными, но жестокими и целеустремлёнными боевиками-моджахедами стала настоящей головной болью для советского руководства и поводом для реального недовольства в обществе. И в самом деле, предпринятая в середине 1980-х годов Горбачёвым политика гласности, помимо всего прочего, была ответом на растущие внутри страны требования узнать правду о поражении в Афганистане.
После советского вторжения СНБ рассматривал различные варианты, и президент в конечном итоге предпринял ряд политически непопулярных шагов. В их числе было эмбарго на поставки зерна, что не понравилось фермерам в ключевом штате Айова, где проходили многие партийные предвыборные совещания в ходе подготовки к президентской кампании 1980 года. Среди прочих Картеру бросил вызов сенатор Эдвард Кеннеди. Также непопулярным среди некоторых групп стало решение бойкотировать Олимпийские игры в Москве. Кроме того, в конце 1979 года Картер принял решение не покидать Белый дом ради кампании, чтобы сосредоточиться на кризисе с заложниками (и не показаться бесчувственным, преследующим только свою выгоду политиком). В настоящее время многие считают это решение причиной его окончательного поражения в 1980 году. Такая «стратегия Розового сада», то есть решение оставаться дома, возможно, и была тактической ошибкой, но она, вне всякого сомнения, служит примером политической смелости.
Следующее ключевое заседание по кризису с заложниками началось в 10:45 22 марта 1980 года в Кэмп-Дэвиде. Картер встретился с Мондейлом, Вэнсом, Бжезинским, министром обороны Брауном, директором ЦРУ Тёрнером, председателем объединённого штаба Джонсом, Дэвидом Аароном и Джоди Пауэллом. Джонс начал с краткого доклада о возможном успехе спасательной миссии. Осуществить непосредственное вторжение в здание посольства было бы легко; трудно проникнуть туда, не привлекая внимание иранцев (из-за чего те могут перевести заложников в другое место), и покинуть Иран. Бжезинский высказал большие сомнения в том, что об операции, требующей сложного технического обеспечения, никто не узнает. На заседании было решено начать подготовку к операции.
9 апреля Бжезинский отослал Картеру меморандум (изначально составленный Гэри Сиком), в котором рассматривались возможности осуществления военной операции по спасению. Согласно этому меморандуму, оставались два варианта: продолжать оказывать давление на Иран вплоть до минирования гаваней или силой спасти заложников, продемонстрировав тем самым слабость Хомейни. Меморандум заканчивался следующим предложением: «Согласно моему мнению, тщательно спланированная и смело осуществлённая операция по спасению представляется единственным реальным вариантом освобождения всех заложников в ближайшем будущем. Благодаря нашей давней политике сдерживания мы пользуемся заслуженным пониманием в мире, но кредит доверия заканчивается. Пора действовать немедленно»[143].
11 апреля Картер созвал совещание СНБ с теми же участниками, что и в Кэмп-Дэвиде, за исключением Вэнса, что обращало на себя внимание. Тот накануне отправился в отпуск, и ему сообщили о результатах совещания только после возвращения. С тем, что вести переговоры бесполезно, согласились все, кроме заместителя Вэнса Уоррена Кристофера. К тому времени Картер уже принял окончательное решение провести операцию по спасению, так как минирование иранских портов представляло бы определённую угрозу неконтролируемой эскалации конфликта. Когда Вэнс вернулся и высказался против – заявив, что «нашим единственным реалистичным курсом остаётся продолжать давление до тех пор, пока Хомейни не осознает, что революция достигла своих целей и что заложники больше не имеют никакой ценности», – жребий уже был брошен.
Ранним вечером 24 апреля с борта авианосца «Нимиц» в Аравийском море поднялись восемь вертолётов. Когда они пересекали пустыню, сигнальные огни одного из вертолётов погасли, что свидетельствовало о технических неполадках. Вертолёт пришлось оставить на земле, а группу «Дельта» на его борту пересадить на другие вертолёты. Через два часа, попав в песчаную бурю, экипаж другого вертолёта принял решение вернуться на авианосец, хотя до заправочной площадки у Тегерана оставались шестьдесят минут. В то же время ещё у одного вертолёта вышла из строя гидравлика, и его пришлось оставить на заправочной площадке. Операцию срочно отменили, поскольку для неё требовались минимум шесть вертолётов. Но тут произошло ещё одно непредвиденное событие. Во время заправки один из вертолётов столкнулся с заправочным самолётом, и обе машины охватило пламенем. Картер называл этот день худшим в его жизни.
После провала операции общественность узнала об отставке государственного секретаря Сайруса Вэнса. В действительности Вэнс подал в отставку после совещания с президентом, Бжезинским и Брауном, на котором обсуждался вопрос о том, как сообщить об операции Конгрессу и другим органам власти, а также как в целом действовать после операции. Президент сообщил, что с ними хочет встретиться группа, выступающая против политики в Иране, и что хотел бы, чтобы эту группу принял Вэнс. Вэнс сказал, что он не может. Картер отметил, что впервые за весь его срок кто-то отказывается выполнять его прямой приказ. Но при этом Картер симпатизировал Вэнсу и понимал, насколько того расстраивает операция по спасению.
Позже тем же днём Вэнс подал в отставку и любезно согласился молчать об этом до окончания операции. При этом президент не отговаривал его от отставки. Разрыв между ними к тому времени увеличился, давали о себе знать постоянные пререкания, утечки информации и взаимные обвинения. В начале мая Вэнса сменил на посту сенатор Эдмунд Маски. Тут же был поднят вопрос о том, чтобы изменить приоритеты этой должности – Маски стал главным представителем администрации по политическим вопросам, но стал меньше руководить своим департаментом и делами, входящими в сферу его компетенции. С этого момента Картер и Бжезинский стали играть ещё более доминирующую роль в формировании внешней политики администрации, хотя бы потому, что ушёл возражавший им по многим вопросам Вэнс.
После долгих переговоров Иран наконец-то формально согласился с требованиями Соединённых Штатов. Переговоры закончились 19 января 1980 года, накануне инаугурации следующего президента США, Рональда Рейгана. Уоррен Кристофер распорядился перевести 7,97 миллиарда долларов (общий доход от замороженных активов) в банк Англии, затем в Алжирский центральный банк и, наконец, в Тегеран – возможно, это был крупнейший частный перевод средств в истории.
Что касается достижений в области международной политики, то мало кто из президентов может похвастаться тем, что удалось Картеру всего лишь за четыре года – тут и подписание договора о передаче Панамского канала, и подписание договора ОСВ-2, сыгравшего важную роль, даже несмотря на то, что он не был ратифицирован; восстановление дипломатических отношений с Китаем и эпохальные Кэмп-Дэвидские соглашения; формирование новой военной доктрины и стратегии применения ядерного оружия, увеличивших мощь Америки и гибкость в ответ на действия нашего потенциального противника. Это был период, богатый на разные достижения, несмотря на то, что мало кто оценил их по достоинству и в своё время, и в последующие годы. Все предыдущие успехи затмил собой кризис с заложниками в Иране, который, несмотря на всю свою серьёзность, вряд ли может сравниться с войной во Вьетнаме или скандалом «Иран-контрас».
По прошествии трёх последующих десятилетий можно утверждать, что администрация Картера и Бжезинского с успехом решала не только сиюминутные вопросы. Им впервые пришлось столкнуться с проблемами, которые во многом определяли политику США в последующие годы. В частности, до сих пор остро стоит вопрос отношений Израиля с его соседями, и в связи с этим, оглядываясь назад, Кэмп-Дэвидские соглашения можно назвать наиважнейшим прорывом на этом сложном дипломатическом фронте. Картер и Бжезинский не только предвидели распад Советского Союза, но и помогли ускорить его благодаря своей жёсткой позиции по Афганистану. Благодаря нормализации отношений с Китаем, они задали американской политике новые приоритеты, что совпало по времени с появлением на международной арене новых сильных игроков – важнейшим глобальным процессом, продолжающимся до сих пор. Им первым пришлось иметь дело с новым Ираном; они стали свидетелями подъёма исламского фундаментализма и последующих за этим осложнений. Поставленная ими цель по сокращению ядерных вооружений остаётся целью текущей администрации. Такие явления, как связь энергетической политики с внешней политикой и влияние экономического спада на наше международное положение, – во многом созвучны проблемам и второго десятилетия двадцать первого столетия.
То, что в их повестке дня стояли такие вопросы, во многом, конечно, не их вина и не их заслуга. Мир постоянно меняется, и команда Белого дома должна реагировать на перемены. Но во главе некоторых команд встают люди с уникальным даром предвидения, и очень редко этим людям удаётся отразить свои взгляды и ожидания в последовательной и эффективной политике. Збигнев Бжезинский в этом отношении – образец таких людей. И его роль как одного из наиболее уважаемых и проницательных политических комментаторов Америки со времён его пребывания в Белом доме только подчёркивает этот факт.