— Пренна? Я не ошиблась? — слышу я, снимая куртку.
Ко мне подходит какая-то женщина, черные волосы с проседью, возраста примерно как моя мама.
— Да… миссис… — Никак не могу вспомнить, как ее зовут.
— Сильвия Теллер. Я… Мм… В общем, мы живем в Доббс-Ферри, — говорит она.
Кажется, женщина чувствует себя не совсем в своей тарелке. Мысли мои лихорадочно скачут, я не понимаю, чего ей от меня надо. Наконец до меня доходит, в чем дело. Когда-то она была подружкой моего отца. То ли они в одном колледже учились, то ли вместе оканчивали школу. Она явно в затруднении, как начать разговор, поскольку об этом говорить нельзя, никак не может ничего придумать.
Я знаю, что очень похожа на папу, он у меня был потрясающе красивый мужчина, его знали все в округе. Это первое, что может прийти в голову человеку, который его знал, когда он на меня смотрит. Как и папа, я высокого роста, у меня, как и у него, прямые темные волосы и широкие азиатские скулы. Я совсем не похожа на маму, маленькую блондинку, разве что глаза у нас обеих серебристого оттенка. Никому на подобных мероприятиях и в голову не может прийти, что мы с ней мать и дочь. Зато сразу бросается в глаза мое сходство с человеком, имени которого упоминать нельзя. И ситуация сразу становится неловкой.
Ладно, не хочется думать о грустном. Иду в туалетную комнату, чтобы умыться и немного подкрасить губы. И в дверях чуть не сталкиваюсь с выходящей оттуда Корой Картер. Мы одновременно делаем шаг назад.
— Привет, Пренна, — улыбается она.
— Привет, Кора. Как дела?
При встрече мы никогда не обмениваемся поцелуями, не обнимаемся и все такое. Люди в нашей общине предпочитают вообще поменьше касаться друг друга.
— Нормально, — отвечает Кора, изучая мой прикид. — Потрясно выглядишь. Какой у тебя поясок!
Опускаю голову, гляжу на свой поясок.
— Спасибо. Ты тоже потрясно.
— Видела галстук на Моргане Лоури? Бабочку? — радостно спрашивает она.
— Нет еще. Я только что пришла.
Галстук-бабочка на Моргане Лоури считается между нами вопиющей безвкусицей.
— Обязательно полюбуюсь.
— Уж полюбуйся. Ладно, до встречи.
— Пока.
Я вдруг ловлю себя на том, что на секунду дольше, чем положено, гляжу ей в глаза, и она от этого смущается.
Кору я знаю довольно давно. Все члены нашей общины прибыли сюда из одного и того же места, многие были знакомы еще в Постремо. Нас всех связывает то, что мы пережили страшное бедствие и у каждого есть свои незаживающие раны. Помню тот день, когда умерла мать Коры. Помню ее полуголодные-полубезумные глаза, когда ее тетя привела мать Коры с братом к нам в дом, чтобы мы позаботились о них. Помню также, что через несколько месяцев ее брат умер. Не хочется думать сейчас о грустном, но воспоминания сами лезут в голову. Подобных случаев в моей памяти наберется больше десятка, про детей из общины. У них, небось, тоже найдется, что обо мне вспомнить. А вообще, со времени прибытия сюда серьезней разговора, чем о пояске, у нас с Корой не было.
— До встречи. — Она неуклюже машет рукой и исчезает.
Я всегда стараюсь психологически подготовиться к такого рода разговорам, ведь впереди целый вечер. Примерно такие диалоги слышны изо всех углов. Никто не говорит о том, что́ нас всех по-настоящему связывает. Пропасть между нашими словами и мыслями огромна и мрачна, порой мне кажется, упади я в нее, падать буду вечно.
Но мы, как мне кажется, хотя бы чувствуем это. По крайней мере, я чувствую. Интересно, а как остальные? Хоть кто-нибудь? Я не знаю и, наверное, никогда не узнаю. Мы повинуемся нашим заповедям, как актеры сценарию, разыгрывая на огромной сцене бесконечно длинный спектакль. И хотя у нас нет зрителей, ни один из нас ни единым намеком не выдает, что это всего лишь игра.
Иногда я только и слышу то, о чем мы не говорим. Думаю только о том, о чем не должна думать, и помню то, о чем должна забыть. Слышу в этом зале голоса призраков, голоса тех, кого мы потеряли в старой жизни, — они умоляют, чтобы мы помнили их. Однако мы о них никогда не вспоминаем. Но, как едва различимый шепот, я слышу все, что мы чувствуем.
Джеффри сдвигает несколько столиков, и целая толпа юнцов рассаживается вокруг, непрерывно болтая друг с другом. Джеффри пододвигает мне стул, и я тоже сажусь. Оглядываю сидящих. Все они — мои друзья. И они мне небезразличны. Такова моя жизнь. Все болтают о своих поясках и туфельках, о машинах, которые хотели бы иметь, о спектаклях, телепрограммах, которые смотрели, но я ничего не слышу, громкие голоса призраков заглушают их разговоры.
Где-то около девяти служители помогают передвинуть столики ближе к стенкам и освободить место для танцев.
Джеффри машет мне рукой, и мы с ним пляшем под какую-то сладенькую популярную песенку. Остальные тоже дергаются. Вижу, как Кэтрин отплясывает с Эвери Стоуном, вечно сексуально озабоченным типом.
Если присмотреться внимательно, сразу станет видно, насколько все это натянуто, как мы все осторожны, как боимся лишний раз притронуться друг к другу, даже чуть-чуть, даже случайно. Мы ничего не можем с этим поделать. Свои нежные годы мы провели в атмосфере чумы. Я же вижу, как нормальные дети в нашей школе толкаются, хватают друг друга, обнимаются направо и налево. Но только не мы. Для нас либо полная физическая изоляция, либо… В общем, третьего не дано. Сначала существует первое, потом вдруг бац! — второе, и я подозреваю, что на фоне первого второе должно несколько раздражать и происходить довольно холодно и отчужденно.
Меня приглашает на танец Эдриан Понд. Берет меня за талию. Он высокого роста и довольно красивый, о нем у меня нет никаких мучительных воспоминаний, ничего такого из прежней жизни. Мелодия звучит медленнее, и Эдриан придвигается ко мне ближе. Ухом ощущаю его теплое дыхание.
Хочу хоть что-то почувствовать. И действительно чувствую. Но лишь в негативном смысле: хочу, очень хочу оказаться там, где ничего этого нет, где вообще ничего нет. Господи, как мне сейчас одиноко!
Прижимаюсь щекой к плечу Эдриана. Огни над столиками расплываются, и я закрываю глаза. Но мне нельзя делать этого, ни в коем случае, никогда. В голове возникает образ человека, о котором не следует думать в такие минуты.
Через несколько секунд я сдаюсь. Представляю, что это его щека касается моих волос. Его руки обнимают меня за талию. Да, это он обнимает меня, он умеет обнимать девушку. Я мысленно поднимаю голову и заглядываю ему в глаза, которые знают, как надо смотреть на девушку, он испытующе смотрит на меня, словно хочет, чтобы я рассказала ему все-все, и он все поймет.
Это нехорошо, я понимаю, но танец, медленный и изящный, я довожу с ним до конца. В воображении, разумеется, потому что только там такое может случиться.
Глава 3
— Эй, мартышка. Что с тобой?
Я не смотрю на него. Пытаюсь приделать к очкам отскочившую дужку. А у самой щеки так и пылают. Страшно поднять на него глаза, он сразу все увидит.
Он толкает мою ногу под партой. Я делаю вид, будто внимательно читаю, что́ написано в тетради.
Мистер Фазанелли отворачивается от доски, где только что писал формулы какого-то длинного уравнения.
Украдкой бросаю взгляд на руку Итана, на его колено. В лицо смотреть боюсь. Проклятые мысли сами лезут в голову. Нельзя позволять себе так думать о нем.
Он листает тетрадку, что-то ищет. Мистер Фазанелли снова поворачивается к доске, и Итан пододвигает тетрадку мне.
На странице незаконченная игра в «виселицу», мы начали играть еще на прошлой неделе. Голова и туловище уже висят.
Не поднимая головы, пишу букву «и» и двигаю тетрадь обратно. Итан пририсовывает к голове второй подбородок.
Пишу букву «к».
— Ты что, Прен, хочешь весь алфавит перечислить по порядку? — шепчет он. И пририсовывает к туловищу соски.
Наконец ему удается поймать мой взгляд. Я слишком долго не отвожу взгляда и вижу в его глазах все вопросы, которых старательно избегала: «Что с тобой сегодня? Что-нибудь случилось? Почему ты на меня не смотришь?»
Я быстро хватаю тетрадку и пишу: «В этом слове вообще есть буквы?»
— А ты попробуй следующую…
Я вскидываю голову. Мистер Фазанелли стоит рядом и смотрит на меня. Потом переводит взгляд на толстого повешенного. Потом снова на меня.
Гляжу на уравнение. Встаю и тащусь к доске.
Чувствую на спине взгляд Итана. А также взгляд сидящего сзади Джеффри. К счастью, звонит звонок, избавляя меня от длительной пытки уравнением.
Итан как ни в чем не бывало встает, еще и улыбается, и мы выходим из класса.
Он показывает мне раскрытую тетрадку. Пока я страдала у доски, уши повешенного обросли волосами.
— Червоточина.
Я недоуменно гляжу на него.
— Слово такое, понимаешь? — Итан тычет в тетрадку пальцем. — С буквами.
— А-а… Ну да.
— Начинать нужно всегда с гласных, дружок.
— Спасибо за подсказку.
Мы выходим на лестницу, колодцем спускающуюся вниз. Джеффри тоже тут как тут.
— Можно я поговорю с Пренной, всего минутку, — говорит он, догоняя нас, пока мы не растворились в хаосе кафетерия.
Итан бросает быстрый взгляд на меня:
— Об этом нужно спросить у Пренны, как ты считаешь?
— Наедине, без свидетелей. — Джеффри ведет меня к окну. — Ты должна вести себя осторожней, — предупреждает он.
Я гляжу на Итана: его уже окружила компания друзей по футбольной команде. Когда он не смотрит на меня, мне становится очень одиноко. Меня саму это удивляет. Когда я чувствую это одиночество.
— Ты меня слышишь?
— Слышу. А что, я стараюсь.
— Я говорю про Итана.
Я провожаю его до дверей, выходящих на аллею. Вдоль дорожки растут вишни, сейчас ветки их сплошь покрыты цветами, лепестки опадают, словно идет розовый дождь.
— Мы с ним просто дружим.
Ловлю себя на мысли, что не хочется произносить имя Итана вслух.
— А он это понимает?
— Да, думаю, понимает, что мы просто друзья.