Сбоку от раздвижных дверей светились голограммы поменьше, с изображением прочих экспонатов МНОИС – музея, посвященного постцифровой эпохе со второй половины двадцатого века и до нынешних времен. Что-то в этих виртуальных образах – трехмерной голографической реплике рекламы быстрого питания – пробудило мирно дремавшие воспоминания, и Кина охватило чувство дежавю. В голове пронеслись аналогичные картинки, отчего кольнуло левый висок. Через секунду боль прошла, но Пенни успела заметить, как Кин поморщился и потер лоб.
– Все хорошо? – спросила она.
– Да, все прекрасно.
В сотый раз после выхода из такси Кин потрогал внутренний карман пиджака, чтобы убедиться – кольцо в целости и сохранности. С той ночи после званого ужина он видел Пенни совершенно иначе. Ее смех, манеры, жесты… Казалось, она излучает свет. От ее улыбки сердце начинало биться быстрее и трепетало при мысли о будущем – не о том, что ждало их до так называемого несчастного случая, но о будущем, которое Кин обеспечит для них обоих, полагаясь на опыт и мудрость, нажитые в эпохе «двадцать один – А». Это служило неиссякаемым источником для идей и мечтаний, для нескончаемого перечня вариантов их общей судьбы. Кину грезилось, что они с Пенни будут жить вечно.
Забавно. Когда он перестал терзаться мыслями насчет их отношений, все решилось само собой. В его кармане лежало кольцо.
Кину не терпелось доказать, что наконец-то он все понял.
– Просто подумал, насколько они вредные, эти воссозданные блюда, – сказал он, скривив губы в ухмылке, чтобы забыть о приступе головной боли.
– В универе нам читали курс по истории этой эпохи. Особенно по раннему периоду. Столько жиров! Просто ужас, – отозвалась Пенни.
Она сыпала словами даже быстрее обычного, и выраженный британский акцент терялся за лихорадочным темпом речи.
– Преподаватель по классической кулинарии, он у нас был совсем старик, – так вот, он говорил, что воссозданная еда не идет ни в какое сравнение с оригиналом. Мол, на пропитку тратят несколько недель, чтобы копия хоть как-то походила на еду из прошлого. В те времена продукты замораживали, представляешь?
Не унимаясь, Пенни вспоминала самые разнообразные факты о фастфуде.
На развилке они свернули налево и, минуя стандартные музейные стенды, посвященные поп-культуре, политике и спорту, пошли на густой запах кулинарного жира и картошки фри. У входа в сувенирную лавку было не протолкнуться. Чуть дальше светились в воздухе крупные буквы названия павильона «Узнай свою историю», посвященного архивным соцсетям предков.
В репликационном модуле обнаружились две порции жареной курятины. Пенни принюхалась, затем осмотрела их со всех сторон. Запах едва не сшиб Кина с ног, хотя смесь приправ и зелени организаторам удалось воссоздать довольно-таки достоверно. Гораздо точнее, чем все, что он видел за последний час. Синапсы вдруг отказались выполнять свою работу, нервные импульсы замерли, и ароматов выставки как не бывало. В мгновение ока исчез и сам музей, и его посетители, и даже Пенни. Вместо этого Кин оказался в сети закусочных быстрого питания где-то в невадской глуши. Рядом стояла Хезер на пятом месяце беременности. Она потирала округлый живот, Кин смотрел, как по прилавку ползет таракан, а не замечавший его подросток за стойкой ждал, пока клиенты сделают заказ.
Кин моргнул, и перед глазами вспыхнуло новое воспоминание: пешеходный поток у здания юридического колледжа, где училась Хезер. Женитьба была предрешена; друзья называли это событие неизбежным, и Кин ломал голову, как бы сделать предложение, чтобы застать Хезер врасплох. Наконец подловил ее – дождавшись в кабинете преподавателя. Поток ее слез удивил обоих настолько, что Хезер даже пошутила на эту тему, принося клятву верности.
Он снова моргнул – и вернулся в реальность. Накатывающие образы прошлого выбили его из равновесия. Ноги превратились в неустойчивые ходули.
Пенни, перестав принюхиваться к дымку, идущему от воссозданной курятины, положила руку ему на плечо.
– Кин? Ты в норме?
Из-за сверлящей боли глубоко в виске он лишился дара речи. Схватился за голову. Казалось, нажми посильнее, и все пройдет.
Так и случилось.
Кин распрямился, сморгнул туманную дымку, и очертания музея вновь обрели резкость. Хотя люди… Люди почему-то оставались вне поля зрения. Кин обернулся, покосился направо, налево, пытаясь разглядеть стоявших по сторонам или за спиной. Скулы, губы, носы, все размытое, лишенное подробностей, будто сбилась фокусировка. И еще звуки. Все они превратились в неразборчивый рокот.
Может, от запаха расширились зрачки? Или разыгралась аллергия? Надо спросить у Хезер.
– Хезер, глянь в сумочке. Есть что-нибудь антигистаминное?
Вокруг царило безмолвие. Где же Хезер, куда она подевалась? Благодаря высокому росту и рыжим волосам ее легко найти в толпе, вот только видел Кин плоховато. Кто-то коснулся его локтя. Обернувшись, Кин заметил, что Миранда, забыв о нем, бежит к раздаточной стойке репликатора МНОИС.
– Миранда? Не испорти аппетит, – сказал Кин, когда дочь впилась зубами в куриную ножку. – Фрикасе уже на плите.
Не меняясь в лице, Миранда посмотрела на него. Неужто не услышала? Нет. Повернулась и прошла мимо, даже не кивнув.
– Почти готово! – крикнул он. – Осталось только сделать льезон.
Кин последовал за ней, как много лет назад на Рыбацкой пристани, но Миранда – в точности как тогда – растворилась в толпе.
Веки отяжелели, и, хотя Кин сумел отогнать дрему, сдвинуться с места оказалось невозможно. Поле зрения сузилось до размеров тоннеля, и периферия превратилась в бесконечный калейдоскоп тусклых красок.
В ухе щелкнуло, но не из-за жгучей боли, что пульсировала в виске, словно отбойный молоток. Кин услышал рев, нечленораздельный и оглушительный хор встревоженных голосов.
Он снова моргнул – и добро пожаловать в реальный мир. Вокруг собралась шумная толпа. Всем было любопытно узнать, что стряслось с человеком, лежащим на полу.
– Кин! – прорвался сквозь какофонию женский голос. – Кин! – повторила женщина, и он понял, что тепло в затылке исходит от ее ладони.
Женщина помогала ему сесть.
Пенни. Это Пенни. Блестящие от слез глаза, перепуганное лицо.
– Пенни, – сказал Кин.
– Тише, тише, я рядом. Ты на секунду отключился…
Кин поднял палец, призывая ее к тишине. Сквозь толпу проталкивались санитары.
– Миранда. Я потерял ее. Ужин почти готов.
– Что? – пригнулась к нему Пенни. – Какой ужин?
– Мелко нарубить две-три чайные ложки эстрагона. Добавить теплое масло и две столовые ложки лимонного сока, аккуратно смешать до однородной массы.
– Простите, – встряла женщина с большим красным крестом на плече и поставила рюкзак на пол. – Это фельдшер «скорой помощи» четыре-шесть. У нас экстренная ситуация. Сэр, – взглянула она на Кина, – как вы себя чувствуете?
– Миранда, – ответил Кин. – Потерялась в толпе.
Его ладони лежали на холодной плитке, а мышцы горели огнем. Пенни и женщина с крестом старались удержать его в положении сидя.
– Надо найти ее, – не унимался Кин. – Ужин почти готов.
– Сэр, сэр, вы должны успокоиться.
Женщина повернулась к стоявшей на коленях Пенни и спросила:
– Кто такая Миранда?
У Пенни дрогнули губы.
– Я… я не знаю.
В комнате с резким освещением и беспрестанным писком видеомониторов Кин открыл глаза и сразу понял, что опять попал в больницу.
– А как же фастфуд? – спросил он вслух, удивляясь слабости голоса.
Даже от простой улыбки свело мышцы лица. Пенни вскочила со стула. Глаза покрасневшие – значит, плакала.
– Эй, не переживай, – сказал он. – Со мной все нормально. Что случилось?
– Ты потерял сознание. В музее.
Опустившись на колени, Пенни крепко взяла Кина за плечо. Закусила нижнюю губу и слегка отвернулась в сторону, избегая его взгляда.
– Что ты помнишь? – спросила она.
Кин попробовал сделать глубокий вдох. Хотелось ободрить Пенни, погладить по руке, но сил не хватило даже на такой элементарный жест.
– Мы смотрели европейскую экспозицию. Карри. Помню карри. И еще в репликаторе готовилась жареная курица. А потом я оказался здесь.
– Да, примерно так. Ты упал. Нес какую-то чушь.
Чушь? Хотелось бы надеяться, что он не стал занудствовать насчет трансжиров.
– Но теперь я снова нормально соображаю.
Он приблизил к себе висевшую у стены голограмму и развернул так, чтобы прочесть диагноз.
– Травма головы?
– По словам врача, он видит такое впервые. Я рассказала о происшествии с радиацией.
Пенни взглянула на голограмму, а затем снова уставилась в пол.
– Кин?
– Что?
– Кто такая Миранда?
При темпоральном прыжке, перед тем как мир исчезнет в белой вспышке, доли секунды воспринимаются как бесконечная пауза. Все вокруг переходит в режим замедленной съемки, застывает на месте, по телу пробегает ледяная волна, а по спине – электрические разряды. Вверх-вниз.
Вопрос Пенни вызвал примерно такие же ощущения, только в десять раз сильнее.
Она продолжала рассматривать кафельный пол. Это к лучшему. Лишь бы не заметила смятения у него на лице. Как спецагент, Кин был обучен принятию решений в стрессовых ситуациях.
Надо потянуть время. В сознании вспыхнули варианты ответов, отодвинувшие на задний план сокрушительную новость: Кин проговорился о Миранде. Кем сочла ее Пенни? Любовницей, подругой, дальней родственницей? Это не важно. Важно лишь побыстрее вернуть контроль над ситуацией.
– Не знаю, – ответил Кин через пару секунд и поморщился – не от головной боли, но чтобы выиграть время, притворившись, что ему нехорошо.
– Не знаешь? А говорил так, будто это очень важный для тебя человек. Сказал, что готовишь ей… – Пенни сделала паузу, взглянув в сторону. – Готовишь ей фрикасе из курицы.
Прикинув, как быть дальше, Кин пришел к выводу, что правильнее будет включить дурачка. Это был путь наименьшего сопротивления.